Муравечество - Кауфман Чарли (читаем книги бесплатно txt) 📗

— В мире много места, Лу. Хватит на всех.

— Скажи это Уилеру и Вулси.

— Я не могу. Боб Вулси умер в тридцать восьмом.

— Вот именно.

— О чем ты говоришь? Я уже всю голову сломал.

— Я часто себе это воображаю.

— Что?

— Ох. Роберт Вулси должен был исчезнуть. И он исчез.

— Что ты хочешь сказать, Лу?

— Господи, Бад. Я его убил. Ради нас.

— Не говори ерунды. У Боба отказали почки. Это все знают.

— Все знают то, что им положено знать! — выкрикивает Костелло.

— Что ты хочешь сказать, Лу?

— Господи Иисусе, что ж ты за пень такой трухлявый, а. Я убил Вулси, чтобы он нам не мешал.

— Что ты хочешь сказать, Лу?

— Интересно, может, Габби Хейс захочет заменить тебя в нашем дуэте. Добавит искры в диалоги.

— Он играет помощника ковбоя, Лу. Он не простак из комедий. Не понимаю, о чем ты.

— Специально для тебя объясняю примитивным языком: у Вулси отказали почки, это правда. Но причиной было медленное отравление мышьяком.

— Кто мог отравить Боба Вулси?

— Я мог, Бад. Я мог. И отравил, как уже сказал тебе несколько раз.

— Но зачем?

— Да затем, мой усатый простофиля, что в Голливуде слишком мало места для Уилера и Вулси и Эбботта и Костелло.

— Но ведь Боб жил в западной части? Вроде в Санта-Монике. Не в Голливуде. Я уверен, когда он умирал от болезни почек, мы с Бетти ездили навестить его в Санта-Монику, не в Голливуд. А стало быть, нет никаких причин беспокоиться, что он занимает место в Голливуде.

— Да. Да, он жил в западной части. Знаешь, Бад, я не могу понять: ты такой тупой, потому что в детстве тебя часто роняли головой, или тебя роняли головой, потому что ты был настолько тупой, что люди, которые тебя роняли, а именно твои родители, не сильно переживали насчет твоей головы, ведь ты уже изначально был тупым.

— Это оскорбление слишком многословно, чтобы быть смешным, Лу.

— Тем не менее — и прошу тебя, постарайся внимательно выслушать, — если тебя устраивает твоя жизнь и ты бы хотел, чтобы она такой и оставалась, нам необходимо поговорить о Мадде и Моллое.

— О комедийном дуэте?

— Да. Мы должны их остановить.

— Зачем?

Костелло медленно и картинно закипает. Настоящее искусство.

— Хорошо, — наконец говорит он, — план такой: на следующей неделе они будут снимать свою первую двухчастевку^[72]. Называться она будет «Идут два славных малых», и, судя по сценарию, она довольно хороша. Я заполучил сценарий, когда убил помощницу режиссера по сценарию и украл его из ее квартиры, которую еще и обчистил. Если этот фильм выйдет, боюсь, наша позиция самого выдающегося комического дуэта современности может оказаться под угрозой. Я предлагаю остановить Мадда и Моллоя в первый же день съемок, прежде чем они успеют нам навредить.

— Но как?

— Скажем так, я знаком с «лучшим парнем»^[73] из съемочной группы.

— А кем он там работает?

— Кто?

— Лучший парень?

— Он «лучший парень».

— Я понял, что ты о нем высокого мнения, Лу, но кем он работает?

— Он «лучший парень».

— Прекрасно, а должность какая?

— Это и есть его должность.

— Какая должность?

— «Лучший парень».

— Но работает-то он кем?

Воцаряется долгая, долгая пауза, в течение которой Костелло вновь тихо и восхитительно закипает. Затем говорит:

— В любом случае он ослабит все болты на осветительной установке, чтобы в сцене в галантерейном магазине, когда Моллой хлопнет дверью, та рухнула прямо на Мадда и Моллоя и вернула нам то, что принадлежит нам по праву рождения.

— Не думаю, что твой знакомый лучший парень согласится на что-то настолько ужасное.

— Это еще почему?

— Потому что в этом нет ничего лучшего. Может, он худший парень. Как минимум безответственный.

— Меня он слушается.

— Почему, Лу?

— Потому что я хочу, чтобы Мадд и Моллой умерли.

— Но это же уб-б-б-бийство.

