Гайдебуровский старик - Сазанович Елена Ивановна (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗

Старик, сгорбившись, приблизился к старинным напольным часам с кукушкой. Я покорно последовал за ним, как отстающий ученик по истории.

– Слышите? Согласитесь, что удары секундных стрелок мало чем отличаются от сердечных ударов. Эти часы принадлежали матери известного в свое время писателя и революционера Виктора Сержа, кстати, родственника изобретателя Кибальчича, казненного за убийство царя. И сердце матери давно не бьется. Как и сердце самого Сержа. А часы стучат, возможно, даже лучше, звонче, чем прежде, поскольку их усовершенствовал новый век. Но для вас это пустой звук!

– Ну почему же, я помню улицу Кибальчича, – я втянул голову в плечи. Не от старости. От неловкости.

– Безусловно! – торжествовал антиквар. – Вы понятия не имеете, кто такой Кибальчич, кто такой Серж. И уж тем более его бедная матушка! Что ж, цари все убиты. Революции проданы. Писатели отменены. Улицы переименованы. А часы живы! И они выживут! Клянусь! Даю слово чести! Даже если никто на земле не запомнит их знаменитых владельцев.

– Я запомню, – пообещал я. Меня начинал раздражать этот антикварный фанатик.

– Не сомневаюсь, – поверил он мне на слово. – И знаете, как много поживший и повидавший на своем веку. В основном, безусловно, не людей, а вещей. Я все же смею предположить, что вы имеете образование, верно?

– Имею, – ответил я, невольно подражая его тону. – А как вы угадали? – я невольно бросил взгляд на свои порванные кроссовки – еще один повод, чтобы не мокнуть под дождем.

Старик перехватил мой взгляд.

– Угадывают, молодой человек, только невежды и дети. Я себя к их классу не отношу. Я знаю. И дело не только в ваших грамотно выстроенных предложениях, в ненавязчивом умении поддержать разговор, хотя вы предпочитаете думать о другом. И даже не в вашем умном серьезном взгляде, в котором прочитывается порой отчаяние. Возможно, все проще. Ваш шарф… Небрежно заброшенный через плечо…

Я невольно прикоснулся к мягкой ткани длинного, старого шарфа.

– Он, скорее, говорит о вашей богемности или о желании таковой. И ваш блокнот, выглядывающий из кармана…

Я невольно прикоснулся к кожаному потрескавшемуся переплету.

– Он скорее говорит о том, что у вас много мыслей, которые вы не собираетесь хоронить в себе. Вы можете быть и писателем, и художником, и музыкантом. Но это менее правдоподобно. Скорее вы хотели ими стать, но не получилось, поэтому вы выбрали другой путь. Тот, что поможет вникнуть в суть и мира, и творчества, и жизни. Соединить их и дать беспристрастную или, напротив, страстную оценку.

– Вы угадали, – я тут же поправился. – Простите, вы правы. Я философ.

Старик гордо встряхнул седой шевелюрой. Он знал, что всегда прав.

– Не знаю, кем вы теперь служите…

Какое точное слово! Какой проницательный старик! Именно служу – как сторожевая собака.

– Не знаю, но к философии это не имеет отношения, – продолжал антиквар. – Понимаю. Жестокое время, нежелание ему угодить, неумение с ним найти общий язык, верно?

– В общих чертах.

– Именно общие черты дают представление о целостности. Но я, впрочем, о другом. В любом случае, кем вы бы сегодня ни были, вы остаетесь образованным человеком. Образование, как и талант, никуда не исчезает. Это на всю жизнь. Безусловно, они могут на время притихнуть, потухнуть под влиянием обстоятельств. Могут, как характер, испортиться. Но и в любое время по желанию или под влиянием других обстоятельств в любой момент вновь проявят себя. Это действительно навсегда. Как характер. И все же вы, со всей своей философией и образованностью понятие не имели, кто такой Кибальчич.

– К чему вы клоните? – я нахмурился.

– Я просто пытаюсь вам объяснить бесперспективность и одновременно благородство моего труда. Если вы не знаете Моргана или Сержа, то как о таковых могут знать покупатели, особенно те, кто имеет возможность купить. Какое им дело до… К примеру, до этой гитары.

Старик приблизился к гитаре, висящей на стене. И провел по ее струнам длинными пальцами. Одна струна беспомощно свисала вдоль стены. Гитара издала резкий фальшивый звук.

