Дело, которому ты служишь - Герман Юрий Павлович (бесплатные полные книги TXT) 📗
Приехал на автомобиле Додик и завел патефон с собакой на внутренней стороне крышки.
– Послушайте, – негромко сказал Додику Евгений, – это же безобразие, патефон вы просто у нас сперли. Я уехал на практику, а вы явились к деду...
– Ах, оставьте, железный человек! – сказал Додик.
Он был выбрит, напудрен, с прямой английской трубкой в зубах, с ямочкой на подбородке, до того чистоплотный и порядочный, что могло прийти в голову, будто он международный вор.
Пили водку, мадеру, портвейн, пиво и шартрез. Валентина Андреевна держалась кончиками пальцев за виски и говорила Евгению:
– Неужели наука не может побороть обыкновенную мигрень? Третий день страданий! Третий день!
Жена присяжного поверенного Гоголева тоже всегда жаловалась на мигрень и пальцами сжимала виски.
– Выпей водки, мама, – сказал Евгений. – Сосуды расширятся, и мигрень проскочит.
– Правда? – округляя глаза, спросила Валентина Андреевна.
Она выпила и водки, и пива, и мадеры.
– Ах нет, нет, что вы, – говорила на другом конце стола Люси Михайловна. – Надо отличать уход за жирной кожей от ухода за сухой кожей. Это элементарно. Так же как совершенно безграмотно мазать лицо при наличии угрей кремами и мазями.
– Володька, перестань таращиться! – жалостно попросила Варя. – Не слушай, и все. Не надо ничего подчеркивать.
– Я не подчеркиваю, – сказал Володя.
– Нет, подчеркиваешь! – крикнула Варя. – Выпей лучше водки!
– Это просто смешно, – говорил Додик, сидя в центре стола, весь в букетах и бутылках. – Просто смешно. Гонщик в условиях дождевой погоды не может не соблюдать...
– Ура! – заорал наглый Макавеенко. – Я, кажется, нашел в салате жилу от говядины. А мадам Лис, между прочим, идет особое обслуживание и отдельная подача. Там салат из цыпленка. Ура гостеприимным молодоженам!
Мадам Лис шлепнула Макавеенко по руке, а сам львинообразный Лис налил себе полный чайный стакан липкого ликеру.
– Мадам Лис, а правда, что фасон фигаро опять входит в моду? – спросила Ираида.
– Дела, деточка, только в деловой обстановке – ответила мадам Лис.
– Браво, браво! – захлопала в ладоши Валентина Андреевна. – Действительно, дела в деловой обстановке. А сейчас мы пьем! У нас праздник! Семейный праздник!
Валентина Андреевна была счастлива: вино ударило ей в голову, стол казался совсем таким, как когда-то у присяжного поверенного Гоголева; ели и пили вокруг приличные люди, никто не говорил о кораблях, о пушках, о маневрах, о полето-часах, никто не запевал сиплым голосом про Конную Буденного.
Потом Паня принесла всем по чашке бульону с пирожком, потом были крошечные котлетки с зеленым горошком и большие, страшно жирные, какие-то размазанные торты.
– Это от Макавеенки, – шепнула Варя Володе. – Он же главный по части тортов и пирожных. Мама сказала, что, наверное, его скоро посадят – очень сильно ворует.
Еще не дообедали, когда Валентина Андреевна почувствовала себя дурно. Евгений с Ираидой исчезли, Варвара и Володя повели Валентину Андреевну в спальню, где росли кактусы и висел портрет кактуса.
Додик проводил жену взглядом, выбил трубку о каблук, сказал Макавеенке:
– Попался, который кусался. Это и есть радости семейной жизни. И не уйти: поднимет визг, что она больна, а я шляюсь...
– Выпьем! – предложил Макавеенко.
– Выпьем! – согласился Додик.
К ним подсели Люси Михайловна и еще одна пожилая дама, которую звали Беба. Беба была стриженая и выкрашенная перекисью, после чего еще сильно завита барашком. Розовые плечи ее были оголены.
– Ну, старухи, – сказал наглый Макавеенко, – поборемся еще с дряблостью, а? Я слышал, что красавицам после пятидесяти лет очень помогает маска из ржаной муки. Намазала морду – и Вася!
