Игра - Бондарев Юрий Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
И он с ощущением неимоверной усталости присел на корточки подле пейзажа, и это зеленоватое после заката небо, неистовый огонь первой звезды в пустой чистой воде, и пепельная туча грачей, вьющихся над вечерним дальним лесом, и недавние беззвучные фейерверки в ночи, тайный праздник в бездонных глубинах галактик, какое-то движение, смещение, шевеление лучей – все ритуальное великолепие, что открылось ему на середине мостика, как со дна ущелья, меж неподвижных вершин на высоком берегу, мгновенно потеряло освобождающую надежду, и он подумал с отчаянием: «Все поменялось местами, и все летит в бездну!»
– Оля, – сказал он покорно и встал, не решаясь повернуться от пейзажа, но теперь ничего не видя на нем. – Оля, прошу тебя только о единственном: верь себе, а не кому-либо… Знаешь, о чем я думаю в последнее время? Есть птицы певчие и птицы ловчие. Так вот, ловчие, даже когда они сыты, могут ударить острым клювом в затылок. Смысл? Его нет. Но желание ударить есть. Причин тысячи. И одна мельче другой. И со мной происходит то, чего я не хочу, Оля. Жизнь почему-то не может нас научить правде. Мы слишком доверчивы. И ты тоже доверчива, Оля. Я сегодня опять подумал, как ничтожна возня людей, когда вдруг на мостике увидел в воде вот эту красавицу звезду… Впрочем, банальны все истины, которые давно открыты, давно забыты и заново открыты.
Он нахмурился после невольной своей искренности, что могла быть воспринята Ольгой как нарочитая, а она стояла у стены в сумеречной полосе за светом настольной лампы и слушала его с опущенными глазами.
– Ужасно, – сказала она и приблизилась к нему, ласково оглядывая его лицо и притрагиваясь кончиком пальца к его подбородку. – Ужасно, как ты изменился за последнее время, похудел, осунулся, стал не тот. Что-то случилось, Вячеслав… Я тебя очень любила тогда, в Новый год, когда мы остались с тобой здесь… Теперь ты уже не совсем тот или полностью другой?
– Другой. Наверное, не полностью.
– Хуже?
– Да.
– Значит, ты меня предал, Вячеслав?
– Ни разу.
– Я тебе, Слава, сейчас не верю почему-то, – сказала она с рассеянным лицом и пальцем нарисовала замысловатый вензель на лацкане его пиджака. – Ведь я часто замечала, как смотрят в твою сторону женщины. Потом ваши студийные нравы, артистическая богема, могу представить… И ты не святой, Слава. Так ведь?
– Ты ошибаешься, Оля, я почти святой. И ты не права насчет студийных нравов. Они как везде. И богемы нет, – сказал Крымов, испытывая желание обнять ее и не говорить ничего в покое ее близости, ее спокойного, не утоляющего холодка, как в ту вьюжную, пустынную ночь, когда они остались вдвоем на недостроенной даче. Но что-то мешало ему повторить минуту того новогоднего настроения, о котором вспомнила Ольга, и он только провел рукой по ее плечу, такому родному под черной рабочей рубашкой, договорил почти робко: – Как и чем я могу поклясться, что люблю тебя?
– Не надо, – проговорила она без выражения. – Иди, пожалуйста. Иди, Слава. Уже очень поздно. Иди, мой милый святой. – Она опять нарисовала пальцем невидимый вензель на лацкане его пиджака, и лицо ее было безучастно. – Иначе мы оба не заснем.
– Спокойной ночи.
Он поцеловал ее в щеку и вышел с мучительным чувством, будто она, не веря ему, умышленно не хотела договаривать и разрушать все до конца.
Глава девятнадцатая
– Извините, Вячеслав Андреевич, за нескромный вопрос, который я не решился бы задать вам, если бы, так сказать, не формальная сторона нашей профессии. Дабы установить истину, нам подчас следует знать и нечто интимное… нескромное. У вас были, извините, пожалуйста, еще раз, близкие отношения с Ириной Вениаминовной Скворцовой?
– При первой нашей встрече я рассказал все, Олег Григорьевич. Неужели мой вторичный ответ прояснит истину случившегося несчастья? Если да, то все ясно? Если нет, тогда что?
