Мурена - Гоби Валентина (книги онлайн без регистрации TXT, FB2) 📗
Он замечает в ее руках какой-то футляр, спрашивает, что это.
— Флейта, — отвечает она.
— Вы играете? — удивляется Франсуа.
— Ну а для чего она мне, не пироги же печь. Я учительница музыки.
Ему хочется снова увидеться, но она опережает его желание; позже она скажет ему: ни лишнего слова, никакой разнузданности — ты вел себя безукоризненно, и это мне очень понравилось… Она говорит: меня зовут Нина; Франсуа, представляется он и протягивает ей руку. Он чувствует ее прикосновение, ему хочется получше разглядеть медь ее волос, и она, догадавшись, откидывает голову назад и встряхивает шевелюрой, и он видит ее испещренную родинками шею, и его пронзает острая радость. Она приглашает его сходить к ней на прослушивание в консерваторию на следующий день. Он идет. Он ничего не понимает в музыке; Нина вызывает детей по очереди к пюпитру, и они играют. Она берет каждого ребенка за руку, ведет его на сцену, ставит перед ним ноты, объясняет ему что-то на ухо — и все эти действия пронизаны совершенно неожиданной нежностью.
Они идут в кафе, кормят уток в парке Батиньоль. Он раскачивает ее на качелях, она хочет выше, но цепи слишком короткие. Она показывает ему, как играть на флейте, он старается правильно располагать язык и губы, как она учила, она прижимается к его спине, помогая поставить пальцы на клапаны, звук получается ужасный, все мимо нот; разумеется, дело не в музыке, а в том, чтобы привыкнуть друг к другу, протянуть между собой тысячи и тысячи связующих нитей — в музыке Франсуа совсем не разбирается.
Они гуляют по Парижу; чтобы продлить ожидание соприкосновения их тел, они изнемогают от усталости. Они счастливы, зима предрасполагает к постоянному движению, еще не наступили февральские морозы, но все равно хочется идти быстрее, прыгать, размахивать руками, чтобы разогнать в жилах кровь, насытить ее кислородом и набраться сил; малоподвижность ослабляет желание. Они целуются в кинотеатре, они так этого ждали, и необходимость сидеть смирно толкает их в объятия друг друга. Они соскальзывают в глубину кресел, их языки соприкасаются, и на протяжении всего фильма их руки шуршат по одежде. Нина кладет ладонь Франсуа себе на грудь: попробуй, как, а? Но в конце концов героически отстраняется: нет, не трогай, не сейчас!
Чуть погодя он слизывает пудру с ее лица, из-под пудры проглядывают рыжие веснушки, он пытается слизать и их. Он буквально поглощает Нину прерывистыми глотками: ее веки, мочку уха, впадинки под ключицами за воротником ее рубашки. Усыпанные микроскопическими венами щиколотки, впадинки под коленями, своей кожей он ощущает ее кожу, голова прижата к ее ребрам — он слышит звуки в глубине тела, проникнуть в которое его неумолимо тянет. Он исследует ее тело, часть за частью, его собственное тело напоминает ему творение художника-кубиста, оно выходит из границ, чтобы заполнить пропасть, куда он хочет упасть; Нина, ты произведение искусства…
А потом будет Жоао, забастовка, день рождения Ма, и, как тогда, во время забастовки, Нина каждое мгновение будет незримо присутствовать рядом с Франсуа. Лед в Понтьерри — на самом деле она там, укутанная в шерстяные одежды, а под тканью ее икры, напоминающие булки, которые туго скручиваются под ладонью Франсуа, ее живот, переходящий в узкую ложбинку между бедрами, он не может оторвать от него глаз, он слышит биение ее раскрывающейся жизни, она стремится наружу, фонтанирует и рассыпается ясным смехом на морозном воздухе. Нина скользит по замерзшей реке, по которой уже идут первые конные упряжки.
О Нине он никому не рассказывал.