– Вы не джентльмен! – воскликнула Беба. – Надо быть добрым.
– А я, между прочим, в джентльмены и не лезу, – сообщил Макавеенко. – Я в торговой сети работаю, детка, там закон джунглей царствует.
Он слегка куснул Бебу за голое плечо:
– Гам-гам. Страшно?
Додик завел патефон, пригласил Бебину молоденькую сестру Куку. Макавеенко пригласил Бебу. Сочный до жирности голос пел:
Володя сидел в кабинете Додика и сердито перелистывал книжки, а Валентина Андреевна, пластом вытянувшись на кровати, держала дочь за руку и жаловалась:
– Ты и не представляешь, девочка, как с ним не просто. Он требует, чтобы у меня были интересы, и буквально принудил меня – он же волевой, ты видела, как развита у него нижняя челюсть, – буквально принудил поступить на курсы кройки и шитья. И дело не только в моих интересах, дело в средствах. Он же сумасшедший, он хочет создать мне постоянный комфорт – красоту жизни, он говорит мне «маленькая», он любит называть меня «маленькая», или «светик», или «беби», он говорит: у тебя есть вкус, ты можешь стать ведущей портнихой в городе. И не в том смысле, что я буду сама шить, нет, я буду давать указания... Например, наши платья, так называемые полуприлегающие, – это же кошмар! Полное отсутствие линии. Совершенно не умеют брать полуокружность бедер! А перевод вытачки в подрез проймы? Мы занимаемся с Бебочкой у мадам Лис...
– Варь! – угрюмо позвал Володя из соседней комнаты.
– Сейчас! – ответила Варвара.
– Это Володя? – спросила Валентина Андреевна.
Варя кивнула.
– Какой-то он все-таки мужлан, – сказала Валентина Андреевна, – сидит букой, никакого шарма. А шарм в мужчине – это все. Я сейчас читаю Достоевского. Князь Мышкин ведь идиот, а какой шарм...
– Мама, не говори того, чего не понимаешь, – жалобно попросила Варя.
– То есть как это?
– Не говори про Мышкина, я тебя умоляю.
– Ты мне грубишь, девочка, ты грубишь своей мамочке...
– Не говори про Мышкина, не смей! – крикнула Варя.
И выскочила из комнаты.
– Варвара! – донеслось ей вслед. – Это хамство, Варвара!
– Уйдем! – шепнула Варя Володе.
Муж мадам Лис, напившись пьяным, спал, подложив под львиное лицо огромные волосатые лапы. Сама мадам Лис танцевала с Додиком. Бархатный голос из патефона все еще пел про утомленное солнце. Белый, непривычный к такой жизни Додиков пес гремел ошейником и тоскливо подвывал. Макавеенко, сидя на краю стола, произносил речь, обращенную к Бебиной сестре Куке:
– Да, смысл жизни состоит в том, чтобы брать от нее все, не откладывая исполнение своих желаний ни на минуту, ни на секунду! Слушайте сюда все, как говорят одесситы! Я материалист и не верю в райское блаженство после смерти. Идите сюда, молодой человек! – крикнул он, заметив Володю. – Идите поспешно! Бегите ножками! Я вижу, вы не согласны со мной? Он не согласен со мной, да, Кукочка? Так что? Я беру от жизни, чего только желаю, потому что я не идеалист, как некоторые…
– Идем же, Володя! – сказала Варя.
– Зачем ты меня сюда притащила? – спросил Устименко.
Отец погиб
Все еще сеял дождь.
Вдвоем, рука об руку, они пошли в кино. Перед художественной картиной показывали испанскую хронику. Немцы из батальона Тельмана пели «Карманьолу», танки мятежников шли на Харам, с треском били «эрликоны», в район Сеговийского моста входили добровольцы. И черные огромные «юнкерсы» сбрасывали серии бомб на прекрасный Мадрид.
– Перестань же наконец реветь! – рассердился Володя.
– Я не могу, не могу, не могу! – задыхаясь, ответила Варя.
Художественную картину они не досмотрели: слишком уж все в ней с самого начала было гладенько и сладенько. И музыка чем-то напоминала «утомленное солнце», и главный герой был похож на Додика, такой же – с трубочкой и с ямочкой на подбородке. Только называли его здесь не Додик, а товарищ начальник строительства.
