Женский день - Метлицкая Мария (серия книг TXT) 📗
– Купила?
– Конечно, купила! Оторвалась по полной. Странные у нас мечты…
– А я мечтала о лисьей шапке. С ушами и с козырьком. Такая была у мамы, и мне страшно хотелось. Однажды она болела, и я эту шапку… ну, в общем, надела. И что бы вы думали? У меня ее с головы сорвали! Представляете? Прямо на улице, средь бела дня! Какой-то пацан – раз, и его уже нет… А я стою и реву. Да так, что меня окружила толпа. «Что с тобой, девочка? Да ладно, не плачь! Все живы-здоровы». А я… я маму боюсь! Да так, что тошнит. Так тошнит, что я побежала в кусты…
– А потом? Попало тебе?
– Попало. Ох как попало! Да нет, она ведь права – не бери без спросу точно воровка. Так и кричала: «Ты у меня своровала!» Ничего, простила потом. Помирились. Если можно так выразиться.
– Шапку! А у меня украли квартиру! Точнее, деньги с квартиры. Ну, времена те все помнят. Продала, положила на счет. А спустя время банк всех нас кинул. Бабки с собой и – за моря-океаны. Ну, как с твоим Никитосом, да, Жень? Вот думаю – а как там живут эти сволочи? Как им спится в огромных домах с видом на море? На роскошных кроватях? Сладки и крепки ли их сны? Как у них с аппетитом? Вкусно ли им по утрам пить кофе и есть круассаны? Покупать дорогие манто? Ладно я. Это была квартира мамы, а у нас была еще и квартира бабули. А остальные? У которых была одна-единственная? Или сумма, которую они копили всю жизнь? Откладывали, лишали себя удовольствий, носили по сто лет одни сапоги, одну куртку… И остались ни с чем! Рехнуться же можно!
– А я… Я о дубленке мечтала. Тогда мне казалось, что нет ничего прекраснее, чем бежевая дубленка. С опушкой из меха. Обязательно с опушкой! У меня ведь было только пальто. Тяжелое очень. Даже плечи болели. И цвет – грязный такой, серо-синий. Искусственный мех, почти шанхайский барс. Ужас! Пальто нам полагалось на четыре года. Сапоги – на три. Шапка на два. Ну, и так далее.
Долго молчали. Долго.
– А если гулять? Наденем старые куртки, резиновые сапоги и – в лес!
– В лес? Нет, страшно. Не надо в лес!
– Тогда по поселку. Тем более – какой у нас лес? Вы что, обалдели? Где это лес – в двадцати км от Москвы? Ага, в лес захотели! Скажите еще – по грибы. И что волков боитесь. По поселку, милые мои. Гуськом да рядком. Девчонки! А после – в баню? А? Сейчас затоплю – и через час парилка прогреется. Конечно, сауна. Ты еще скажи – по-черному! А после парилки захочется жрать. Вот точно вам говорю – голодные будем как черти. В морозилке есть курица – точно. Вытащим сейчас и кинем потом в духовку. Курочка, картошечку туда на противинек, рядышком, бочком, чтобы жирок от курочки картошечку пропитал… Откроем огурчики, помидорчики… Кстати! Есть дивное сало – с Полтавщины. Я там на съемках была. И, конечно, бутылочку… Что, что? Испугались? Что вы орете? Ну, ладно. Не хотите – не надо. Кто вас заставляет? А я – я-то выпью. Не виски и не «Хеннесси» этот – водочки выпью! С огурчиком и с сальцом! А вы, дуры, кефиром запьете. Хотите кефиром? Нет? Дуры вы, девки! Вот то-то. Пошли, пошли, прошвырнемся. Эх, удаль молодецкая! Поберегись! Идут не очень трезвые тетки. Не очень трезвые и не очень добрые. Расступайсь, кому говорят! Весело нам, понимаете? Так весело… что жить неохота.
Шли и пели – и сами ржали как лошади.
– Дуры! Какие же мы, девки, дуры, ей-богу!
Песни пели веселые и разные: «Ой, цветет калина», «Зачем вы, девочки…», «У любви глаза зеленые», «Там, где клен шумит…». Орали как резаные: «Прощай! Со всех вокзалов поезда…»
Наорались так, что охрипли.
– Смотрите, – сказала Аля, – вот мы орем как подорванные, а никто не вышел. Охранники и те боятся. А жители что? Тоже боятся или пофиг всем? Думаю, второе.
