Бабаза ру - Москвина Татьяна (бесплатные серии книг TXT) 📗
И мне словно бы ответили. Кто-то будто бы спросил, почему я так считаю и отчего именно этот человек должен остаться жить. Аргументы?
Аргументы… Его слабая, травоядная, но несомненная доброта, робкая и отчаянная в то же время любовь к маме. Я вспомнила, как вдохновенно он читал мне «Алые паруса» Грина и забирал из больниц после моих особенно лютых ангин с осложнениями и прочих хворей, которых в массовом изводе теперь и нет уже. С каким уважением говорили о нём сослуживцы по конструкторскому бюро, иногда заходившие в гости на его день рождения – в феврале. Я отстаивала его несомненную порядочность и моральную чистоту, особую ленинградскую щепетильность и деликатность. Я прошу за него, я молю за него! Разве недостаток жизненных сил – это порок? Это же просто свойство, причём от человека не зависящее. Не положили феи в колыбель! Слабость – грех? Да, он не боец, но это мало кому дано. Несомненно, что Игорь Валентинович, до сих пор выписывавший все литературные журналы, жил бурной внутренней жизнью образованного человека, и называть такого человека лишним – преступление против истины. Он нужен маме, он нужен мне. Он ничем не заслужил такую мучительную смерть. И пусть, я знаю, в этом пункте никакой справедливости нет, я прошу за него, я молю за него, я вступаюсь за него!
Если бы небеса могли пожать плечами, они пожали бы плечами.
Я поняла, что уже гоняю заезженные пластинки, наподобие своей мамы, и с наслаждением исчезла. В ту ночь я спала без снов.
Утра не было (лежала в постели, ожидая приступа аппетита, но он не явился), пыталась было писать – не покатило, еле-еле заставила себя отправиться в Зеленогорск сдать томик Лескова, чтобы взять какой-нибудь английский роман страниц на семьсот. Позвонила маме…
Что?
Это точно?
Да! Новый врач всё перепроверил и отменил диагноз – у него не рак прямой кишки, а всего лишь полипы, полипы, полипы, его послезавтра оперируют…
Она кричала, захлёбываясь от радости. И даже не расслышала моё загадочное для неё – «так быстро…» Ноги не шли, и я присела на скамейку в сквере с единственной мыслью: всё, что произошло, я должна срочно забыть. Мечтая о чуде, люди предпочитают забывать, что они никак не приспособлены к его восприятию. На все нарушения обыденности тело отвечает одинаково…
Проклинают или восхваляют сейчас девяностые годы, мне, в сущности, безразлично; я знаю только, что то было время превращений, когда в плотно слежавшейся жизни пошли разрывы, прорехи, дыры, то есть когда та жуть, что изображает из себя действительность, перестала ею притворяться и показала свою настоящую морду. Жуть – не значит зло, жуть – это всё, что «за гранью», ведь и Христовы чудеса были жуть: попробуйте, представьте себе воскресшего Лазаря. Ведь он уже тлел, вонял. В то лето я могла сойти с ума и вообразить себя чудотворицей, но я подыскала успокоительное объяснение – сосредоточенная и одинокая жизнь моя, которую я невольно излучала в пространство ночной тишины, проникла в неведомую прореху реальности. Я уверена, что в Ту Ночь никто ни в Зеленогорске, ни на всём Карельском перешейке, может, и во всей области, да не во всей ли стране? – не сидел под звёздами и не просил о чуде, тем более о таком чуде, о котором умоляла я. Поток ночных просьб и жалоб Тому, в Кого днём мало кто верил, не отягчал атмосферы. Вот и получилось… Но поставить эту историю на поток мне в голову не пришло: молений под звёздами я не повторяла более никогда. Вы, может быть, глядя на меня, подумали, что я промышляю эзотерикой? Нисколько: я в маленьком кукольном театре работаю, в литературной части. Плащ бархатный достался мне из одной сказки, снятой с репертуара, – там фигурировал волшебник жэпэ, то есть живым планом, в полный рост. Теперь уже редко увидишь кукольный спектакль в чистом виде, без жэпэ…
Зависнув в запредельной точке, жизнь двинулась дальше своим чередом. Книгу я дописала, и её даже издали. Не было ни одной рецензии.
Игорь Валентинович благополучно вышел из больницы – это мало кому удаётся, по моим наблюдениям, чаще всего туда привозят человека с небольшими проблемами и вывозят вперёд ногами, а здесь совершенно наоборот вышло, – и зажили они с мамой по-прежнему, то есть мама бегала в поисках денег, нанимаясь то воспитателем, то домработницей, а Игорь Валентинович плотно обустроился дома. К докторам он более не обращался никогда, не было ни малейшего повода.
