Корабль отстоя - Покровский Александр Михайлович (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Мама говорила, что я рос очень ответственным ребенком. Если делал на полу лужу, то полз за тряпкой, все сам вытирал и говорил себе: «Ай-яй-яй!»
Я родился на 3-ей Свердловской в доме 24 на 4-м этаже. Там жил новый муж моей бабушки. Это был кооперативный дом – тогда случались кооперативы – а потом тот кооператив разогнали, жильцам вернули деньги и стали они государственными. То есть в отдельные трехкомнатные квартиры к ним стали подселять жильцов.
Чтобы не было чужих, им разрешили подселять своих братьев и сестер, и муж моей бабушки подселил к себе родного брата-алкоголика с женой Вартануж и детьми: Норой, Аней, Вовой, Светой. Сам он тоже не брезговал пьянством, а Нора, Аня и Света были шлюшками.
Так говорила моя мать.
Вскоре, видимо в противовес их легкомысленному поведению, она принесла домой кошку и та принялась регулярно плодиться. Котят раздавали, потому что они получались красивые и пушистые.
Обычно этим занималась моя мама. Она бегала по Баку и пристраивала котят.
Вартануж невзлюбила кошку – та воровала у нее мясо из кастрюли.
Бедная женщина ставила кастрюлю с первым блюдом на балкон, а сверху на крышку клала камень.
Кошка выбирала момент, когда никого не было в доме, проскальзывала на балкон, лапой поддевала крышку, после чего камень бухался в кастрюлю, а крышка летела на пол, потом она когтями выуживала мясо и съедала.
Моя мама, наблюдавшая все это через окно, потом доставала камень, мыла его, водружала на место крышку и сверху клала камень.
Так они жили очень долго.
Потом мама уехала в Ленинград и встретила папу, а кошку отдали в столовую.
Но после нее остался большой черный кот, которого и назвали Котиком.
Араблинка
С появлением папы бабушка забросила своего нового мужа, и они переехали в общежитие на Араблинку.
Так называлось небольшое местечко в поселке имени Степана Разина, недалеко от которого располагалась та самая гора с пещерой, названная в честь этого народного героя.
Именно там, на Араблинке, и родились два моих брата-бандита.
Как только нас стало трое, мы немедленно принялись устраивать потасовки. В маленькой комнате, где кроме нас проживали наши родители и бабушка, сразу негде стало повернуться.
Мы жили на втором этаже. Дом двухэтажный. По обе стороны от лестницы шел длинный коридор и двери. Там жило много армян, и только одна семья была русская. Женщину звали Таня. Она жила с мужем-пьяницей и маленькой дочкой.
Напившись, он измывался над обеими.
Когда моя мама увидела, как его девочку рвет от страха, она схватила длинную палку и долго гонялась за ним вокруг стола, мечтая убить.
Потом он жаловался бабушке на мою маму, говорил, что он партизан и показывал медали. Обычно в самый разгар жалобы в комнату входила моя мать, которая выдворяла его криком «Пошёл отсюда!»
Тот пулей вылетал из комнаты, а бабушка бегала за мамой и причитала: «Только не надо ссориться!»
Бабушка очень не любила ссор.
Когда мы переезжали на новую квартиру, нас вышел провожать весь двор. Женщины плакали и обнимались.
У меня в этом дворе остался друг – белобрысый Вовка.
Потом много лет я буду ловить себя на том, что в каждом встречном светловолосом мальчугане узнаю Вовку.
Новая квартира
Новую квартиру, ту самую, в которой мы прожили потом почти тридцать лет, получил отец.
В старом детском жестяном сундучке с елочными игрушками на самом дне, чудом сохранившимся с тех времен, я совсем недавно нашел черновик его заявления в местком с просьбой предоставить ему отдельную квартиру, поскольку комнатка в общежитии совсем маленькая, а семья уже большая – детей трое, жена и теща – и ему негде отдыхать и заниматься: он поступил на заочное отделение Азербайджанского института нефти и химии.
На шестерых он получил отдельную двухкомнатную квартиру.
Мы переезжали в снег. Снег редко шёл в Баку, но этот я помню. И как мы вошли в совершенно пустую квартиру помню. Там было тепло.
В новый год наряжали елку. Все страшно волновались, развешивали флажки и гирлянды.
Потом пришел Дед Мороз с подарками. Это отца загримировали и одели в костюм. Мы его не узнали, смутились, а он спрашивал, как мы себя ведем.
А в школе в третьем классе случился новогодний бал и меня одели принцем. Я был черным принцем. Костюм мне шили мама и бабушка. Я имел успех.
Чердак
Над нашей квартирой находился чердак. Высоченный, таинственный, и полустлан толстым слоем ракушек. Если кто-то шел по нему, мы слышали на потолке тяжелые, скрипучие шаги. От них веяло потусторонним. Мне всегда становилось не по себе.
А мать моя оказалась жутко бесстрашной. Она влезала по вертикальной лестнице, высовывала голову в темное квадратное отверстие чердака и кричала: «Кто там ходит? А ну, пошли все отсюда!»
Я боялся за нее. В это отверстие дуло, где-то в глубине чердака тонко завывал ветер, и казалось, что немедленно кто-то подхватит её за голову и утянет на чердак.
Правда, когда мы сами ходили по этому чердаку, и кто-то высовывался в то отверстие по плечи, становилось ещё более жутко. Страх пронзал все существо, ноги подрагивали, а руки пытались схватиться за кого-нибудь, и этот кто-нибудь тоже вздрагивал, и вы оба с визгом бежали к другому отверстию и скатывались вниз по лестнице в пронизанной солнцем соседней парадной.
В Баку было много солнца.
Папа и коммунизм
Как-то папа рассказал мне про коммунизм: работать будет необязательно, а в магазинах все можно будет получить без денег.
– Как без денег? – спрашивал я.
– Так, – говорил он, – деньги вообще отменят.
– Как это?
– Все из-за производительности труда. Она будет такой большой, что товары ничего не будут стоить.
– А кто их будет делать?
– Машины. Все будут делать машины. Человек вообще ничего не будет делать. То есть работать будут только те, кто не сможет не работать. То есть работать будет необязательно.
– Чем же они будут заниматься?
– Они будут читать, ходить в театры, развиваться духовно.
– А те, кто останется работать, не будут развиваться духовно?
– Будут. Все будут развиваться.
– А сейчас они не могут развиваться?
– Нет. Слишком много времени тратится на работу.
– Значит, если работаешь, то уже не развиваешься?
– Да нет, же, просто свободного времени будет очень много.
Помню, меня этот разговор поразил.
И ещё меня поразило то, что я почувствовал, как папа неуверенно обо всем этом говорит.
«Что-то тут не то», – решил я про себя и больше никогда не заговаривал с ним о коммунизме.
Новая школа
После пятого класса мама решила, что нам необходимо переходить в другую школу. Наша же только восьмилетка.
Конечно, можно было перейти и после восьмого, но она посчитала, что нам надо привыкнуть к классу.
Так мы попали в новую школу. Я – в шестой, Серега – в пятый, Валерка – в четвертый класс. Она оказалась вроде бы лысая, что ли. Имеется в виду школа, конечно. Наша старая вся заросла деревьями, а здесь – голое поле и кое-где чахлые кустики. Они потом выросли, но тогда – такая тоска.
