Географ глобус пропил - Иванов Алексей Викторович (читаем книги .TXT) 📗
– Надю жалко, да? Или святость мешает?
– Дважды дура ты, – обиделся Служкин. – Ничего не понимаешь.
– А чего я должна понимать?
– Я, Ветка, тут в девочку влюбился, – смущенно признался Служкин.
– Вот, здрасте! – изумилась Ветка. – В какую?
– В ученицу свою.
– Прямо так, ни с того ни с сего и – бац!
– Ну почему же… Она мне давно нравилась, но я как-то не определял своего отношения к ней. А недавно она вдруг попросилась со мной в поход – ну, я и понял. Это только в кино: увидел – и любовь до гроба. А на самом деле все незаметно происходит. По порядку. Прозаично.
– И ты ее в любовницы взять решил?
– Господь с тобой! – испугался Служкин. – Она же маленькая! Ей всего четырнадцать лет! Я же ее вдвое старше!
– Ну и что? У нее, что ли, еще ничего не прорезалось, или у тебя, что ли, уже отсохло?
У Служкина чуть искры из ушей не посыпались.
– Ветка, я тебя укушу! – скрипя зубами, предупредил он.
– Подумаешь, в девочку влюбился! – Ветка пренебрежительно махнула сигаретой. – Что, твоя девочка окочурится, если ты с кем-нибудь потрахаешься? Тоже мне, нашел повод для воздержания!
– Ну, мне как-то перед собой неудобно… – промямлил Служкин.
– А кто только что говорил, – Ветка скорчила рожу и пропищала: – «Никого не делать залогом своего счастья»?… Тебе такое счастье привалило – ни Колесникова, ни Шурупа, ни Нади, ни Таты, да я еще сама навязываюсь, – а ты за какую-то салагу уцепился!…
Служкин озадаченно поскреб затылок.
– Ну, в общем-то ты права, – подумав, согласился он. – Только давай хоть водку допьем…
В комнате Ветка разобрала диван и с аппетитом сообщила:
– Еще никогда я не изменяла Колесникову в супружеской постели!
Ветка начала быстро раздеваться, расшвыривая вещи.
– Иди сюда, – велела она, валя Служкина на себя. – Под тобой как под велосипедом… Ты, Витька, не думай, что чик-чик – и готово. Ты у меня сейчас работать будешь как негр!
И Служкин действительно работал как негр. Под его руками и губами Ветка бесстыже вертелась и корчилась, рычала, орала и материлась, мотала головой, колотила пятками, царапалась. Со стороны могло показаться, что Служкин в постели сражается со стаей бандерлогов.
– Сильнее, грубее, вот так, вот тут, – хрипло поучала Ветка, зажмуривая глаза. – Я тебе баба, а не микрохирургия!… А-у-ум-м!…
Через некоторое время они упали с дивана на пол, и мокрая от пота Ветка, отползая от Служкина, простонала:
– Если, Витька, я еще раз кончу, то лопну…
Они полежали на полу, отдохнули.
– Давай теперь я тобою займусь, – подползая обратно, сказала Ветка. – А то у нас с тобой пока еще только рукопашная была…
– Валяй, – согласился Служкин. – Теперь ты будешь негром.
Однако негра из Ветки не получилось. Сколько она ни трудилась, чего бы ни выдумывала, ничего не помогло. Наконец Служкин начал отпихивать ее, страдальчески кряхтя:
– Ну тебя на фиг… Не видишь – один обмылок остался… Все, приехали, бензин кончился…
– Что же мы, толком и не потрахаемся?… – усаживаясь, обескураженно спросила Ветка.
– А я что поделаю? – грустно сказал Служкин.
– Ну, не расстраивайся. – Ветка извиняюще погладила Служкина по колену. – Мне с тобой и так было просто зашибись – чуть в космос не улетела. В другой раз все будет нормально… Только не внушай себе ничего.
– А чего мне внушать? – удивился Служкин. – Я и так про себя все знаю. Дома хожу как «тэ»-тридцать четыре…
– Тем более.
– Это, Ветка, судьба, – убежденно сказал Служкин. – И ничто иное. Сама посмотри, как она из меня насильно святого делает.
– Пить надо меньше, – философски заметила Ветка.
Часть III. Вечное влечение дорог
Первые сутки
«Пермь-вторая, конечная!» – хрипят динамики.
Колеса трамвая перекатываются с рельса на рельс, как карамель во рту. Трамвай останавливается. Пластины дверей с рокотом разъезжаются в стороны. Я гляжу с верхней ступеньки на привокзальную площадь поверх моря людских голов.