Вечер свидания с Ниной, Франсуа через окно наблюдает за тем, как Жозеф чистит яблоко. Жозефу шесть лет. Тихими, крадущимися шагами мальчишка подходит к деду, который сидит во дворе с кошкой на коленях, его глаза серебрятся из-за катаракты. Жозеф настороже, словно индеец. Вот он останавливается, весь начеку, снова делает несколько бесшумных шагов. Дед гладит кота, руку и все, что шевелится. Франсуа пытается понять, что затеял Жозеф, и ждет. И вот Жозеф просовывает пальцы в карман старика, стараясь не помять и не задеть ткань. Он почти не дышит, весь внимание. Из дедова кармана осторожно извлекает складной нож «Опинель» и удаляется все так же неслышно. Да, он сделал это, совершил недопустимый поступок — украл дедушкин ножик, за который расплатится множеством оплеух. Жозеф усаживается на ступеньку, Франсуа продолжает следить за ним. Жозеф достает лезвие, убирает его обратно, он любуется своей добычей: этот нож прошел две войны. Затем достает из рукава яблоко и скользит лезвием по золотистой кожуре, снимая тонкую стружку. Он старается резать так, чтобы из шкурки получилась змейка. Он отдается своему делу с удовольствием, пальцы липкие от сока; наконец яблоко полностью очищено и из желтого становится белым. Дед продолжает гладить кота, со своего места Франсуа видит улыбку на старческом лице. Франсуа не выдаст их — маленького воришку и старика, который притворился, что ничего не заметил, — они оба переступили границу. Он впервые видит своими глазами чистую, ясную радость. Но это тайна, и она наполняет душу Франсуа чем-то похожим на нежность.
И сколь ни мала была эта толика, она отнюдь не лишняя, чтобы помочь Франсуа перенести грядущие мучения.
Уходят и Жозеф, и Нина, и воспоминания о забастовке; ему надо бежать. Врата, что было открылись, громко захлопнулись в День Бейля. Утрата. Совершенная скорбь.
«Он отчалил где-то в пять часов вечера», — объяснил Тото полицейскому, составлявшему протокол допроса. Франсуа к этому моменту уже отрезанный ломоть. Жандармы нашли Тото после того, как в участок позвонил Жорж, двоюродный брат, который ждал Франсуа на своей лесопилке в Арденнах. Он назвал полицейским имя — Антуан Мейер, двадцать восемь лет, водитель тяжелого грузовика, должен был отвезти Франсуа из Парижа в Шарлевиль-Мезьер.
Ночь опустилась в одно мгновение и накрыла Тото, он задубел от холода, у него кончились сигареты; он топал по слежавшемуся снегу, прыгал на месте, надвинув шапку на лоб и прикрыв рот шарфом. Да куда он запропастился, этот придурок из Парижа? За три часа ожидания Тото не видел на узкой дороге ни единой человеческой души, ни машины, ни даже велосипедиста. Даже звери куда-то попрятались. Он прошел двести метров до поворота, осмотрелся по всем направлениям — никого. Тишина — ни ветерка, даже ветка не шелохнется. Тогда он вернулся к машине, пристроился около мотора, уже не заботясь ни о чем, кроме того, как согреть руки и успокоиться, да куда же делся этот Франсуа-как-его-там? Он окончательно разозлился, тем более что пальцы у него горели от обморожения. В свете зажигалки он взглянул на часы. Провести ночь в кабине грузовика не входило в его планы, но и груз оставлять он тоже не хотел. В тот же момент вспоминается кое-что, а именно — то, что может заинтересовать полицейских: он услышал странный шум. Франсуа ушел минут двадцать назад или около того, и после его ухода раздался громкий хлопок в небе. Что-то вроде сильного взрыва, который разлетелся эхом по всей округе. Тото замер, стараясь разглядеть дым от выстрела какого-нибудь охотника, но так ничего и не увидел. Он напряг слух, но звук так и не повторился. Стал кричать: «Есть здесь кто-нибудь? Хей-хо! Есть здесь кто-нибудь?» Но он не хотел, чтобы его подстрелили, еще чего не хватало! Никто не откликнулся на его призыв. Полицейский спросил, который был час, Тото сказал, половина третьего. И в пять часов, заявил Тото, он отправился сам, черт с ним, с грузом, не замерзать же насмерть! Он думал о своей жене, ведь ее даже невозможно было предупредить, какая жалость! Через три четверти часа — время подтвердил хозяин дома, которого тоже привлекли к допросу, — Тото постучался в дверь первого попавшегося здания. Он рассказал о поломке грузовика, о своем грузе, что остался под брезентом без присмотра. Его напоили кофе и нашли механика, который, правда, ничем не смог ему помочь. Тото пришлось заночевать в кабине, прикрывшись обрывками ветоши, выбора у него не было, а утро, как известно, вечера мудренее. Механик пообещал добраться до телефона и рассказать жене Тото и его начальнику о переделке, в которую тот угодил. И тогда Тото припомнил городок, куда направился Франсуа, и спросил механика, не видел ли тот одинокого молодого человека высокого роста, худощавого телосложения, темно-синие джинсы, куртка цвета хаки, перчатки и шапка темного цвета, какого точно, он не помнит. Механик только покачал головой: не видел он такого. Тото сказал офицеру, что был слишком взбешен, чтобы беспокоиться о судьбе Франсуа, и лишь когда наступила ночь, понял, что дело неладно.
