Миграции - Макконахи Шарлотта (лучшие книги .txt, .fb2) 📗

Последняя прочитанная мной запись выглядит так:

«Прежде чем стать моей женой, моя жена была предметом моего изучения.

Сегодня утром она растопырила пальцы над бугорком возле своего пупка: к нам тянулся локоток, кулачок или пятка, подергивался под звуки моего голоса, пытался подобраться ближе. Крошечное существо двигалось, и когда Фрэнни посмотрела на меня — посмотрела в изумлении, страхе и радости, — глаза ее сияли.

Она любит это дитя, но оно — ее клетка. Думаю, она согласилась его выносить только потому, что хочет, чтобы у меня осталось хоть что-то, когда она вырвется на свободу. Неведомое, что ее призывает, — что бы то ни было — позовет снова. Вот только она забыла мое обещание. Я жду, всегда. Ждать со мной будет и наша дочь. Возможно, настанет день, когда и она отправится навстречу приключению. Тогда я буду ждать и ее».

Разобрав все, что было в комнате, я босиком выхожу на задний двор, огибаю пруд, оказываюсь в оранжерее. Клетка в дальнем конце по-прежнему пуста — Пенни так и не завела птиц вместо тех, которых я выпустила, — но я все равно стою внутри и с невероятной отчетливостью вспоминаю биение пернатых крыл о мое лицо и вкус его губ.

— Фрэнни!

Я поворачиваюсь, вижу Пенни и сознаю, что простояла, застыв, в этой клетке много часов, точно лунатик. Меня обволакивает муторное дежавю. Мы уже были здесь с ней, при очень похожих обстоятельствах.

— Простите, — говорю я.

— Хотите позавтракать?

Я киваю и иду вслед за ней в дом. Место Артура на дальнем конце стола пустует — пустует уже не первый год. Он ушел после гибели Найла, не смог оставаться в доме, где вырос его сын. Теперь Пенни одна в этом пустующем мавзолее» и если у меня и были против нее какие-то предубеждения, они рассеиваются. Хочется одного: защитить ее от невыносимой утраты.

Мы едим в молчании, а потом она спрашивает:

— Почему вы сказали, что сделали это преднамеренно?

Я кладу ложку. Мы не говорили с тех былых времен, видеть ее во время заключения я не хотела, так что это совершенно предсказуемый вопрос, тем более что для нее самый важный.

— Просто я хотела… быть наказанной. Как можно суровее. — Убедить суд в моей виновности оказалось несложно, особенно после теста на содержание алкоголя в крови и анализа отпечатков шин: ни отворота, ни торможения, я в лоб врезалась во встречную машину, будто стремясь к самоуничтожению; к этому добавлялось то, что я потом натворила с телом Греты.

— А следы от шин? Вы пересекли осевую и не тормозили. Почему вы не тормозили, Фрэнни?

— Там была сова, — говорю я, и голос пресекается. Голова падает на руки, меня заглатывает набегающая волна.

Кажется, проходит целый век, прежде чем я чувствую, как меня ласково поглаживают по волосам.

— Я должна показать вам одну вещь.

Пенни отводит меня в свой кабинет, достает из ящика папку. Передает ее мне, я читаю: «Завещание». Я не готова, однако опускаюсь на ковер и читаю, пока не дохожу до этого:

«Если крачек уже не будет, я хочу быть похороненным, чтобы энергия моего тела вернулась в землю, которая так много ему дала, чтобы питать ее, отдать ей, что возможно, а не только брать.

Если крачки еще не вымрут…»

Я на долгий миг закрываю глаза. Приготавливаюсь.

«Если крачки еще не вымрут и это окажется возможным и не слишком затруднительным, я хотел бы, чтобы прах мой был развеян там, куда они улетают».

Бушующий океан унимается. Я встаю, наконец-то обретя уверенность.

— Можем мы эксгумировать его тело? — спрашиваю я.

Пенни ошарашена.

— Что… но ведь совершенно невозможно… их больше нет.

— Неправда, — говорю я. — Пока есть. И я знаю, куда они улетают.

— Откуда?

— От Найла.

НА БОРТУ «STERNA PARADISAEA»,

ЮЖНАЯ АТЛАНТИКА.