— Да.

— Но зачем?

Снова пауза. Снова тихое кипение Костелло.

— Бад, ты ведь в курсе, что Мадда тоже зовут Бад?

— Эй, это мое имя!

— Да, Бад.

— В смысле мое настоящее имя — Уильям Александр Эбботт. Но люди зовут меня Бад. Потому что так меня звала мама.

— Я знаю. Но, Бад, он ведь не имеет права красть твое имя.

— Ну, мое имя все еще мое, Лу. Если бы он украл мое имя, ты бы не мог называть меня Бадом, а ты только что назвал. Видишь?

— У него точно такие же усы, как у тебя.

Бад трогает свою верхнюю губу, смеется.

— Теперь ты уже просто валяешь дурака, — говорит Бад.

— Спокойной ночи, Бад.

— Спокойной ночи, Лу.

Костелло идет к машине.

— Бетти звала вас с Энн на мясной рулет!

Костелло не обращает на него внимания, садится в машину и уезжает. Эбботт закуривает еще одну сигарету, смотрит на ночной Лос-Анджелес. Я сажусь рядом с ним, меня охватывает огромная грусть.

— Что теперь? — звучит голос из радио.

Я озираюсь и понимаю, что сцена изменилась.

— Я на съемочной площадке. Вижу двух комиков, молодых, но внешне похожих на Эбботта и Костелло. Похоже, это Мадд и Моллой на площадке фильма «Идут два славных малых». Всюду суетятся члены съемочной группы. Воздух заряжен электричеством и…

— Что? Что происходит? — теперь голос исходит из ниоткуда.

— Свет погас. Я больше не вижу площадку.

— Найди ее.

— Она исчезла. Все черным-черно.

— Что ты видишь?

— Только грязь. И черноту.

— Что в норе?

Я смотрю в нору. Там еще грязь.

— Там еще грязь, — говорю я.

— Что ж, отлично. Замечательно. Умеешь ты обломать, Розенберг. В любом случае сегодня время все равно истекло… — говорит голос, и я слышу щелчок пальцев.

Глава 32

Уже на улице я испытываю облегчение — похоже, я начинаю вспоминать фильм, — и в то же время странным образом удручен тем, что меня так быстро выдернули из истории и забросили обратно в мою ужасную жизнь, а еще тем, что мне приходится полностью отдаваться во власть Барассини. И почему он внезапно стал проявлять к фильму такой отчаянный интерес? Я думаю о сцене, которую только что посмотрел. Она вообще была в фильме? Как тут узнать? Ничто не познаваемо. Во-первых, она кажется законченной, вплоть до четких реплик и невероятного комического тайминга. Это возможно? В прошлом я заявлял, что у меня эйдетическая память, но проверял ли я ее хоть раз в таких условиях? Не помню. Теперь пытаюсь вспомнить хоть один диалог из фильма «Горчица», который я, по самым скромным прикидкам, смотрел пятьсот раз, и не могу. Помню обрывки, важные реплики, гениальные реплики, но не каждую реплику, не каждый взгляд и каждый вздох. Конечно, фильм французский, и, хотя я свободно владею французским и еще пятью языками, а также терпимо — еще шестью, все же французский — не родной для меня язык. Я пытаюсь вспомнить англоязычный фильм, который знаю так же хорошо, как «Горчицу». Это непросто. Я не трачу много сил на американские фильмы, поскольку чаще всего они того не стоят. Задумываюсь о фильмах Джадда Апатоу, кого мы, редкие просвещенные, между собой называем Великим Исключением. В «Это 40» есть одна сцена, что даже в море истинной гениальности Апатоу выделяется и так и кричит в лицо. Я деконструировал эту сцену. Много о ней писал. На курсах актерского мастерства для критиков исполнял роль Пола Радда. Я знаю эту сцену. И пытаюсь проиграть ее в уме, просто чтобы проверить, получится ли.

Пит: Нам с тобой уже по сорок лет, мы давно женаты, и страсти больше нет.

Дебби: И у нас двое детей. Надеюсь, они не слышат, как мы ссоримся.

Пит: Сама заткнись!

Дебби: Мне тридцать восемь.

Пит: Но ты врешь о своем возрасте, так что на самом деле ты старше.

Дебби: Мы Саймон и Гарфанкел!

Пит: Посмотри на мой анус сквозь увеличительное стекло!

Дебби: Ты купил мне подарок?