Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине - Липатов Виль Владимирович (читать книги без регистрации полные txt) 📗
– Иван… Васильевич! Васильевич!
– Я его отпущу, если признаете, что это Венька меня бить надоумил, – говорил Иван, сбиваясь с дыхания. – Он?
– Он! – сказал сам Ненашев.
– Уговаривал… – добавил Аркадий.
– Ну это я и без вас знал! – сказал Ванюшка и, немного приспустив похожего на труп племянника Веньку Ненашева, которого держал за шиворот, обратился к нему: – Признаешься, что надоумил? Ну!
– Признаюсь.
Как только Иван отпустил Веньку, тот, конечно, опять ринулся, но тракторный бригадир был начеку: уложил его минут на пятнадцать. Еще по школьным дракам, когда сходились с суготскими, абрамкинскими или баранаковскими, ученик Иван Мурзин среди дружков-приятелей заработал славу как мастер класть ворога на землю в затмении сознания на пятнадцать– двадцать минут, то есть по форме номер один.
– Лукошко-круглешко, – высказался с земли сам Ненашев, высмаркиваясь. – А ты, Василич, ладно нас заштабелевал… Чего же ты в пору времени Марату Ганиевичу вязы не свернул?…
– Папа! – пискнул Арканя. – Папа, хватит вам!
– Это правда: пора кончать! Как мы теперь в деревне-то покажемся? – Ненашев засмеялся. – Пошли по шерсть, а пришли… Он живой, Венька-то? Дышит?
Иван успокоил:
– Минут восемь осталось…
Потихонечку-полегонечку Иван Севастьянович и Аркашка встали на ноги, пообчистились, прохлопали себя от снега неверными, дрожащими руками, косо улыбаясь. Венька в это время со стоном сел, трус и гад ползучий! Поднявшись наконец на ноги, поплелся в сторону деревни – этот не стыдился показаться народу в покалеченном состоянии: пусть, дескать, видят, каков бандит Ванька Мурзин, а Венька Ненашев себя не бережет, не боится ран и увечий…
– Племянничек… – неопределенно сказал отец Ненашев. – А ты, Ванюшка, здорово нас… Эге-ге! Нам бы надо прощения у тебя просить, если бы ты нас целыми оставил. А теперь, думаю, баш на баш, а, Ванюшка?
– Вы меня, наоборот, простите! – гневно отозвался Иван. – Это Венька сильно меня по затылку звезданул, в голове помутилось – вот и начал я крушить. Ты не обижайся, Иван Севастьянович, и ты, Аркадий, не обижайся, но вам троим против меня никогда не выстоять. Я до армии прилично дрался, а в армии – первое место в округе по самбо… Иван Севастьянович!
– Чего, Иван?
– Я за Любку так переживаю, места себе не найду. Только вы все сдурели! Почему это моя Любка не разродится?
Иван Севастьянович побледнел.
– А кто его знает, чего я за Любку помираю! – сказал он. – Не суеверный, сроду ни во что не верил, а вот вбил в башку свою дурацкую…
«Холодище приличный! – подумал Ванюшка. – Нет, просто хороший холодище, если мочки ушей прихватывает!… Ну с чего это у него предчувствие насчет Любки?» Затем он подумал о Косте и Насте, как-то они там без него, и как нарочно Иван Севастьянович робко спросил:
– Иван! Иван Васильевич, а ты как мыслишь? С Настей – развод? Обженишься с моей дочерью?
Ванюшка только вздохнул.
– Эх, Иван Севастьянович! Я на Любке всю жизнь женат, я бы на второй день совершеннолетия с ней в загс побежал бы, да она смеялась: «Муж? Да ты на себя посмотри, какой из тебя муж? Вот Марат Ганиевич – это муж! Ты просто Ванюшка Мурзин, а не муж!» Вот так она смеялась, а побить Марата Ганиевича я не мог: он ни в чем не виноватый!
«Беларусь» завелся сразу, Ванюшка сел за рычаги, Ненашевы примостились у него по бокам, и потихоньку – затылок у Ванюшки все еще гудел от Венькиной палки-скалки – тронулись они в сторону деревни, до которой три километра. На ходу разговаривали на разные темы, например, о будущем урожае или о кормах на молочно-товарной ферме. Прогнозы были удовлетворительные.
– Может, Любку все-таки в район свезть? – высказался Иван Севастьянович. – Районная больница – это районная больница. А не то – в область…
– Не знаю, как быть… Любка никуда ехать не хочет. Сейчас она ничего не боится, спокойна, а начни ее возить – запсихует хуже нашего. Нет, Иван Севастьянович, не будем ее трогать!
