Кот в сапогах, модифицированный - Белов Руслан (читать книги онлайн TXT) 📗
А что касается эмпирики, то думаю, зря я их задевал по части недостатка оригинальности. Если бы не задевал, надавали бы по голове, по печени, по тем самым органам, которые берегут пуще глаза. А так они такое на закуску придумали, я чуть не выругался при любимой женщине.
Что придумали? Да вино стали хамски глушить! Демонстративно! С тонами весенних цветов, послевкусием, пикантной горчинкой в финале и так далее. Лучше бы сразу жечь начали. Зажигалкой. Представляете свиную рожу с зажигалкой в руке, свиную небритую рожу от которой несет португальским портвейном девяносто шестого года?
Но я терпел. Наталья все-таки нет-нет и посматривала, да и Эдгар-Эдичка фактически воодушевлял. Этот мужественный кот, видимо в благодарность за превращение (жаль ненадолго) Вовы в самый что ни на есть мешок отрубей, подобрался под кроватью к связанным моим рукам и грыз путы, как воспитанная собака грызет кость — с достоинством и обстоятельно. Не торопясь, грыз, обстоятельно, потому что в спешке ничего бы не вышло: кошачьи зубы — не собачьи. Да и не грыз, а ниточка за ниточкой вытягивал посконную крепость из пеньковой веревки, бывшей у Вовы на вооружении.
Выдержка у него, надо сказать, не чета моей, да и португальскому портвейну девяносто шестого года до нее, как до Хургады пешком. Представляете, мне уши зажигалкой жгут, а он ноль внимания на неприятный запах и боли в моем организме, и ниточку так за ниточкой выдергивает, неторопливо, как в пенсионном возрасте пасьянс в восьмисотый раз раскладывают. Лишь однажды вслед за мной дернулся, когда волосы от той самой зажигалки на голове вспыхнули — зря, значит, их мыл. Оставил бы паутину и грязь из сантехнического короба, не стал на ноль обгоревшим. А они смеялись. А что? Я сам бы смеялся, если бы у них прическа с бровями вкупе сгорела, и стали бы они как Спартак Мишулин в роли Саида в «Белом солнце пустыни». Ну, я это так к слову, ибо в упор не помню, сколько волос у Саида было.
После бритья головы при помощи зажигалки они опять вино пили. Из горлышка, плебеи. Они пили из горла замечательное вино, кот грыз, а Наталья хныкала.
Я ее понимаю. Если бы ее выход предполагался в интимной обстановке, то есть без свидетелей, это бы еще ничего, ведь грех — это когда на людях. А терпеть этих хамов сексуально, да еще под наблюдением (экран телевизионный у Надежды в два обхвата) — это слишком для молодой девушки. Вот и скулила потихоньку, меня вконец морально разлагая. Ну, не вконец. Я, конечно, не Миша, повоевавший во всех горячих точках, но кое-что в жизни видел и кое-чему научился. Да и не кое-чему, а одному — научился в истерике не биться, когда она ни к чему, а терпеть. Делать паузу. Кушать «Твикс» под дулом пистолета и на табуретке под виселицей.
Как научился? Да постепенно. Еще в студенчестве, на производственной практике, лавина ночью зашумела, все выскочили, а я в палатке остался — пригрелся в спальном-то мешке до практически полного равнодушия к силам природы. Так меня, нервно не дергавшегося, на второй день откопали, а тех только весной. Потом, уже в работе, паузу шлифовал. На геологоразведке. Полста зеков у меня было в разных специалистах. Шаг неверный, слово, и все, не начальник ты уважаемый, а шестерка.
А недавно, за рубежом, два дня полз по пустыне с дикарским копьем в груди. Да с дикарским — там диких до сих пор полно, хоть и ходят все с телефонами и коротковолновыми приемничками. И больно не было. Потому что знал, что боль человек сам из себя производит. Почти как экскременты. Если вы скажете себе в трудную минуту: «Все, сейчас обделаюсь», так точно обделаетесь. А если мысленно рукой махнете: «Фигня, добегу», так точно сидеть вам на унитазе, как король на именинах. Я это к тому, что если уступишь себе и заверещишь: «Ой, как больно!», так точно будет больно. Так что холоден я был, как труп в стадии разложения, и Наталью это потихоньку укрепило.
