Сын - Майер Филипп (книги TXT) 📗

– Это ранчо – не место для девушки с твоими талантами, – продолжал отец. – К концу лета ты уедешь в колледж, у меня вот никогда не было такой возможности.

– Твоя жизнь ничуть не тяжелее моей, – возразила она. – Ты ездишь на лошади ценой в двадцать тысяч долларов, но ведешь себя так, будто мы живем в работном доме. На торговле скотом мы теряем четыреста тысяч долларов ежегодно. Финеас говорит, что ему надоело давать тебе деньги в долг. С этим что-то надо делать.

Вот оно и случилось: она призналась в предательстве. Он закричал: вон из-за стола, немедленно выйди из-за стола, но она ответила:

– Не выйду.

Впрочем, и не смогла бы: ноги не держали.

– Каждый божий день ты делаешь вид, что работаешь для семьи, а на самом деле просто пускаешь на ветер семейные деньги.

– Это мои деньги, – рявкнул он. – А не твои! Ты вообще не имеешь права голоса, ты еще ребенок.

– Это деньги Полковника. Ты не заработал ни цента.

– Замолчи.

– Мы не ужинали вместе две недели. Почему? Потому что ты забавлялся со своими лошадками. А до этого – еще почти шесть недель. И единственное, что оплачивает твои игрушки, – нефть.

Она думала, что отец ее ударит, но вместо этого он неожиданно спокойно произнес:

– Нефть оплачивает мелиорацию земель, дорогая. Чтобы нам не приходилось спать в грязи во время перегона скота, чтобы мы могли спокойно ночевать дома. И еще, конечно, аэроплан, потому что мы не можем больше осматривать пастбища, просто объезжая их верхом.

– Так, может, просто прекратить перегонять скот вообще? – предложила она. – И сэкономить кучу денег.

И вот тут он поднялся. Расправил плечи, шагнул к ней, но дальше ничего не произошло. Отец развернулся и вышел. Она слышала размеренные шаги, как будто он напоминал себе, что идет по своему собственному дому – по коридору, через гостиную, в холл и далее через парадный вход, хлопнув дверью.

– Это было очень глупо, – заметила бабушка.

Джинни пожала плечами – может, она и вправду разрушила бабушкин мир? – но потом поняла, что ее слова ничего не значили. Днем раньше, часом раньше, с отцом или с кем-либо еще подобный разговор был просто немыслим.

– Я и не догадывалась, что ты его боишься, – сказала Джинни. – Это потому, что Полковник ничего тебе не оставил?

– Тебе не следует оставаться здесь, Джинни, – ушла от ответа бабушка. – Особенно после случившегося.

Джинни была бы рада никогда впредь не разговаривать с бабушкой, да и вообще ни с кем из членов семьи.

– Отец не позволит тебе управлять ранчо.

– Это больше никакое не ранчо. Мы живем на доходы от полезных ископаемых и в долг.

– Финеас даже написал тебе текст речи? Если ты думаешь, что женщине есть место в сегодняшней картине мира, ты заблуждаешься. – Она поморщилась. – Более чем по одному пункту.

– Это мы еще посмотрим. – Джинни все думала об отце, как он похудел; припомнила, что по ночам он плохо спит.

Бабушка отложила нож с вилкой, аккуратно разгладила скатерть, сделала глоток из бокала.

– Я всегда знала, что ты считаешь меня занудой, – произнесла она. – Ты уверена, что в этом моя сущность, таков мой характер. Или, скорее всего, ты вообще никогда об этом всерьез не задумывалась. Но когда я принимала решение переехать сюда, я выбирала между правом голоса и возможностью понравиться. Теперь ты стоишь перед таким же выбором. Либо тебя будут любить и не уважать, либо уважать, но никогда не полюбят.

– Времена меняются.

– Ничего не меняется. Когда война закончится, мужчины вернутся, а с ними все вернется на круги своя.

– Ну это мы посмотрим, – повторила она.

– Здесь, – бабушка взмахнула рукой, словно отбрасывая прочь не только Джинни, но вообще все: этот дом, землю, доброе имя, – здесь, во всех четырех округах, не найдется семьи богаче моей, но они все еще кривят лицо, когда я прихожу на выборы.