– Это инструмент гусара Федора Потапова, поэта и чудака. А струна лопнула в день его смерти. Видите, гитара знала о его гибели. Сердце ее хозяина лопнуло, стихи позабыты, но память… пусть и с оборванной струной. Старым гитарам идут оборванные струны, вы согласны?

– Пожалуй, – я пожал плечами. Я был равнодушен к гитарам. И к оборванным струнам тем более. Я не очень-то верил в мистику.

– А вот это уже из новой истории, – старик выдвинул ящик комода, которому было лет двести, не меньше. Это было видно с первого взгляда. Мне почему-то подумалось, что этим комодом вполне могла пользоваться Арина Родионовна. Как-то уж очень он был на нее похож своей уютностью. Впрочем, я не знал Арину Родионовну. Мне в отличие от Пушкина не повезло.

Старик вытащил из комода перьевую ручку цвета морской волны со стальным пером.

– И эта история пока не продается. История еще впереди. Этой ручкой писал сам Александр Георгиевич Ржешевский! Опять вижу по глазам, что вам эта фамилия ни о чем не говорит. А это был величайший изобретатель в своем роде. Он первый в мировом кинематографе придумал эмоциональный сценарий. Это было довольно смело! Этакий импрессионизм. Мимолетность чувств и движений. Дыхание и мгновение из-под пера. И, пожалуй, он оказался первым и последним «взволнованным» и фактически невозможным сценаристом. Поскольку эмоции неповторяемы. А в наш прагматичный век просто невозможны. Я мог его знать, но, увы, не знал. Но я бережно храню его память. Эта ручка была в некотором роде для него талисманом. Все, написанное ею было воплощено. А вот сценарий «Бежин луг» сгорел во время войны. И догадываетесь почему?

– Он написан был другим пером.

– Увы, но вы правы. Ржешевский потерял эту ручку. И она чудесным образом попала ко мне. Ею трудно, уверяю вас, очень трудно писать. Она непослушна! Это как орудовать китайскими палочками для непосвященного. Возможно потому, что слушалась она только своего хозяина. Знаете, вещи ведь благодарно служат тем, кого любят. И непременно приносят счастье. А вот в чужих руках они либо молчат, либо могут принести беду. И нужно очень, очень постараться, чтобы вещь вновь заговорила, и вы заслужили ее доверие.

Я перевел дух, словно пробежал стометровку в сорока градусную жару. Избыток информации поднимает температуру, это я понял сегодня. А витиеватые речи с мистическим уклоном, на которые был горазд старик, нарушают ритм дыхания. Мне захотелось на улицу. Мне захотелось воздуха. Мне захотелось оказаться вне этого затхлого мира вещей. Мне захотелось, как никогда, свободы. Я уже начинал понимать ее свежий смысл. Но на свободе по-прежнему бушевала бессмысленная стихия. Хотя воздух, наверняка был свеж как никогда.

И словно из могилы вновь раздался густой бас антиквара:

– Или какое дело этим расчетливым покупателям до…к примеру, до… – он обвел взглядом свой храм из вещей, – допустим, к примеру, до этого парика.

Он поднялся на цыпочки и снял с гвоздя комплект для старости: седой парик, седые усы, седые брови.

– Какое им дело, что в этом камуфляже свою лучшую роль Старика в «Старике» Горького исполнил величайший артист Павел Гайдебуров. О, этот спектакль стал событием для всей страны! Вы только представьте, молодой человек, этот Старик – воплощение зла, ничтожности, корысти…

Антиквар сгорбился еще больше, в его болотных глазах появился хищный блеск, его губы скривились в презрительной усмешке. Он протянул дрожащие руки ко мне.

Я вздрогнул. И резко отпрянул. В комнате стало еще темнее. Но антиквар по-прежнему не включал свет.

– Этот старик испытывал истинное наслаждение от унижений других, – зловеще прошептал антиквар.

Я попятился к двери, шаря руками в поисках выключателя.

Антиквар неожиданно расхохотался.

– Бросьте! Это всего лишь игра! Но сыграть как Гайдебуров мне не под силу. Хоть я тоже старик. И не под силу никакому смертному. Через обнажение фанатичной злобы старика Гайдебуров-артист сумел утвердить добро и человечность. Он сумел! Артист победил своего персонажа! Но не раз повторял (антиквар понизил голос до шепота): «Будьте бдительны, люди! Среди вас бродит Старик в каком-то вам неведомом обличье, но непременно обманчивом и лживом!..».