Через несколько лет случилась история: маму разыскал её однокурсник по институту, живший в Америке. Немного за шестьдесят, ещё свежий парень, он схоронил жену и, в глубоких размышлениях о дальнейших перспективах, решил, что мама – наилучший вариант. Евреи знают толк в источниках энергии. Человек обстоятельный, он заявился в Петербург на солидный срок, чтобы не спеша уговорить маму переменить участь. Он давно знал, что брак её несчастлив. Он вообще всю жизненную дорогу, со времени их расставания, приглядывал за маминой судьбой краем глаза. Шансы у него были весомые: малых детей на руках нет, имущества с мужем делить мы не станем, а просто в один чудесный день сядем в самолёт с серебристым крылом. Что, взлетая, оставляет земле лишь тень.
Как ни прячь свои натруженные руки с напухшими жилками под спасительный занавес белоснежных скатертей дорогих ресторанов, придётся эти руки пускать в дело, брать бокал за тонкую ножку, выслушивая тост «За тебя, дорогая», клацать вилкой и ножичком, разрезая стейк прежде невиданной толщины… Мама делала вид, что она думает, решает, колеблется, хотя всё решено было мгновенно. И тут же придавлено могильной плитой по имени Игорь Валентинович. Она только заикнулась о том, что Юра приехал, и знаешь, у него жена умерла, и он… как Игорь Валентинович хладнокровно ответил: «Уйдёшь – я повешусь».
Рассказывая об этом, мама слезоточила, а я, которая могла – могла бы раньше! – рявкнуть «Уезжай немедленно! Пусть вешается!», молчала, признавая роковую власть слабых над сильными. Я была виновата безнадёжно и неисправимо. Я обманула смерть, пусть с верховного попущения, но обманула, я вмешалась в судьбу – как теперь выяснилось, нескольких людей. Умер бы Игорь Валентинович, как ему было положено, несколько лет назад – и мама сегодня выходит за однокурсника и уезжает с ним жить-доживать, а уж где лучше доживать, мы сейчас спорить не будем. Мелькнула картинка несбывшегося – как мы с мамой гуляем по Нью-Йорку, мама такая весёлая, такая элегантная… Но я молчала. Опровергнуть лично мной вымоленное чудо? Признать, что было оно никому не нужно? Что я совершила оплошность и продлила бессмысленное существование индивида, уже ни в каких планах мироздания не означенного?
Я ведь даже не могла объяснить маме своё молчание – а она рассчитывала на поддержку, зная мою нелюбовь к Игорю Валентиновичу. Надеялась, что я выстрою нужный порядок слов. Докажу, что бросить старого нелюбимого мужа и начать новую радостную жизнь в другой стране – абсолютно правильно и необходимо.
Но я посмотрела маме в глаза и сказала: «А если ты уедешь и он повесится?»
Этот вопрос, который мама задавала сам себе тысячи раз, озвученный мной, – уничтожил развилку судьбы. Более никаких дорог и развилок в жизни мамы не стало. Одна колея.
Они понемножку опускались. По мере угасания сил мама прибиралась всё реже и невнимательней. Она более не держала в уме стратегии уборки квартиры и расчищала отдельные уголки. Гостей не принимали и сами никуда не ходили. Игорь Валентинович перестал мыться, бриться и стричься, отчего в его облике произошли сказочные изменения. Главная причина облысения современности – это моющие средства; отринув их в принципе, Игорь Валентинович оброс густейшей шевелюрой и мощной бородой допетровского боярина. Вы представили себе седовласого старца? Вот уж нет! Игорь Валентинович сидел в кресле у телевизора чёрным вороном с лёгкой проседью и по-прежнему ненавидел правительство. Главным делом жизни мамы на ту пору было заставить его что-то съесть. Танцующей соблазнительной походкой примадонны музыкальной комедии три раза в день она подходила к его трону с тарелкой в руках и зазывным голосом объявляла состав и способ приготовления поданного блюда. Но он ел лишь один раз, вечером, перед тем как неспешно накушаться водочки. В пьяной своей ипостаси он что-то тихо шептал, а иногда тоненьким голосом пел лирические песни советских композиторов или Окуджаву. Неистов и упрям, гори, огонь, гори, на смену декабрям приходят январи. Не скандалил. Бывало, что плакал.
