Белый Тигр - Адига Аравинд (чтение книг .txt) 📗

Зато я приказал ему разузнать, где жил погибший мальчик.

Мохаммед Асиф недоуменно уставился на меня:

— А зачем, сэр? Его родителей нам бояться нечего. Прошу вас, не делайте этого.

Но я его заставил. Он узнал адрес и сообщил мне.  Я достал из сейфа нужную сумму новенькими хрустящими сотнями, положил в бурый конверт, сел в машину и поехал к родственникам погибшего.  Дверь мне открыла мать. Спросила, что мне нужно.

— Я владелец транспортной компании, — ответил я.

Какой именно, уточнять не пришлось. 

Мне подали кофе, чашка стояла в металлической пиале. У жителей юга Индии изысканные манеры, ничего не скажешь.

Я, как положено, перелил кофе в пиалу и пил уже из нее.

На стене висело фото в жасминовом венке.  Я в молчании допил кофе и выложил на стол бурый конверт.

В комнату вошел немолодой человек и замер, уставившись на меня.

— Во-первых, хочу выразить вам свои глубочайшие соболезнования по поводу безвременной кончины сына. Мне хорошо, очень хорошо знакома боль, когда теряешь близкого человека. Во-вторых, вся вина лежит на мне. Водитель ни при чем. Из полиции меня отпустили, мы ведь живем по законам джунглей. Но я признаю свою ответственность. Прошу у вас прощения.

Я указал на конверт:

— Здесь двадцать пять тысяч рупий. Передаю их вам по своей доброй воле, не по обязанности. Вы меня поняли?

Женщина не двинулась с места. Зато старик-отец не сводил с денег глаз.

— По крайней мере у вас хватило мужества прийти к нам, — прохрипел он.

— Я хочу помочь вашему второму сыну. Он смелый юноша. Не побоялся полиции. Готов взять его на работу водителем, если пожелает. В мою компанию, на мою машину.

Женщина обхватила ладонями лицо и затрясла головой. Слезы хлынули у нее из глаз. Понятное дело, материнское горе. Наверное, она возлагала на сына надежды, как некогда моя мать на меня. Но отец оказался посговорчивее, мужчины в таких делах скорее подчиняются голосу разума.

Я поблагодарил за кофе, с почтением поклонился безутешной матери и распрощался.  Мохаммед Асиф ждал в моем кабинете. Увидев меня, он неодобрительно покачал головой:

— К чему все это? Такая куча денег. 

Что, если это ошибка, мелькнуло у меня. И Мохаммед Асиф расскажет шоферам, что я испугался старой женщины, и они перестанут уважать меня, начнут мухлевать. Такие мысли заставляют меня нервничать. Не стоило выказывать слабость перед работниками. Мне-то известно, к чему это может привести.

Только я все равно не буду таким, как Кабан, Буйвол и Ворон. То, что они творили — и наверное, до сих пор творят — в Лаксмангархе, совсем не по мне. 

Я ведь выбрался в Свет.

Как обычно развиваются события во всяких там еженедельниках «Убийство» или в индийских фильмах? Бедняк убил богача. Ладно. И забрал деньги.  Ладно. И тут к убийце в кошмарных снах является жертва, тычет в него окровавленным пальцем и завывает: уби-и-ийца, уби-и-ийца.

В реальной жизни так не бывает. Уж вы мне поверьте. Это одна из причин, почему я перестал ходить на индийские фильмы.

Только раз ко мне ночью наведалась бабушка верхом на буйволице. Один-единственный раз. 

Настоящие кошмары совсем другие. Во сне я мечусь в постели, страдая от того, что струсил, и мистер Ашок забрал деньги, и я по-прежнему живу в Дели в слугах... Вот тут-то я и просыпаюсь.

И испарина быстро высыхает. А сердце перестает колотиться. Я убил его! Убил!

Месяца через три после приезда в Бангалор я отправился в храм и помолился за всех: за Кусум, за Кишана, за всех своих дядюшек и тетушек, двоюродных братьев и сестриц, племянников и племянниц.  Помолился даже за буйволицу. Я ведь не знаю, кто жив, а кто нет. А потом сказал Кишану, и Кусум, и всем своим родственникам:

— А теперь оставьте меня в покое.

И они послушались, сэр.

