Дом без хозяина - Бёлль Генрих (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗
– Вот и я не знаю, а то бы сам сломя голову туда побежал. Глядишь, и мы бы когда-нибудь яичницу съели.
Вильму, судя по всему, яйца совершенно не волновали. Она перестала раскладывать свои игрушки и сказала, сморщив личико: «Лео, Лео», – и потом вдруг: «Яйцо», – и тут же просияла: ее лексикон обогатился новым словом.
– Да и вообще, с какой стати мы обязаны каждое утро подавать ему яйцо?
– Всем отцам и всем дядям подают яйцо к завтраку, – нерешительно возразил Мартин и сейчас же поправился, – почти всем.
Он сам не был уверен в этом. До сих пор он не представлял себе чьего-нибудь отца или дядю, которому не подавали бы на завтрак яйцо. Но тут ему вдруг пришло в голову, что дядя Берендта не ест яиц по утрам.
– Ну, а я считаю, что это вовсе не обязательно, – сказал Генрих.
Он схватил карандаш и провел толстую косую черту на бумаге, словно вычеркивал утреннее яйцо из домашнего завтрака Лео.
Побледнев от ярости, он продолжал:
– Вот и подсчитай теперь, на сколько он нас надул! На маргарин он недодает по семь пфеннигов в день, если не больше – ведь он иногда делает себе бутерброды и вечером. На обед – по десять пфеннигов, да джем он жрет совсем бесплатно – это еще пфенниг. Теперь за яйцо с него ежедневно причитается на три пфеннига больше. Всего, стало быть, двадцать пфеннигов. Умножим это на тысячу, – он живет у нас почти три года, – получается двести марок! Понял? Дальше: за хлеб мы с него вовсе не берем. Последние два года мы получаем его бесплатно. Но посуди сам: если нам хлеб достается задаром, то значит ли это, что и он не должен за него платить?
– Нет, не значит, – сказал Мартин, совершенно подавленный. Бутерброд сразу показался ему вовсе не таким вкусным.
– То-то! Выходит, что с этого обжоры причитается еще сорок пфеннигов в день за хлеб, да пять пфеннигов за электричество – за него он тоже не платит. Пять пфеннигов умножить на тысячу будет пятьдесят марок плюс хлеб за два года – сорок пфеннигов на семьсот тридцать – это будет еще триста марок! Ты подумал об этом?
– Нет, – признался Мартин.
Генрих замолчал и снова уткнулся в свой листок.
– Яйцо, – пролепетала Вильма, – Лео, яйцо.
Она обнаружила в хрестоматии каких-то угрюмых мужчин. Это были шахтеры в забое, люди с сумрачными и сосредоточенными лицами.
– Лео, Лео, Лео, – яйцо, яйцо, яйцо.
– Ты не кончил еще? – спросил Мартин.
– Нет, – ответил Генрих, – матери нужно вставить зубы, и я должен высчитать, сколько мы сможем экономить в месяц. Но Лео надул нас на пятьсот марок – это уже половина той суммы, которую придется уплатить дантисту.
Мартину очень хотелось, чтобы снова запела фрау Борусяк или зазвонили бы колокола. Он закрыл глаза, стал думать о фильме, который видел сегодня, и вспомнил сон, приснившийся ему, когда он задремал в кино: Лео с жерновом на шее опускается на дно океана. Ему почудилось, что он во сне слышал и лепет Вильмы: «Лео, сахар, папа, яйцо, Лео». И когда запела фрау Борусяк «У тропинки лесной незабудки цвели» и он снова почувствовал, как голос ее проникает ему в душу, он открыл глаза и спросил:
– Почему наши мамы не выходят снова замуж?
Генриху этот вопрос показался настолько серьезным, что он даже оторвался от своих подсчетов. Он отбросил карандаш, всем своим видом подчеркивая, что после такой работы человек может позволить себе недолгий отдых. Опершись локтями на стол, он сказал:
– Ты не знаешь почему?
– Нет.
– Из-за пенсии, чудак! Ведь если мама выйдет замуж, ей перестанут выплачивать пенсию.
– Значит, фрау Борусяк не получает пенсии?
– Нет. Но ведь ее муж и без того хорошо зарабатывает.
– Ну, а все-таки? – Мартин подумал немного и рассеянно улыбнулся Вильме, которая в этот момент наткнулась в хрестоматии на Святого Иосифа и, сияя, нарекла его «папой». – Ну, а все-таки она бы получала пенсию, если бы не вышла замуж за господина Борусяка и фамилия ее оставалась бы Горн?
