Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - Блашкович Ласло (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
Я заметил сложенную перед лобовым стеклом пачку порно журналов, на обложке верхнего копошился клубок возбужденных человеческих тел обоего пола, будто в затихающей, сладкой судороге, под слабым током. Их следовало отвезти старухе. Я схватил эти отвратные журналы и запихал их под кресло. Девушка ничего не сказала. И я сделал вид, что ничего не произошло.
После робких ее указаний мы остановились в Лимане, у подножия многоэтажных обелисков. Вывернув шею, я попытался рассмотреть мрачный четырнадцатый этаж моей переводчицы-дублерши. (Ладно, четвертый, но разве у меня нет права на мечту?) Некоторое время мы сидели молча, а мигающий поворотник прерывал нас в бешеной тахикардии. Я откашлялся.
Может, подниметесь, выпьете чего-нибудь, — решилась, наконец, девушка. — Я дома одна.
И я выключил фары.
Мы поднимались молча, на лифте. В ушах у меня звенело. В грязном зеркале, исписанном скабрезностями, я с трудом обнаружил лицо. (Такие неожиданные встречи с собственным отражением обычно происходили в момент пробуждения. Когда я думаю о себе, то всегда всплывает консервативный образ, со студенческого билета или с обложки первой книги, мне все время столько же лет, как во сне, и я испытываю все то же постыдное желание. Как и в первый раз, и теперь не могу поверить, что тот голос, который я слышу с пленки, мой. Я действительно счастлив, если зеркало перед моим ртом все еще запотевает?)
Девушка настойчиво посмотрела на меня. Я задержал дыхание. Лифт остановился с легким толчком. И она направилась к двери с затвердевшим ключом перед собой.
Квартира была полуголой. Словно кто-то задержался здесь дольше, чем рассчитывал. Я повесил пальто на одинокий гвоздь в стене, предназначенный для какой-то картины или птички.
Больше всего меня удивила груда книг, уложенных от пола до потолка, похожая на сугробы, сквозь которые проходишь с опаской. Уже с первого взгляда можно было заключить, что они очень разные: от многотиражных бестселлеров до олд-таймеров многих поколений, от устаревших словарей и историй до самых современных открывалок для компьютерных консервов (которые еще не придуманы), от детских книг, выглядывавших из-под толстых книжных залежей (как в инкубаторе), до тех, что воспевают эвтаназию и замогильных автобиографий, окончательных научно-фантастических одиссей, и еще дальше, по Болгарии, полной кривых кровавых роз.
Нет, — усмехнулась почтовая работница, раздевавшаяся за сброшюрованным стогом. Я не любительница, от чтения у меня голова болит… Это приятеля. Приятеля, что живет со мной, он их продает. Он? Наверное, читает. Я часто работаю по две смены подряд. Мы и не видимся.
Захотелось спросить: а где он?
Ах, это? В поездке. Где-то в глуши, на разорившейся фабрике сбагривает их тамошним работницам, продает в кредит руководства типа «Как страдать без боли», мне бы такое как раз пригодилось… Налей себе выпить, это там, за фальшивой энциклопедией. Я на минутку в душ.
Я не мог с уверенностью определить, откуда струились нежные голоса радио, словно заблудился в лесу. Начал ощупывать все книги подряд. По свисту чайника догадался, что нахожусь на кухне. Теперь смог узнать и тихую песню из надтреснутого динамика, распознать звук льющейся воды, стук чьего-то сердца за стеной. Присел на краешек старого «Орфографического словаря», скрипнувшего под грузом. Почувствовал, как меня одолевает сонливость, как я отрекаюсь от всех чувств. Это не для меня, промелькнуло в отяжелевшем мозгу.
Потом потянулся за полупустой бутылкой, проветривавшейся на полке, и локтем неловко задел некоторое количество стоявших рядом с ней книг. Глотнув из бутылки, я наклонился за ними и машинально заметил, что это был философский комплект, погладил твердый переплет «Этики» Спинозы, «Потаенного Бога» Гольдмана, но маленький Кьеркегор, неловко раскрывшийся между двумя монолитами философских тяжеловесов, открыл мне, что речь идет и не о книге, а о макете, какими заполняют полки и стеллажи в мебельных магазинах. Почти не было необходимости листать остальные, чтобы убедиться, — их страницы пусты. Эх, тщетная, увядшая мудрость, настоящая tabula rasa!