Над вокзалом, за проводами с бусами тарелок-изоляторов, за решетчатыми мостами, за козырьками семафоров – малиновые полосы облаков. Небо до фиолета отмыто закатом, который желтым свечением стоит где-то вдали, за Камой.
Хоть времени и в обрез, я иду в толпе медленно, чтобы ненароком не сбить кого своим огромным рюкзачищем. Гомон, музыка, шарканье шагов, свистки, перестуки. Издалека я замечаю свою команду у стенки правого тоннеля.
Девочки смирно сидят на подоконнике. Пацаны курят. Рюкзаки составлены в ряд. Ученички мои, конечно, вырядились кто во что горазд. Маша и Люська в кроссовках, брючках и разноцветных импортных куртках. Отцы в телогрейках, брезентовых штанах и сапогах. С Градусовым вообще беда. Под свисающей с плеч рваной курткой – тельняшка, заляпанное известкой трико подпоясано солдатским ремнем, на ногах – болотники с подвернутыми голенищами. На рыжем затылке висит длинная лыжная шапочка с красным помпоном. Н-да, походнички… Девочки словно бы на пикник собрались, отцы – в колхоз, а Градусов – вообще в армию батьки Махно.
– Опаздываете на пятнадцать минут, – строго говорит мне Бармин.
– Думали, совсем не придете, обломаете… – гнусавит Тютин.
– Надевайте свои сидоры, – велю я. – Дома ничего не забыли?
И тут раздается дикий крик. Люська закрывает лицо руками.
– Я сапоги забыла! – Она таращит глаза сквозь пальцы.
– Ну, все! – Я ожесточенно машу рукой. – Поход отменяется!
– Из-за нее одной все страдать должны?… – расстраивается Тютин.
– Да фиг с ее сапогами, – говорит Деменев.
– Дура, блин! – орет Градусов. – Корова! Чего из-за нее поход отменять, Виктор Сергеевич! Если она ноги промочит, я ей их на фиг оторву, чтобы не заболела, и все дела!
Маша смеется. Бармин глядит на часы.
– Да суетитесь живее, лопухи, – тороплю я.
– Накололи, да? – доходит до Градусова, и он яростно пихает Тютина: – Шевели рейками, бивень! Из-за тебя опаздываем!
«Электропоезд Пермь – Комарихинская отправляется с пятого пути Горнозаводского направления!…» – грозно раскатывается над вокзалом.
Мы рысью пролетаем туннель и выскакиваем на перрон. Бармин, как фургон, уносится вперед, к полосатой роже нашей электричики. Остальные бегут за ним. Я предпоследний: за моей спиной надрывно сопит и подвывает Тютин.
Бармин прыжком взлетает в вагон и хватается за рукоять стоп-крана. Отцы с рюкзаками карабкаются на ступеньки. Я подсаживаю девочек. Визжит Тютин, которого сверху втаскивают за воротник, за рюкзак, за уши, за волосы. Я вспархиваю самостоятельно.
Двери съезжаются с пушечным грохотом. От толчка мы валимся на стенку тамбура – электричка трогается. Плывет за окнами привокзальная площадь с ларьками, рекламными щитами и разноцветными крышами машин, похожими после недавнего дождя на морскую гальку. Деревья под насыпью сквозисто-зелеными кронами замутняют город.
Мы едем. За окнами быстро смеркается. В вагоне включают неторопливый и неяркий дорожный свет. Почти все лавки пусты, пассажиров практически нет. Слева за окнами бледным отливом то и дело широко сверкает Кама. Воют моторы. Колеса стучат, как пулеметы, и трассирующие нити городских огней летят в полумгле.
Отцы долго собачатся, распихивая рюкзаки, потом садятся играть в карты. Я ухожу в тамбур, где сломана одна половинка двери, и сажусь на ступеньки. Я курю, гляжу в проносящуюся мимо ночную тьму и думаю о том, что я все же вырвался в поход. Пять дней – по меркам города немного. Но по меркам природы в этот срок входят и жизнь, и смерть, и любовь. Но по меркам судьбы эти пять дней длиннее года, который я проработал в школе. В эти пять дней ничто не будет отлучать меня от Маши, которую, может, черт, а быть может, Бог, в облике завуча первого сентября посадил за третью парту в девятом «А». Воз слепого бессилия, который я волок по улицам города от дома к школе и от школы к дому, застрянет в грязи немощеной дороги за городской заставой. Река Ледяная спасет меня. Вынесет меня, как лодку, из моей судьбы, потому что на реках законы судьбы становятся явлениями природы, а пересечь полосу ливня гораздо легче, чем пересилить отчаяние.
