Большой пожар - Санин Владимир Маркович (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Обняв одной рукой мальчика, он быстро с ним спустился, передал его Кожухову, полез обратно и одну за другой спустил девочек.
— Твоя очередь, мамаша, — весело сказал он пожилой женщине. — Эй, парень, помоги! Вот так… Не бойся мамаша, спустим как на лифте! Правую ногу — вниз… Левую — вниз… Юра, страхуешь? Молодец, мамаша, все были бы такие боевые!.. Теперь ты, красавица… Вот это да, спортивная закваска! Приходи завтра в наш клуб на танцы!
— Если только вместе со мной, — с ухмылкой произнёс парень, перелезая через перила и становясь на штурмовку. — Как тебя зовут, друг? Запомни, Коля, у меня такси 45-21, бесплатно катать буду!
— Эй, наверху, берегись, чтоб не задело! — прокричал Клевцов, забрасывая крюк штурмовки на перила шестой лоджии. И вниз: — Юра, Володька, догоняйте!
Взглянул вниз, убедился в том, что дети уже на крыше, удовлетворённо хмыкнул и полез наверх.
По опыту своему Кожухов-старший энал, что в минуты сильного душевного волнения, или, как нынче принято говорить — стресса, пожарный может на время растерять часть своих качеств. Поэтому поначалу он опасался, что Юрий, только что переживший гибель Веты, допустит элементарные ошибки, каждая из которых может оказаться трагической. Но когда Юрий, улучив момент, шепнул «спасибо, папа», Кожухов порадовался своему решению и испытал гордость за сына. Один из лучших мастеров-прикладников гарнизона, ничем не уступавший Клевцову, Юрий не простил бы, если б отец не привлёк его к этой операции, да и другие бы тоже этого не поняли, начались бы перешёптывания, слушки…
А так не только Кожухов за сына — сын тоже испытал гордость за отца. Сколько Юрий себя помнил, он всегда им гордился и стремился ему подражать, доходило до смешного: Юрий, унаследовавший от матери мягкость и застенчивость, иной раз осознанно заставлял себя повышать голос и проявлять совсем не свойственную ему вспыльчивость. Хвалил его отец куда реже, чем ругал, не меньше, а больше других начальников караулов, а недавно из-за пустякового проступка задержал представление на старшего лейтенанта, но Юрий, хотя и обижался на отца, понимал, чем это вызвано, и старался изо всех сил. Зато какую радость он испытал, когда случайно услышал, как Чепурин сказал отцу: «Знаешь, Миша, твой Юра уже не только сын Кожухова — он уже сам по себе Кожухов, пора переводить его в оперативную группу». Отец тогда возразил, пусть, говорит, ещё наберётся опыта в карауле, но это уже было неважно, куда важнее — как это было сказано. Отец в него верит!
И сложилось так, что в гарнизоне Юрию даже сочувствовали: не только никаких поблажек от отца, а сплошные придирки — очередное звание задержано, благодарностей меньше, а взысканий больше, чем у других. А когда я однажды пыталась доказать Кожухову, что он относится к сыну уж слишком предвзято, он без тени улыбки ответил:
— Мне рассказывали про одного крупного генерала, у которого двадцативосьмилетний сын уже полковник. Не знаю, насколько этот молодой полковник талантлив и заслужил ли он своё звание, но скажу одно: плохую услугу оказал генерал своему сыну, очень плохую. А я Юру люблю и хочу, чтобы его уважали. Вопрос исчерпан?
Я согласилась — исчерпан.
Щемящая боль, терзавшая Юрия Кожухова ещё полчаса нааад, исчезла, чтобы вновь вспыхнуть потом, когда он вернётся домой и проведёт бессонную ночь. Всю ночь он будет винить себя за то, что опоздал на какихто пять или десять минут, и не сможет сдержать слез, вспоминая обезображенное удушьем лицо любимей, и обмотанное бинтами лицо отца будет вспоминать, и снова Вету, и жизнь покажется безотрадной, лишённой отныне всякой перспективы и смысла. Наступят тяжёлые дни духовного упадка, который слабого может раздавить и из которого сильный выходит суровым и повзрослевшим.
Все это будет впереди, а сейчас Юрий Кожухов, двадцатитрехлетний лейтенант, олицетворял собой одно из звеньев вырастающей цепочки щтурмтавых лестниц. И все его мысли, все эмоции сосредоточились исключительно на одном: вверх и спасать. Эта задача была настолько всепоглощающей, требовала такого напряжения всех сил, физических и духовных, что ни о чем другом он думать не мог.