— Как ты, милый? Не очень больно? — даже поинтересовалась, после того как эти двое, вспомнив «Лимонадного Джо», штопор в мою грудину вкрутили. Приятно так для слуха поинтересовалась, голос так очаровательно модулируя.
— Да нет, — ответил я, — все это пустяки, лишь бы чего лишнего не отрезали, ведь разлюбишь потом.
Это я не по глупости ляпнул, а намеренно, потому что Эдичка уже почти закончил веревку грызть, и мне нужна была пауза, чтобы набраться кислороду и настоящей мужской злости. И получил эту паузу. Крутанув штопор еще по разу, Вова с Володей стали обсуждать, что и чем резать. Когда они решили начать сверху, с ушей, да, с ушей… в Афгане мне ведь их почти отрезали моджахеды чертовы, но до конца не вышло, вырвался в эндшпиле и добрался-таки до своих в чалме трофейной. Нет, вы чего там культово-хирургического не подумайте: чалму я одел не из вновь приобретенных религиозных соображений, а чтоб лопухов, то есть ушей распухших, не оставить на кустах колючих, как Иа-Иа хвост.
Так о чем я? Опять заболтался… Ах, да… В общем, когда Вова с Володей решили начать сверху, с ушей, и Вова пошел за ножичком к своему пиджаку, холуйско-малиновому, я на Володю бросился. Тот, конечно, не ожидал такого поворота событий, и я технично врезал ему в солнечное сплетение, а потом, когда он согнулся — замком по затылку и тут же коленкой в рожу, сильно очень и обидно, так что бедняга опрокинулся и лег навзничь с сочетанными травмами. Пока Вова ко мне с ножиком в руке летел, я смотрел на поверженного с любопытством — такая детская обида была у него в глазах, не описать, я, знаете ли, чуть сентиментально не прослезился.
А вот с Вовой неинтересно получилось. Паркет, во-первых, не подвел, а во-вторых, он удивился, почему это я пера не боюсь. Поздно понял, почему. Когда приблизился ко мне на безопасное для себя расстояние, я руку к нему протянул, и пальцем поманил:
— Цыпа, цыпа, цыпа.
От этой наглости моральное его разложение приблизилось к критическому уровню, и кот, доселе выжидавший беспроигрышной ситуации, прыгнул на него сзади. Прямо на голову, да так, что все двадцать шесть когтей без поживы не остались. Сначала я хотел ему помочь, но Эдичка глянул мельком: «Он мой!» и, хищно шипя, на пол добычу повалил — веса в нем дай бог, да каждый коготь по воздействию, считай, килограмм сверху.
Выиграл он вчистую, я даже удара испугался — Вова минут двадцать труп трупом лежал, пришлось пощечин надавать и даже портвейном в лицо брызгать. Но ничего, оклемался, осознал ситуацию и уполз в дальний угол раны зализывать, уполз, героически прихватив с собой товарища. А я к Наталье пошел, скромно улыбаясь, освободил ее от Меркурия, а она меня от штопора.
Видели бы вы ее глаза, когда она его пальчиками своими нежными выкручивала.
56. Шансов не было.
Так нас стало пятеро. Мы с Наташей, кот да Вова с Володей, связанные хорошей пеньковой веревкой.
Эдгар-то ничего, понял, — кот ведь, — что мы с девушкой не прочь уединиться после всего, и под кровать незаметно ушел, а эти…
Эти смотрели, и в их глазах злорадствовало эротическое любопытство. Представьте, что в вашем с любимой гнездышке, пусть камере со всеми удобствами, поселились, — хоть в туалете, — два человека, один с зоотехническим образованием в классе фортепиано, другой — милиционер недоделанный с двойкой по чистописанию. Они знают, что вас тянет друг к другу, что весь свет вам лишен, и потому смотрят, побежденные вами, смотрят, расплачиваясь за унижение…
Я сумел взять себя в руки, в этом мне помогли рюмка хорошего портвейна и мысль, что в философском смысле нет существенного различия между непосредственным наблюдением, и наблюдением при помощи скрытых камер, к тому же живое наблюдение, в сущности справедливее, ибо напрочь лишает иллюзий.
— Их специально сюда послали, — сказал я Наташе, когда мы сели обсудить создавшуюся ситуацию. — Чтобы поиздеваться…
— Ты хочешь сказать, что их сюда послали, чтобы мы не…
— Ну да. Они хотят, чтобы это мы совершили в туалете или ванной комнате.