В комнате повисла тишина. Джинни вдруг осознала, что долгие годы мечтала именно об этом – чтобы бабушка относилась к ней как к другу, но сейчас это было уже ни к чему. Надо бы радоваться и гордиться, а ей лишь неловко. Неловко, что бабушку застращал ее собственный сын, неловко, что она жалуется на собственный пол; сочувствие странным образом обратилось в злость – бабушка должна занимать видное положение в обществе, принимать участие в решении важнейших проблем, потому что если не она, то кто же? Это слабость, вся семья – слабаки; она ощутила, как страхи и уважение, копившиеся годами, в одночасье вспыхнули и пропали. Джинни решительно выпрямилась, оправила платье. Да, она будет одинока всю свою жизнь, но сейчас ее вполне устраивала такая судьба.

– В этих краях ты не найдешь мужа, который понимает, что на дворе середина двадцатого века. Ты отдаешь себе в этом отчет?

– Ты хочешь сказать, меня ждет твоя судьба?

– Совершенно верно. Выйдешь замуж за человека, похожего на твоего отца или на братьев. За того, кто предпочитает жить здесь, и станешь просто его бокогрейкой.

– Этого никогда не будет.

– У тебя нет выбора, Джинни.

Двадцать один

Дневники Питера Маккаллоу

10 марта 1916 года

Вчера Панчо Вилья вторгся в Нью-Мексико, убито двадцать человек. Сегодня у каждого белого на поясе пистолет или винтовка за плечом, даже если просто вышел в магазин.

Германия пообещала прислать подкрепление мексиканским войскам, если те решатся пересечь границу. Город неистовствует, мы всего в десяти милях от реки.

Я предпочитаю не умничать, что, мол, вряд ли кайзер пошлет войска в МакКаллоу-Спрингс, когда каждый день во Франции он теряет по десять тысяч солдат. Что численность американцев, погибших в Коламбусе, сопоставима с количеством застреленных теханос, которых каждое утро находят в канавах в Южном Техасе. Я молчу, потому что перед лицом новой угрозы всех вокруг охватило воодушевление; соседи, годами не разговаривавшие, внезапно стали закадычными друзьями, у жен появился новый повод не отказывать мужьям в супружеской постели, непослушные дети исправно готовят уроки и вовремя возвращаются домой к обеду.

За городом обнаружили тела четырех мексиканцев, подростков. Никто не знает, что это за мальчики и кто с ними расправился. Вакерос думают, что fuerenos [86], из внутренних районов Мексики, хотя совершенно не представляю, как это можно определить по раздувшемуся трупу. В газетах ничего не пишут. Будь это четыре мертвых мула, сразу началось бы расследование, но в данном случае дело ограничилось недовольным ропотом из-за расходов на похороны.

14 марта 1916 года

Новая кровь на наших руках. Чарлза увезли в Карризо. Он был в городе, закупал снаряжение, когда столкнулся лоб в лоб с Датчем Холлисом. Тот к полудню уже был пьян в стельку и перед толпой зевак принялся обвинять нашу семью в самых разных преступлениях (в которых мы, несомненно, виновны), включая организацию убийства Гарсия, чтобы завладеть их землями.

В короткой потасовке Датч взял верх; тогда Чарлз пошел к грузовику и вернулся с пистолетом. Датч то ли потянулся за ножом, то ли не потянулся (здесь все мужчины носят в кармане складной нож). Чарлз выстрелил в упор.

Капрал Гарца прибыл как раз вовремя, к финальному акту. Мадонна, вы бы это видели, его рука ничуть не дрогнула. Он, вероятно, полагал, что я должен гордиться.

Вернувшись домой, Чарлз оседлал коня и помчался в сторону Мексики. Мы с Полковником нагнали его в нескольких милях от реки и убедили вернуться.

– Все будет в порядке, – заверил я.

Он лишь пожал плечами.

– Мы разберемся.

Он молчал. Я почувствовал, как волна бессилия снова охватывает меня – отличительный признак моего существования, – похоже, все вокруг именно так обо мне и думают.

– Он получил по заслугам, – произнес Чарлз. – Он молол эту чушь по всему городу.