Земля воды - Свифт Грэм (е книги TXT) 📗
В 1904 году, когда великие европейские державы отпихивали друг друга локтями в общей свалке за дележ колониального пирога, Йоханнес Шмидт отправился на поиски месторождения европейского угря. Он путешествовал от Исландии до Канарских островов, от Северной Африки до Северной Америки на корабле, который из-за недостатка средств был плохо снаряжен и малопригоден для научных исследований. Поймав свой первый экземпляр личинки к западу от Фарерских островов – первый в истории выловленный вне пределов Средиземного моря, – он принялся извлекать из воды в разных частях Атлантики все более и более молодые образцы. Одновременно он изучал и статистически классифицировал изрядные количества взрослых угрей и получил наконец возможность утверждать – чего раньше никто продемонстрировать так и не смог, – что европейский угорь есть единый гомогенный вид, Anguilla anguilla, и, как таковой, отличен от своего ближайшего родственника, американского угря, Anguilla rostrata.
С 1908 по 1910 год, покуда в Боснии разгорался кризис, Италия алчно поглядывала в сторону Триполи, а британский народ, неудовлетворенный тем, что со стапелей сходит каждый год всего по четыре дредноута, принялся твердить свое «Мы хотим восемь, и мы это дело не бросим», Шмидт вдоль и поперек избороздил Средиземное море, извлекая личинки угря даже в таких сомнительных местах, как воды, омывающие Марокко, или прибрежные воды взрывоопасных Балкан. Он обнаружил, что чем дальше к западу, тем крупнее личинки, и сделал вывод: угри из средиземноморских стран мечут икру не в Средиземном море, а где-то в Атлантике. Лярвы, пойманные в Атлантике, а они почти всегда мельче средиземноморских, подтвердили гипотезу о миграции личинок с запада на восток и указали, что нерестилища нужно искать в западной части океана. Шмидт понял: для того чтобы локализовать сей таинственный район, необходимо вылавливать все более и более мелкие экземпляры, наносить места поимки на карту, и тогда в конце концов он непременно доберется до искомого Места Рождения Угрей.
В 1911-м, когда немецкая канонерка на всех парах вошла в порт Агадир, а мой дед, у которого только что, при более чем странных обстоятельствах, сгорел пивоваренный завод, ликвидировал дела, с тем чтобы заточить себя в Кесслинг-холле и дать тем самым еще один повод для сплетен, Йоханнес Шмидт надоедал судовладельцам трансатлантических рейсов предложениями посотрудничать в сборе и классификации личинок угря. В итоге на него работало не менее двадцати трех судов. Не успокоившись на достигнутом, Шмидт безостановочно путешествовал и сам, на собственной шхуне под названием «Маргрете» – с Азор на Бермуды, а с Бермудов на острова Карибского моря.
Как жаль, что любопытство не может помешать истории идти своим путем. Как жаль, что у Шмидта нет иного выбора, кроме как приостановить свои поиски, спустить на «Маргрете» паруса и мучиться нетерпением, покуда Европа на четыре года впадает в приступ буйного, с пролитием крови, помешательства. Как жаль, что с 1914 по 1918 год Европа озабочена вовсе не происхождением собственного гомогенного вида под названием угорь, а озабочена самой что ни на есть гетерогенной диспозицией национальных интересов и вооруженных сил. Как жаль, что на первое место в умах европейских судовладельцев вышла не проблема присутствия в Атлантике крохотных лярв, бесстрашно пустившихся в долгий путь на восток, а скорее проблема присутствия немецких подлодок, которые, выйдя из Кильского канала или из Вильгельмсхафена, идут в обратную сторону, на запад.
И все же нельзя не признать, что катастрофический сей интервал, к коему применялись, и не без оснований, такие страшные слова, как апокалипсис, катаклизм и Армагеддон, не прервал жизненного цикла угря. По весне миллионы молодых угрей все так же собирались в устьях По, Дуная, Рейна и Эльбы, совсем как в дни Александра или Карла Великого. И даже в самом эпицентре человекоубийства, на печально известном Западном фронте, они переводиться не собирались, и Хенри Крик вам бы непременно это подтвердил. Если бы угри и впрямь родились из грязи, они бы там просто кишмя кишели; а если из разлагающейся плоти, так урожай побил бы все рекорды.
