Гинекологическая проза - Бялко Анна (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
– Там сейчас врачи работают, зайти нельзя, а ты приходи через часок, тогда и ребеночка посмотришь, и с доктором поговоришь. Сегодня Ольга Викторовна дежурит.
– Ольга Викторовна, – автоматически повторила Маша и вдруг вскинулась:
– А она, в смысле... девочка... – тут Маша подавилась словом и договорить не смогла, но тетечка поняла ее.
– Да господь с тобой, живая, конечно, что б она тут иначе была, – зажурчала успокоительно, – хорошая девочка, доношенная, вес вон – три сто, у нас знаешь, какие лежат – полтора кило, и тех выхаживаем. Ты вот что, ты приходи через час, все сама увидишь, и не реви смотри, молоко пропадет. Молоко сцеживаешь?
– Угу, – кивнула Маша сквозь действительно набежавшие откуда-то слезы, – сцеживаю.
– Вот давай, счас самое первое дело – молоко-то. Иди, поешь, после придешь.
Маша медленно побрела в свою палату по бесконечным лестницам и переходам. Дорогу снова пришлось искать, как в первый раз, будто и не неслась тут, как одержимая, какие-то минуты назад. Правда, теперь еще слезы мешали ориентироваться. Скоро Маша не выдержала, села на подоконник посреди очередного коридора и заревела по-настоящему, даже не заревела – зарыдала, молча, беззвучно. Ни сил, ни мыслей не было, только слезы, они лились и лились, Маша давилась ими, всхлипывала, пытаясь загнать их обратно, но они выливались снова, стекали между пальцев, впитываясь в байковый рукав халата, которым она безуспешно пыталась вытирать глаза...
Потом слезы кончились. Легче не стало, страх и тоска, сжимающие горло, грудь, что-то еще пониже – душу? – никуда не делись, просто слезы кончились. Маша еще посидела, бесцельно глядя в окно перед собой, но ничего не различая в нем, попыталась собраться с мыслями.
– Ну подожди, ты ничего толком не знаешь, ребенок жив, да может, и страшного-то нет ничего, надо посмотреть сперва, а потом вдаваться в истерику, что толку от твоего рева, – старалась она уговорить сама себя, а изнутри рвался животный вой:
– Что ничего, все уже случилось, если ничего страшного, так в реанимацию не кладут, если и живой, то неизвестно, здоровый ли, и вообще, какая разница, этого просто не должно быть, никак, никогда, это не со мной, я ничем не виновата, я не сделала ничего настолько ужасного, чтобы быть так наказанной, со мной такого быть не может, не может, не-е може-е-ет, НЕТ!
Откуда-то взялись новые слезы.
– Нельзя так сидеть, – пронеслась в гудящей, кружащейся голове здравая мысль. – Надо идти и вообще надо как-то держаться, а то в самом деле молоко пропадет.
Маша встала и потихоньку двинулась вдоль коридора. Коридор, поворот, лестница – она добралась до своей палаты. Прежде чем войти, зашла в умывальник, плеснула в лицо водой. Из зеркала глянули на нее красные заплаканные глаза.
– Не сметь, – злобно сказала Маша сама себе, предупреждая новый потоп. – Не сметь реветь, дура.
Вошла в палату. Сюзанка, соседка, кинулась к ней:
– Ой, Маш, ну где ж ты ходишь, к тебе тут муж приехал, внизу ждет, вон записка!
Маша взяла клетчатый листочек, на котором Сашкиным четким почерком стояли ее фамилия и номер палаты, развернула. Сосредоточиться не получалось, слова упорно не желали складываться в осмысленные фразы. Лучшее, на что Маша оказалась способна среди потока обрывочных мыслей, это спросить у Сюзанки:
– Он сказал, внизу будет ждать?
– Ну не он, конечно, нянька сказала, будет ждать ответа, наверно, внизу, где ж еще-то.
– Я сама схожу, – Маша повернулась к выходу.
– Маш, ты с ума сошла, куда ты пойдешь, тебя не пустят. Какая-то ты не в себе, что с тобой?
– Схожу, – повторила Маша и вышла в коридор.
Откуда-то среди путаницы мыслей и горького кома отчаяния в душе у Маши появилась почти волшебная способность безошибочно ориентироваться в хитросплетенных коридорах и переходах здания. Она не могла бы сказать, каким образом она знает, куда идти, на какую кнопку нажать в лифте и в какой поворот завернуть, но через пять минут, ни разу не замедлив хода и не сбившись с пути, она очутилась в приемном холле на первом этаже. Маленькая незаметная дверь, через которую она вышла, находилась в пяти метрах – снаружи – от барьера, за которым цербером сидела нянька, принимающая передачи. Няньку со всех сторон атаковали счастливые родственники, да и вообще ей не было дела до того, что происходит перед барьером. Почти напротив дверки, прислонившись к простенку между окнами, стоял муж Саша.