– О, я вижу, вопросы уже задаете мне вы, Вячеслав Андреевич. Я отлично понимаю, что каждый момент столкновения с жизнью – это для вас, художника, неким образом сбор материала, опыт, который, так сказать, воплотится… Вы, художники, как губки, все впитываете и реализуете. Но так или иначе вы не хотите ответить на мой формальный вопрос?
– Как вам объяснить? Почти невозможно объяснить. Это не для протокола, который вам нужен.
– А именно? Может быть, вы не хотите говорить о какой-то, извините, аномалии у актрисы Скворцовой? Она перенесла тяжелую травму, и неудача в балете наложила отпечаток на ее психику. Скажем, особая экстравагантность?..
– Ну для чего вы так? Ирина Скворцова была чистым ребенком, доверчивым до наивности. Таких среди современной молодежи не часто встретишь. Она верила, что назначение жизни – это радость. Не удовольствие, не безделье, не обеспеченность, а именно – радость. Она обладала чувством нравственной свободы. О какой аномалии можно говорить?
– Конечно, конечно… Не хотел вам причинить неприятное, не хотел. Скажите, пожалуйста, Вячеслав Андреевич, а не было ли у вас перед несчастным случаем, так пока будем его определять, какого-либо серьезного разговора с Ириной Скворцовой? Она ничего вам не сообщила, не рассказала? Ни о чем не просила? Не припоминаете ли вы какие-либо ее слова?
– Припоминаю. Она была расстроена случайно услышанным ею чужим разговором на студии.
– Не припомните каким?
– Как часто бывает, неудачливые претендентки на роль перемывали ей косточки и, разумеется, говорили о том, что она бездарна и что главную роль, разумеется, получила за то, что стала любовницей режиссера.
– Это не так? Не отвечает действительности?
– Что «не так»?
– Ирина Скворцова не была вашей… любовницей, извините, или… подругой, приятельницей, как сейчас говорят в вашей среде?
– Не знаю, как говорят в нашей среде по данному поводу, но Ирина Скворцова не была ни моей любовницей, ни подругой, ни приятельницей. Было другое.
– Так что же было между вами, Вячеслав Андреевич? По долгу службы я нахожусь в неудобном положении… приходится задавать вам, так сказать, пикантные вопросы, и вы уж потерпите мою настойчивость.
– Я потерплю. Но на пикантные вопросы позволю себе не отвечать.
– Однако в ваших ответах я слышу одновременно и да и нет. Как следует мне понимать вашу диалектику?
– В смысле нет.
– А именно как?
– Олег Григорьевич, я не могу вам объяснить всю суть моего отношения к Ирине Скворцовой. В ней была и сила и хрупкость, и твердость и беззащитность. Перед жизнью она была беззащитна. Как почти все одаренные люди.
– Но о вас, к примеру, нельзя сказать, что вы беззащитны, хотя вы зверски талантливы, как выразился один крупный режиссер, ваш коллега.
– Все не так, как кажется. Я был просто удачлив. Вокруг меня много преувеличений. Завистливых и глупых. В искусстве удачливых не очень любят. Завидуют, льстят, но, поверьте, не очень любят.
– Вы кокетничаете сейчас, Вячеслав Андреевич. Маститая критика пишет о вас…
– Не надо читать маститую критику. Она часто лжет или расписывается под узаконенными репутациями. Критика должна быть молодой, а значит – дерзкой.
– Вы опять кокетничаете.
– Как вам угодно. Если возможно кокетничать с правдой, то вы правы.
– Вы как-то недобры ко мне, Вячеслав Андреевич. Вы заведомо видите в моем лице некоего, так сказать, недоброжелателя, а моя профессия предполагает беспристрастность даже к очень подозреваемым лицам, каковым вы не являетесь. Но вернемся к делу. Вы сейчас так говорили о Скворцовой, будто… как бы поточнее выразиться? Будто были без ума влюблены в эту экстравагантную девушку. Такое чувство имело место?
– Я не был влюблен без ума в эту экстравагантную девушку. Более того, она терпеть не могла экстравагантности, и я тоже.
– Так или иначе – что же было между вами? Она хотела стать вашей женой? Хотела, чтобы вы развелись, а вы чувствовали себя связанным семьей, детьми, и у нее, у Ирины Скворцовой, появилась обида, горечь, неудовлетворенность своим положением?