Наконец вернулись домой. Пошли в баню – баня уже разогрелась. Сидели в парилке и снова трепались за жизнь. Аля рассказывала «охотничьи» байки про актерское «братство». Сплетен она не любила, а тут развезло. Веронику понесло про женские проблемы. Узнали столько нового, что признали себя дикарями в женской интимной сфере. Сетовали, что совсем темные. Женя делилась сокровенным – новыми задумками и сюжетами. Слушали ее открыв рот. Даже Ольшанская не называла ее сказочницей – тоже заслушалась.
Потом ныряли в бассейн, громко, по-девчоночьи, вскрикивали – вода была очень холодной: «Так надо», – объясняла хозяйка.
Потом торопливо забегали в парилку – погреться. Наконец проголодались и пошли в дом. Пока жарилась курица – готовила ее Женя, – Вероника резала салат и рыдала от лука. Аля злорадно объявила, что скоро рыдать будет Тобольчина, а «наши слезы закончатся». Женя вздохнула и переглянулась с Вероникой. Та тоже вздохнула – не верилось как-то. Даже задумываться не хотелось, что их ждет впереди.
Уселись за красиво накрытый стол, горели серебристые свечки.
– Поехали! – объявила Ольшанская, и все выпили водки.
Когда первый голод был утолен и все окончательно расслабились и откинулись в глубоких креслах, Ольшанская вдруг сказала:
– Девчонки! А хорошо сидим, правда?
– Давно так душевно не было, – поддакнула Вероника.
– Знаете что, девочки, – задумчиво сказала Женя, – а надо спасибо сказать этой стерве Марине. За то, что она нас… вот так, вместе. Ну, в общем, соединила…
И все почему-то смутились.
– Телефон никто не включил? – строго спросила хозяйка, оглядев новых подруг.
– Никто? Как договаривались? – уточнила она.
Вероника и Женя замотали головами.
– Смотрите! Знаю я вас, слабонервных. Дадите слабину – выпорю. Слышите? Пусть поволнуются. Им только на пользу.
Ника и Женя вздохнули – да, пусть. Неуверенно как-то вздохнули.
– Ну, а теперь – приступим! – объявила Аля. – Подухарились и будя. Значит, так. На Тобольчину мы подаем в суд. Притянем ее по полной. Пусть отвечает, гадина! Ну, не серной же кислотой ей в морду? Правильно? Подключим Аркашку.
Вероника кивнула.
– Выходит, что так. Я лично никаких претензий ей предъявить не могу. Потому что все – правда. Какие претензии? Что моя мать – алкашка, и я с ней не общаюсь? Что я не помогала своему учителю и не навещала его? Все правда, – повторила она. И с тяжелым вздохом добавила: – И за все это… Особенно за второе… Я рассчитаюсь… сама.
– Ну, и со мной не просто, – кивнула Аля.
– Что ей я скажу? О Лидочке? Тут ведь тоже все правда. О клевете на супруга дрожайшего? Нет, снова правда. Никакой клеветы – они докажут это в момент. Что остается? Правильно, Женя! Только она может предъявить претензии. Только за разглашение тайны усыновления ее можно привлечь, правильно? Это ж статья!
И все посмотрели на Женю.
Женя ничего не отвечала, сидела молча и смотрела в пол. Потом тихо и твердо, с расстановкой сказала:
– Нет, девочки. Я. Этого. Делать. Не буду.
– Почему? – изумилась Ольшанская. – Ведь это единственный шанс!
Женя подняла глаза, обвела взглядом подруг и решительно покачала головой.
– Нет, – повторила она, – не буду! Потому что все это… Ну, не просто так! Не пройдет бесследно. Я не про себя – я про Маруську. Про Дашку. Всю эту грязь. Развезут, разведут пожиже. А девчонкам моим… с этим жить. Я и так виновата, наверное. Перед Маруськой – что не сказала всей правды. Перед Дашкой. А сейчас… Тащить их в эту помойку судебную… Нет уж, увольте! Сама разберусь.
Женя замолчала, встала с кресла и подошла к окну. Вдруг она обернулась.
– Девочки! А если моя Маруська с собой что-нибудь сделает? Я ведь не переживу этого, девочки!
И Женя тихонько завыла.
Молчали долго. Или так показалось. Первая тишину нарушила Вероника:
– А ведь ты, Женечка, права. Совершенно права. Тебе надо самой – ну, с девочками… Без шума и пыли. Без посторонних. Безо всякой огласки.
Женя кивнула.
– Без шума и пыли, – вздохнула Аля, – да, ты права. Но как же быть с этой? Как быть с возмездием и справедливостью? Как? Что вы молчите? Киллера нанимать? Или колеса ее машины раз в день прокалывать? Может, собачье дерьмо к двери подбрасывать? Тоже раз в день?