СЕЗОН СПАРИВАНИЯ

Ледяное поле перед нами изумительно и великолепно — просто дух занимается. Оно царит над всем этим суровым миром, будто подлинное сердце его вселенной. Оно внушительно, нетронуто и совершенно невозмутимо.

А еще оно пусто.

Пусть я их и отпустила, сказала себе, что все кончено, в глубине души я, видимо, все-таки ждала увидеть в небе стаи птиц или бескрайний лед, усеянный тюленями или другими существами — хоть чем-то живым. И вот «Sterna paradisaea» медленно приближается к берегу, обходя большие плавучие льдины, а я не вижу на всем этом огромном пространстве никакого движения, и сердце мое разбивается снова.

— Знаешь, где мы находимся? — спрашиваю я у Энниса.

Воздух то и дело разрывает непривычный треск: куски льда откалываются от шельфа и с грохотом, превосходящим по силе раскаты грома, обрушиваются в океан. Я не ждала таких звуков.

Подходим к Антарктическому полуострову. Пойдем восточнее, к морю Уэдделла.

Я во все глаза смотрю на приближающуюся сушу.

И вдруг понимаю: что-то не так. Они всегда улетали к морю Уэдделла. Именно в этой части Антарктиды всегда кишела жизнь, так же как и на Земле Уилкса в северо-восточной части материка, куда крачки направлялись, если летели через Австралию, а потом сворачивали к югу — такое случалось.

— Погоди, — говорю я. — Можешь сбавить ход?

Эннис слегка дает ручку от себя и вопросительно на меня смотрит.

Не знаю, как выразить в словах эту внезапную неуверенность.

— Они всегда летали в эти места. Море Уэдделла или Земля Уилкса.

— До Уилкса нам с таким запасом топлива и продовольствия не дойти. На это нужно месяца два.

Я качаю головой. Я не об этом, видимо, не об этом. Мозг работает стремительно, прокапывается к обрывкам воспоминаний о том, что я слышала от Найла на семинарах, читала в его трудах, в тысяче чертовых статей, которые он об этом написал. За морем Уэдделла и Землей Уилкса всегда пристально наблюдали, потому что именно туда и мигрировали самые разные животные. Теперь нам известно, что ни в одно из этих мест никто больше не добирается: все виды, способные забраться так далеко, вымерли: все, кроме крачек.

Гарриет постоянно твердила: придет время, когда они будут улетать в место поближе и питаться чем-то другим. Найл считал, что они все равно полетят на лед, потому что таков их опыт, они не прекратят, пока останется рыба — или пока они не вымрут.

— Давай направо, — говорю я. — Поворачиваем.

— Зачем? Да на западе ничего!

— Давай, говорю, на запад!

Эннис громко матерится, однако направление меняет, бежит переставлять грот. Путь наш пролегает по океану, полуостров и Южные Шетландские острова остаются слева; возможно, я рехнулась окончательно, возможно, сама мысль, что я способна на такую догадку, — полный бред, возможно, я только что погубила нас обоих.

Морякам случалось пропадать в море Росса. Здесь негде укрыться, спрятаться от непогоды, а в феврале оно замерзает, уже не войдешь и не выйдешь.

Сегодня третье января. Возможно, мы никогда отсюда не выберемся.

Эннис поворачивается ко мне. Без всякой видимой причины ухмыляется и стремительно салютует. Я откликаюсь. Пошло оно все. Чего нет-то?

Потому что мне вдруг приходит в голову, что, если это конец, подлинный и непоправимый, если ты совершаешь миграцию, последнюю не только в твоей жизни, но и в жизни всего твоего вида, раньше останавливаться нельзя. Даже если устал, изголодался, утратил надежду. Нужно двигаться дальше.

Наша стальная яхта, помятая и покореженная, упорно продвигается вдоль антарктического побережья, мы все время таращимся в сияющий простор из снега и льда, боясь даже моргнуть — вдруг что-то пропустим. Погода меняется стремительно. Температура опускается до минус двух. На море волнение. Эннису скучать некогда: приходится обходить плавучие ледяные горы, которые когда-то крепились к суше, а теперь вырвались на свободу. В море они обрушиваются с громким плюхом. Он называет их ворчуньями: любая из них способна нас перевернуть или утопить.