Слово за слово – прибыли в деревню. Венька, племянник, уже проковылял мимо стариков и старух, значит, деревня была в курсе драки и, конечно, решили, что Ванюшка Мурзин Ненашевых извел на моченый горох, – один Венька, самый храбрый и здоровенный, вырвался; а тут картина другая – живые и целые да еще и на тракторе…
Возле конторы стоял председательский «газик» с работающим мотором и открытыми четырьмя дверцами; двери в контору тоже были распахнуты, а на крыльце сидел Венька Ненашев, наспех перевязанный. Неужели ненавистник повернул дело так, что на них, Ненашевых, со шкворнем в руках напал Иван Мурзин? От него, подлюги, всего можно ждать. И как раз в этот момент из колхозной конторы выпрыгнул председательский шофер Ромка, дверцы пулеметами захлопали, и «газик» сорвался с места.
– Любка! – догадался Иван. – Это Любка досрочно рожает… Мать Ивана, мать Любки Ненашевой, две Любкиных подружки и учитель Марат Ганиевич сидели на дерматиновом диване и белых табуретках в приемном покое больницы – большой, современной, роскошной для Старо-Короткина. Мария Васильевна Ненашева даже глазом не повела, когда увидела помятых мужа и сына, мать Ивана приложила руку к губам: «Т-сс!» Марат Ганиевич машинально поднялся и сел обратно с бледным от страха лицом. Ивану и Ненашевым сесть было негде, пришлось прислониться к стенке.
– Ну?! – наконец произнес Иван.
– Сечение! – свистящим шепотом ответила мать. – Поехали в район за кандидатом.
Иван ничего спросить не мог – слова не получались, так как доносился до приемного покоя дикий, нечеловеческий, первобытный крик Любки.
– За кандидатом поехали, – снова сказала мать.
– В район, – добавила Мария Васильевна.
– Исидор Маркович Анненский – преопытнейший хирург и замечательный человек! – объяснил Марат Ганиевич.
Как Любка ревела! Как кричала! Иван настойчиво думал о кандидате наук Исидоре Марковиче Анненском. Маленький, седой, возрастом лет за сто, он, как говорили во всей Ромской области, имел твердую руку, и было такое, что приезжали оперироваться к Исидору Марковичу в деревянный городок Пашево из областного центра. Иван перевел дыхание, поглядел на родную мать, которая, почувствовав – взгляд сына, подняла голову: «А что доцент или кандидат? – прочел Иван. – Хоть сто кандидатов, если у самой мало сил. Лениво жила, тихо жила. Свой организм не развивала. Эх, Ванюшка, Ванюшка, родной сыночек!»
Это правда, что Любка лениво жила, даже в Оби купаться бросила, много слабее была той, школьной Любки. Заносил ее на руках Марат Ганиевич, не заставил жить по-людски Филаретов Александр Александрович…
Час без малого кричала бешеным криком Любка, потом чуток притихла, и так продолжалось минут двадцать, пока на двадцать первой минуте не ворвался в приемный покой Ромка Грибоедов, доставивший кандидата, шустрого старика. Тот все руки потирал, словно замерз, стрельнул опытными глазами на всех, кто в приемном покое собрался, и быстро прошел мимо.
Любка опять кричала, но слабее прежнего: устала, выдохлась. Иван легко подумал: «Исидор Маркович Анненский мою Любку вынесет, это как пить дать!»
Второклассником еще сидел Ванюшка Мурзин на берегу Синего озера, поплавок давно ушел в воду – брался ненужный окунь, и Ванюшка разглядывал озерный берег под водой с листьями кувшинок, желтыми цветами и нитями каких-то водорослей, среди которых лежал на боку, пошевеливая только правыми плавниками и хвостом, чтобы не встать в нормальное положение, большой карась. На Ивана сквозь искривленную шатанием воду глядел здоровенный умный глаз – человеческий, ей-ей! – и говорил: «Ну выудишь ты меня, ну изжаришь, а что толку? Все равно караси да озера останутся на земле только временно, а потом ничего не будет. Вам же в школе говорят, что Земля понемногу остывает… Ну выуживай меня, выуживай!» Иван вытащил настырного окуня, вода замутилась, а Иван снял его с крючка и забросил в озеро – пусть живет с разорванной губой, жаднюга. Потом глянул в воду – мать честная! Карась перевернулся на другой бок и левым глазом смотрел на Ивана совсем насмешливо. Иван удилищем шурнул карася – тот выправился, посмотрел на Ивана двумя глазами и в ленивом озерном течении, не шевельнув ни одним плавником, растворился в Синем озере. «Это не карась! – суеверно подумал ученик второго класса. – Это бывший человек! Может быть, дед Карасев». Ванюшка в ту пору уже слышал о переселении душ: не от учителей или родителей, а от стариков и старух на лавочках – эти всегда все знают.