Он не заметил жены, потому что, естественным образом, не ожидал такого ее появления, и это дало Маше крошечную паузу, промельк секунды, чтобы попытаться поймать хоть какую-нибудь связную мысль.
– Господи, ну что я ему сейчас скажу? Впрочем, – и это была первая разумная мысль за последний час, – может быть, он что-то знает и сам мне расскажет?
И тут она уже оказалась рядом с мужем, носом ему в плечо, его рука на затылке, и на мгновение ей стало легче, что вот уже и не одна, а есть рядом кто-то сильный, надежный, в здравом уме, не отравленный больничным слабодушием...
И это было так уютно-обнадеживающе, что она с новыми силами оторвала лицо от спасительного плеча, глянула мужу в глаза, спросила:
– Саш, ты что-нибудь знаешь, ты понимаешь, что с нами происходит?
И чудо кончилось. Не сразу, не вмиг, муж никуда не исчез, и рука его была все так же тепла и отрадна, но дивная секундная легкость – что кто-то, не ты, сейчас решит все проблемы и отведет беду рукой – стала меркнуть неумолимо, разгоняемая Сашкиными растерянными, путаными словами.
– Маш, я тоже толком не в курсе, теща сказала – ребенок дышать не может, лежит тут где-то, чуть не в реанимации, это бардак какой-то, с тобой же все было в порядке, я ничего не понимаю...
Маша молчала. Они успели выйти из здания клиники на улицу, в теплый июльский день, сели на лавочку во дворе. Под ногами на красновато-коричневой глинистой земле путались жесткие стебли цикория, подмигивали голубым глазом цветка.
Маша закрыла глаза. Сейчас, сейчас... Надо только сосредоточиться, привести мысли в порядок – ох, не кружилась бы еще так сильно голова, зачем, дура, столько ревела, ну ничего, сейчас, я справлюсь – сейчас я все пойму, расскажу Сашке, мы подумаем вместе и все обойдется, только бы не заплакать снова, нет, не буду, еще секунду... Ну почему всегда я должна все знать за всех, я не хочу быть сильной, пусть кто-то утешает и ободряет меня... Но никого нет, мама неизвестно где, Сашка ничего не знает, весь в своих закорючках, а девочка там... Моя девочка там...
– Да, девочка в реанимации, я там была, но меня не пустили, сказали прийти через час. Сколько сейчас времени? Без десяти шесть? Ну вот, через пятнадцать минут пойдем. Я не знаю, отчего это случилось, все было нормально, она кричала, я слышала, и баллов было восемь. Каких баллов – ну, ребенка оценивают по десятибалльной шкале, шкала Апгар, так что восемь – совсем неплохо. Не знаю, что теперь делать, сейчас узнаем, что врачи скажут – то и будем. Сама? А что сама? Что со мной может случиться? Да лучше бы со мной что-то случилось, чем так...
До сих пор Маша говорила тихим монотонным голосом, отвечая на мужнины вопросы как автомат, но под конец не выдержала, слезы снова вытекли наружу, она уткнулась лицом в Сашину майку и замолчала.
Саша тоже молчал. Может, это было и лучше, но Маше хотелось услышать хоть что-нибудь ободряющее, хотя бы, что тут никто не виноват. Почему-то казалось, что своим молчанием Сашка обвиняет ее, Машу, в том, что случилось, что это именно она недосмотрела, сделала что-то не так. Маша и сама все время искала подспудно свою вину, но сама – это одно, а от кого-то, пусть даже от мужа, тем более от мужа...
Она поднялась со скамьи.
– Пойдем, пора уже. Тут не так просто, пока еще доберемся...
Чтобы церберша на входе не цеплялась к Саше, они вошли в здание через другой подъезд, ведущий в поликлинику – там, в толпе людей, никто вопросов не задавал. Ведомая своим новым чутьем, Маша четко находила дорогу, безошибочно ориентируясь в безликих коридорах. Ее самое удивляла эта открывшаяся способность – в обычной жизни Маше, напротив, был присущ полный «топографический кретинизм» – извечная способность интеллигентной женщины заблудиться в трех прямых углах. Наверное, Центр принял меня и я теперь с ним срослась – мелькнула безумная мысль, но Маша от нее отмахнулась, потому что за последним пролетом лестницы, по которой они подымались, уже ждало их – и чем ждало, неизвестно – отделение реанимации новорожденных.