Не повлияла эта четырехлетняя интермедия и на решимость Йоханнеса Шмидта, хотя нельзя сказать, чтобы она не испытывала его терпение. Ибо вскоре после ее завершения, возрадовавшись тому, что история закончила наконец свои дела, он опять выходит в море. Он снова ловит личинок угря – на сей раз в Западной Атлантике. И уже в начале двадцатых он – вот такой был неустанный труженик – в состоянии обнародовать свои открытия; он утверждает, что, ежели принять за территорию икрометания угря ту область, где было выловлено наибольшее количество самых маленьких лярв, тогда эта столь долго почитавшаяся фантастической область, это белое пятно расположено между 20° и 30° северной широты и 50° и 65° западной долготы – то бишь в таинственном пространстве, полном плавучей морской травы, известном под названием Саргассова моря.
Вот и выходит, что в те годы, когда мой отец стал смотрителем при шлюзе Аткинсон и принялся, в подражание предкам, старым Крикам, ловить вершами угрей на речке Лим и на соседних с ней дренах, человеческий ум, после двух с лишком тысяч лет научных дебатов, только-только добрался до фактов, которые могли бы разъяснить отцу, откуда эти самые угри берутся. Не то чтобы он – тогда или в другое какое время – действительно узнал, как обстоят дела с угрем. Ибо откуда, спрашивается, ему, в его английских Фенах, знать о таком-то и таком-то датском биологе? И все же я уверен, что, доведись ему об этом услышать, скажи ему кто-нибудь, что угри, которых он вынимает из вершей, добирались до места назначения три, а то и четыре тысячи миль из странного морского царства на другой стороне океана, глаза бы у него расширились, а губы сложились бы в явственную литеру «О».
Но на этом истории об угре не конец. Любопытство рождает контрлюбопытство, знание плодит скептицизм. Даже при условии, заявляют скептики, что угорь в стадии лярвы действительно проходит расстояние в три, четыре, а то и пять тысяч миль до родимых отческих мест; даже при условии, что угревая молодь через все плотины, водопады и шлюзы взбирается вверх по течению рек и, даже пресмыкаясь кое-где по земле, добирается до исконных прудов и ручьев, неужто мы обязаны верить, что взрослый угорь после нескольких лет жизни в пресной воде или на слабосоленых мелководьях вдруг ни с того ни с сего обретает разом волю и силы отправиться в обратный путь с единственной целью выметать перед смертью икру? Какие доказательства может представить Шмидт в пользу наличия в средней части Атлантики целых косяков плывущих на запад угрей? (К сожалению, Шмидт, судя по всему, решительно не в состоянии ничего подобного представить.)
Представим себе: Шмидт ошибся в своем заключении, что угорь европейский есть чисто европейский вид, отличный от американской родни. Представим себе, что различия между так называемым европейским угрем и так называемым угрем американским носят не генетический, а чисто физиологический характер и обусловлены фактором среды обитания. Разве не логично будет предположить, что угорь европейский, уйдя за тысячи миль от родных нерестилищ, и в самом деле погибает затем в континентальных водах, не оставив по себе потомства, а популяция поддерживается стараниями американского угря (так называемого), которому и не снились такие убийственные расстояния? И что определяющую роль в том, кто из новорожденных угрей получит постоянную прописку в Новом Свете, а кто в Старом, играет, собственно, конкретное место икрометания в пределах нерестилища и, соответственно, превалирующие в данном районе течения?
Зачем, однако, матушке-природе позволять себе такую роскошь? Неужто Европа и впрямь всего лишь кладбище трагически осиротелых и бездетных угрей? И в самом ли деле природные условия Америки и Европы настолько различны между собой, что могут создать существенный физиологический контраст, способный, в свою очередь, привести к ошибке в разграничении видов? Можно ли отрицать – ведь в пользу данного факта свидетельствуют наблюдения тысячелетней давности, – что взрослые угри, переодевшись в серебристый костюм, и в самом деле осенью спускаются в море? А если выдвинуть, в качестве компромисса, предположение, что эти взрослые угри – которым никак не добраться до отмеченных Шмидтом критических показателей долготы и широты, – разве не могут они выметать икру и умереть где-то еще, скажем в восточной или в центральной Атлантике; и разве не может их икра быть, при соответствующих сезонных и климатических условиях, отнесена течением, так же как водоросли относятся течением, в то же самое закрученное водоворотом Саргассово море; так, чтобы морские эти ясли являли собой если уж и не место нереста, то по крайней мере инкубатор?