– Конечно, получала бы. Но она так ни за что не сделает. Ведь это безнравственно, а она – набожная.
– А твоя мать набожная?
– Нет. А твоя?
– Не знаю. Иногда, пожалуй.
– А дядя Альберт?
– Он-то набожный.
Генрих еще крепче облокотился на стол и положил подбородок на скрещенные, сжатые в кулаки руки.
– Да, – протянул он, – у твоей мамы это не из-за пенсии. Деньги тут ни при чем.
– Ты так думаешь?
– Да.
– Слушай, как, по-твоему… – Мартин замялся было, но потом, собравшись с силами, выпалил: – Как ты думаешь, моя мать тоже сожительствует с мужчинами?
Генрих покраснел, не зная, что ответить. Когда Лео говорил о матери Мартина, он то и дело употреблял то самое слово. Но Генрих не хотел говорить об этом. Ведь Мартину будет тяжелей, чем ему, если он узнает, что и его мать сожительствует с мужчинами.
– Нет, – сказал он, – навряд ли.
Он знал, что говорит неправду, ибо был уверен в противном, и потому торопливо добавил:
– Ведь, кроме пенсии, есть еще и подоходный налог. Все они говорят об этом – и кондуктор, который заходит к Лео вместе с фрау Гундаг, и другие. Но я тебе еще кое-что скажу.
– Что?
– Женщины не так боятся лишиться пенсии, как мужчины. Женщины говорят: «Ничего, перебьемся как-нибудь, живут ведь люди без пенсии». А вот мужчины и слышать об этом не хотят. Лео из себя выходит, когда мама начинает говорить с ним о замужестве.
– А моя мама сама злится, когда дядя Альберт говорит ей о замужестве.
– Вот как?
Генрих насторожился. Эти слова задели его за живое. Нет, он не хотел, чтобы дядя Альберт женился на матери Мартина.
– Вот как, – повторил он, – ты это точно знаешь?
– Сам слышал. Моя мать не хочет больше выходить замуж.
– Смешно, – сказал Генрих, – очень даже смешно. Все женщины, которых я знаю, только об этом и думают.
– И твоя мама тоже?
– А то как же! Она иногда говорит, что ей себя жалко. Да ведь это и безнравственно – так жить.
Мартин нехотя кивнул – это действительно было безнравственно. На мгновение ему даже захотелось, чтобы и его мать была «безнравственная» и чтобы все это знали. Тогда по крайней мере хотя в этом отношении он был бы ровней Генриху… и, чтобы утешить друга, он сказал:
– Может, и моя мама безнравственная? Как ты думаешь?
Генрих знал, что это на самом деле так, но подтверждать этого не стал. Слова Лео казались ему слишком уж ненадежным источником. Поэтому он ответил неопределенно:
– Может быть, только не верится что-то.
– Плохо, когда мы вот так не знаем чего-нибудь наверняка, – сказал Мартин. – Бабушка, например, часто говорит маме, когда она поздно приходит домой: «Где ты это все шляешься?» Это тоже безнравственно?
– Нет, – сказал Генрих.
Он был очень обрадован, что на этот раз может с уверенностью дать отрицательный ответ.
– Фрау Борусяк своей дочке то же самое говорит, когда та приходит с гулянья, из кино или со спортивной площадки. Нет, шляться – это не безнравственно.
– Но почему-то кажется, что это так. Мама с бабушкой всегда долго шушукаются после этого.
– Пожалуй. Может быть, это иногда и безнравственно.
Мартин снова взял Вильму к себе на колени. Она засунула пальчик в рот и прижалась к его груди.
– Сожительствует ли моя мать с другими мужчинами или нет? В этом все дело! Если она сожительствует, то, значит, она безнравственная и нарушает шестую заповедь. Ведь она не замужем.
Генрих уклонился от прямого ответа.
– Да, – сказал он, – если мужчина и женщина сожительствуют, не поженившись, то это грешно, безнравственно.
После этих слов Генрих почувствовал себя легче. Полынья стала шире, но вода подо льдом оказалась не столь уж глубокой. А все-таки странно, что мать Мартина не хочет выходить замуж. Это противоречило всему тому, что он видел и знал: фрау Гундаг хотела выйти замуж за друга Лео, кондуктора; и мать иногда робко говорила Лео, что пора им уже стать мужем и женой. Генрих знал, что мать Берендта часто плачет, потому что дядя, который живет у них, до сих пор не женится на ней. А хозяйка молочной лавки родила ребенка, а мужа у нее нет. Генрих слышал, как Лео сказал однажды: «Нет, Гуго на эту удочку не поймаешь! Ни за что он на ней не женится».