Однажды я прочел в газете: «Семья из 17 человек убита в одной деревне на севере Индии». У меня екнуло сердце — из семнадцати? Нет, это не мои. Не может быть. Это просто одна из тех коротеньких страшилок, которыми нас каждое утро пичкают газеты, — они даже название деревни не сообщили. Написали, где-то во Мраке, неподалеку от Гая. Я перечитал заметку еще раз. И еще. Целых семнадцать жертв...  Многовато. Нас столько не наберется. Я с облегчением вздохнул. Вот разве у кого-то из родственников родились еще дети...

Газету я скомкал и выкинул. И на несколько месяцев вообще бросил читать газеты. Так спокойнее. 

Понимаете, с ними ведь вот что могло случиться.  Либо Аист убил их всех, либо только некоторых, а остальных велел избить до полусмерти. А если они каким-то чудом — скажем, вмешалась полиция — спаслись, от презрения соседей никуда не денешься.  Родственник-преступник — несмываемое пятно на репутации семьи. И их вынудили убраться из деревни — в Дели, в Калькутту, в Мумбаи — и поселиться где-нибудь под мостом, без всякой надежды на будущее, и просить подаяние. Такая судьба немногим лучше смерти.

Что вы сказали, господин Цзябао? Я — бесчувственный монстр?

Вот вам история, сэр, которую я подслушал на вокзале или прочел на упаковке воздушной кукурузы — не помню. В один прекрасный день лукавый брамин, желая посмеяться над Буддой, спросил его:

— Кем ты сам себя считаешь, Богом или человеком?

Будда улыбнулся и ответил:

— Ни тем ни другим. Я просто пробудился, когда все прочие еще спят.

Такой же ответ я дам вам, господин Цзябао. Вы спрашиваете:

— Человек ты или демон?

Ни тот ни другой, сэр. Я пробудился, когда все прочие еще спят, вот и вся разница между нами. 

Я должен вообще выбросить их из головы. Моих, то есть, родственников.

Дхарам ведь выбросил.

Он давно обо всем догадался. Поначалу я ему сказал, что мы едем в отпуск, на отдых. Месяца на два ему хватило, а потом... Нет, он, само собой, помалкивает, но что-то такое мелькает порой в его глазах. 

Он знает.

Мы ужинаем вдвоем, сидим за столом друг против друга, по большей части молчим. После трапезы я ставлю перед ним стакан молока. Два дня назад допивает он молоко, и я спрашиваю:

— Ты вспоминаешь маму?

Ни слова в ответ.

— А папу?

Мальчик улыбается:

— Можно еще молока, дядя?

Я встаю. Он добавляет:

— И мороженого.

— Мороженое только по воскресеньям, Дхарам.

— Нет. Хочу сегодня.

И опять улыбается.

Он все понял, говорю вам. Маленький вымогатель.  Будет молчать, пока я его кормлю. Если я попаду в тюрьму, кто купит ему мороженое, да и молоко? Вот такой у него, наверное, ход мысли. У нового поколения никаких моральных устоев, говорю вам. 

В Бангалоре он ходит в хорошую школу — английскую. У него теперь произношение как у отпрыска из богатой семьи. Он может выговорить «пицца», как выговаривал мистер Ашок. (И за что он так любит эту гадость?) С гордостью смотрю, как он на бумаге умножает и делит в столбик. Этому меня никто никогда не учил.

Знаю, придет день — и Дхарам, мальчик, который пьет мое молоко и ест мое мороженое, спросит меня:

— Ты что, не мог спасти жизнь моей маме? Написал бы ей заранее, она бы успела спрятаться.

Придется мне держать ответ — или убить племянника. Но у меня есть парочка лет в запасе. Когда еще он спросит. А пока мы ужинаем вместе, я и Дхарам, последний мой родственник.

Осталось упомянуть еще только об одном человеке.

Моем бывшем хозяине.

Мне кажется, не стоит молиться за него богам, и без того молитвы за его душу щедро оплачены родственниками и возносятся по всему Гангу. Что собой представляют в глазах 36 000 004 богов жалкие молитвы бедняка перед молитвами богачей? 

Но я часто думаю о нем и — хотите верьте, хотите нет — скучаю по нему. Он не заслужил своей участи, бедняга.

Лучше бы я перерезал глотку Мукеш-сэру, честное слово.

Считаю, Ваше Превосходительство, что за прошедшие семь ночей индо-китайские отношения здорово продвинулись вперед. Хинди-Чини Бхаи Бхаи [47], как говорится. О предпринимательстве я изложил вам все, что нужно: какая поддержка ему оказывается, как оно преодолевает трудности, как настойчиво стремится к цели, как процветает.