Замечательная штука — штурмовка! Допотопная, простая, как лопата, из дерева и стали сколоченная, наивная и немножко смешная в век научно-технической революции, а незаменима. Лёгкая, как пушинка, а длиною в целый этаж, не лестница, а гарантия, страховой полис, если правильно на ней работать. Ошибки пожарных вообще дорого стоят: не там начали тушить, не оттуда начали спасать, однако большинство таких ошибок в ходе боевых действий можно исправить, но при спасании со штурмовки, в темноте и под пронизывающим ветром действия должны быть, безупречными: любая ошибка непоправима.
— Юра, поднимайся ко мне! — услышал он голос Николая.
Людей на шестой лоджии оказалось трое, женщина и двое мужчин. Видимо, им не просто было добраться до лоджии, они были явно перевозбуждены, особенно женщина с чёрным от дыма лицом и расширенными глазами.
— По этой ужасной лестнице? — ахнула она. — Ни за что!
— А вас никто и спрашивать не будет! — Николай силой поднял женщину над перилами, а Юрий, стоявший на штурмовке, подхватил её ноги и поставил на ступеньки. — Не ори и не цепляйся за меня, я тебе не муж! Ну, кому говорят?! Юра, давай!
Оба они отлично понимали, какой ужас испытывает женщина, ухватившаяся за обе тетивы оцепеневшими руками, как трудно ей заставить себя оторвать ногу от ступеньки, но ни уговаривать, ни сочувствовать времени решительно не было.
— Левую ногу — вниз — прикрикнул Юрий. — Да не бойтесь, я держу вашу ногу… Ну? Молодчина! Вот так умница… Оставьте в покое платье, черт возьми!
Это была Аня Дмитриева, диспетчер технического отдела Дворца. Спустя много времени она мне призналась, что больше всего проклинала себя не за то, что задержалась, проболтала со сменщиком и попала в пожар, а за то, что в тот день не надела джинсы. Она была в одном платье, дрожала от холода и страха, но женщина остаётся женщиной: когда ветер раздувал подол, она, испытывая мучительное неудобство, инстинктивно хлопала по нему рукой — и тогда штурмовка покачивалась Впрочем, с мужчинами тоже пришлось повозиться: если первого удалось спустить без особых хлопот, то второй будто примёрз к штурмовке, на него ушло много сил и, главное, минут пять драгоценного времени.
Зато с детьми получилось на редкость удачно, а это радует пожарных, как ничто другое.
К детям у пожарных совершенно особое отношение: никакие награды и повышения не доставляют им такого морального удовлетворения, как спасение ребёнка. Совсем недавно, уже в этом году, Вася вернулся с дежурства усталый, но ужасно довольный собой, я бы даже сказала — гордый до неприступности. Обычно из него сразу и слова не выдавишь, сначала душ и завтрак, а тут не выдержал и чуть не с порога стал рассказывать. Часа в три ночи выехали на пожар в детском саду, загорелось бельё в прачечной, которая находилась в подвале. А наверху ночная группа — около сорока детей! Вася решил немедленно эвакуировать их в дом напротив, там разбудили жильцов, все приготовились, одни пожарные в подвале тушили огонь, а другие вместе с двумя дежурными няньками стали малюток одевать, да ещё с шутками и прибаутками, пугать-то детей нельзя. И тут одна из малюток спросила няню: «Тётя Маша, а почему нас ведут на прогулку, а мы ещё не кушали?» И даже в этой обстановке, закончил Вася, нельзя было удержаться от улыбки. Не беспокойся, всех вынесли!
Часто видя вокруг себя смерть и страдания, пожары ные знают, что в подавляющем большинстве случаев виной тому взрослые или пьяные, которым море по колено, или курильщики, беззаботно швыряющие окурки, или хоэяйки, болтающие по телефону, забыв выключить телевизор или конфорку на кухне, и, когда за преступления взрослых расплачиваются дети, пожарные надолго теряют душевное спокойствие. Несколько дней назад, спустя неделю после истории с детским садом, погибли двое детей, брат и сестра пяти и четырех лет: пьяный отец оставил на диване непогашенную сигарету и ушёл добавлять в пивную. Юрий со своим караулом и за ним оперативная группа выехали на пожар, приехали почти одновременно и, когда Юрий, Вася д Дима взломали дверь и ворвались в горящую квартиру, дети, обнявшись, лежали на полу в задымлённой кухне, спасти их по удалось В тот день я впервые в жизни видела, как Дима плакал — Дима, про которого Дед говорил, что «из этого хохмача слезу выжать труднее, чем воду из булыжника».