Над чем ты смеешься, — спросила меня свежедепилированная девица, появляясь с улыбкой из-за книжной баррикады.
Так, вспомнил кое-что. Ты не поймешь.
И меня еще сильнее возбудила мысль о ней, склонившейся над чтивом, чистым как ноль. Что вообще может понять читательница книг, текст которых испарился? Моя почтовая работница стояла растерянно, в полушаге от меня, придерживая рукой полотенце, которым обмотала мокрые волосы.
Ты похожа на кариатиду, поддерживающую небесный свод, начал было я, но к чему нам мифологическая нагрузка, когда здесь история только начинается? Другим махровым полотенцем она прикрыла живот и груди.
Ты не устал? Не проголодался, глядя на все это?
И только тут я вспомнил, что Наталия утащила Алису на какие-то съемки, и я весь день ничего не ел. Разве заметно, что я размечтался перед пустым философским экраном? Что спал с мертвецом?
На меня пахнуло северным сиянием из открытого холодильника. Дверца пронзительно скрипнула. Здесь, похоже, давно не хватает настройщика.
Если тебе не противно, сбегай за макаронами, эти уже раскрошились от старости, — подняла хозяйка шуршащий колчан, в котором обращались в прах хрупкие спагетти. Потом их оближешь, — показала она свои пальцы, я их уже видел до эфеса погруженными в густой женский кетчуп.
За окном совсем стемнело. Я сжимал в руке иссохшую банкноту, которую она сунула мне в руку, как бедному жиголо. Ветер приносил ужас с загаженного дикого пляжа. Я шагнул в песочницу с влажным слежавшимся песком, в котором летом пищали дети. Огляделся. Потребовалось немного времени, чтобы обнаружить маленький неприметный магазинчик, который никогда не закрывался. Если бы я сейчас встретил кого-нибудь из знакомых, подумал я, рассчитываясь на кассе между забитыми полками, с макаронами, топорщившимися из полиэтиленового пакета, то поверили бы они, что это действительно я?
От себя я купил средненькое вино и горстку партизанского пармезана. Опять очутился на ветреной улице. Не знаю, знакома ли тебе эта часть города, но я был уверен, что нет нужды в особых скаутских навыках, чтобы сориентироваться в этом символическом лесочке. Однако выбравшись из проулка, который я считал единственным, оказался в сердце, окруженном огромными мрачными зданиями-близнецами, и понял, что вообще не могу вспомнить, в какое из них мне сейчас следует войти. Я стоял и оглядывался, не в силах поверить, что это происходит со мной. Это мой город, повторял я вполголоса, да, глаза у меня слезятся от холода, да, я выпил, но ведь не может быть, чтобы я не вспомнил, разве я шел за девушкой как слепой, и я не запомнил ни подъезд, ни этаж, ни ее одинокое лицо.
Напрасно я шарил в пакете, пытаясь отыскать хоть какой-то след, губы из макарон, которые шепнут мне направление. Я беспомощно опустился на край тех самых детских песочных часов, вокруг которых торчали столбики и стойки от качелей, разоренных последней летней грозой. Я оперся на металлическую перекладину, липкую от холода, отчаявшаяся окаменевшая туша на заброшенной бойне. Эй, — крикнул я, — эй, малышка, — и вдали отозвался какой-то песик.
Я только мог таращиться в списки жильцов, в выцветшие имена рядом с кнопками домофона, но я, черт побери, не знал ее настоящего имени, а только бесполезное прозвище, с которым к ней обратилась небритая коллега на почте, безликое, принадлежащее кому угодно, сестрица, подружка, как-то так или совсем иначе. Сестрица! — осторожно крикнул я в пустое жерло коридора. Меня испугало эхо моего же голоса, какой-то ответ из подземелья, и сам по себе вспыхнувший свет. Я сбежал по ступенькам, и старика, впустившего кошку, не спросил ни о чем.
Я просчитал, что мне понадобится не меньше двух часов, в это время суток, чтобы под каким-то надуманным предлогом постучаться во все двери всех этих зданий, начиная с третьего этажа и выше, и это привело меня в уныние.
