Жатва дьявола - Виалар Поль (книги хорошего качества txt) 📗
— Она вечно в церкви пропадает, — сказал Альбер, пожимая плечами.
Он выпил настойку и, отыскивая причину неожиданного приезда племянницы, спросил:
— Тебя мать прислала?
— Нет, — ответила Мирей.
Ну, это лучше. Правда, Фанни ему написала после смерти Адель, что ничего не изменится, что она все оставляет брату, а себе ничего из наследства не требует, потому что у нее свое дело, она нажила состояние и к тому же хорошо помнит, что внушал им отец: ни в коем случае нельзя продавать землю.
— Я сама по себе приехала, — сказала Мирей.
Альбер удивленно посмотрел на нее.
— Да, — подтвердила она. — У меня неприятности.
Она тоже выпила настойки, словно хотела набраться храбрости, но видно было, что храбрости у нее и без того достаточно, что она особа бесцеремонная. Опрокинув рюмку, она сказала:
— Я вот хотела пойти на сцену. И пошла. Но это трудное дело.
— Ты, кажется, замужем?
— Да, — ответила она. — Мой муж пишет пьесы… но все не может добиться, чтобы их ставили в театрах. У него есть талант. У меня тоже талант. Только нам до сих пор не везло. Вот и все. Да, дядечка, такова жизнь артистов и писателей. Тебе этого не понять, ты засел тут на своей ферме!..
И она окинула комнату не завистливым, а скорее уж презрительным взглядом.
— Что поделаешь! Я актриса. Пошла на сцену против воли матери.
— Почему же пошла?
— Потому что люблю театр. Только трудное это дело, дядечка.
— А ты думаешь, у нас не трудное?
— О-о! — протянула она. — Какое же сравнение!
— Мы-то, голубушка, не курим (он не посмел все-таки сказать: «И не пьем»).
— Видишь ли, дядя, ведь у нас все на нервах!
— Да, — произнес он, не понимая, однако, что она хотела сказать.
— Эмерик… Это имя моего мужа (Альбер подумал, что имя у него чудное). Эмерик и я переживаем тяжелую полосу. Мама перестала давать нам на содержание, и у нас нет ничего… Ничего, кроме долгов! Вот я и приехала попросить у тебя…
— Напрасно, голубушка! — оборвал он ее, вставая с места. — Напрасно! Не в ту дверь ты постучалась.
— Нет, не думаю, — возразила она. — Право, не думаю. Наоборот, я уверена, что ты мне дашь, сколько я попрошу. Во-первых, мама никогда у тебя ничего не брала…
— Это уж наше с нею дело.
— А если она умрет, то это будет наше с тобой дело.
— Верно. Но мать у тебя не скоро умрет, она крепкая.
— Не очень. Чересчур много суетилась. Сердце у нее сдало. Врачи говорят, что она может сразу умереть. Ей надо остановиться, бросить торговые дела, а она не хочет, не в силах: захватили шестерни и не выпускают. Понимаешь? Может, она еще и протянет, а может, скоропостижно умрет. Если ты сейчас, дашь, дядя, сколько мне надо, ты больше обо мне и не услышишь, — тем более когда будут производить подсчеты.
Он посмотрел ей прямо в глаза. Она не смутилась.
— Пойми, дядя Альбер, — сказала она. — Я приехала сюда и прошу не из прихоти, а только потому, что ни Эмерик, ни я не хотим бросать дело, в которое мы верим. Мама ополчилась на нас, но мы хотим доказать, что она совсем неправа. Но сейчас мы в ужасном положении, и нам надо выйти из него. Не давай мне слишком много, дай достаточно… Не люблю я просьб и переговоров, смахивающих на шантаж. Я пошла на это только ради искусства. Жрать-то ведь надо. (Она не добавила «пить надо» — это мысленно сделал Альбер, это подразумевалось.) Итак, мне нужны деньги… а у тебя они есть… деньги, на которые могла бы претендовать мама или я. И вот я хочу, чтобы ты был спокоен относительно будущего; уточняю — я отказываюсь от своей доли в наследстве, и ты за это поможешь мне.
Все теперь стало ясно. Альбер поразмыслил. Потом посмотрел на племянницу.
— А если ты раньше матери умрешь?
— Это, конечно, возможно. Но в таком случае наследницей будет только она, а ты же знаешь, как она к тебе относится: она ничего у тебя не потребует, да и я ничего бы не попросила, будь для меня возможно обойтись без этого.
— А если мы договоримся, ты мне напишешь бумагу?
— Отчего же нет? Напишу.
— Сколько ты хочешь?
Мирей назвала сумму. По мнению Альбера, это была крупная сумма, а для нее — пустячная: она привыкла тратить деньги матери, легко достававшиеся деньги, которые Фанни по мере надобности черпала в кассовых ящичках своих лавочек, когда еще была в добрых отношениях с дочерью и зятем.
Альбер присвистнул.
— Ишь сколько запросила! — сказал он.
— Что? Да разве это деньги?
— А ты будто и не знаешь! Ведь приехала же за ними. Бери половину, — заявил он решительным тоном.
— Хорошо, — ответила Мирей. — Согласна.
Такая сумма не спасет ее, она это знала, но что могло бы ее спасти? Надо только выиграть время, протянуть до того дня, когда она с триумфом сыграет роль в какой-нибудь хорошей пьесе. Но ведь она курит, она пьет, она употребляет наркотики и уже чувствует, что ничего не добьется. Альбер предлагает какую-то сумму? Спорить не придется, надо взять. И то уж находка!
Альбер принес большой черный бумажник, отсчитал деньги. Мирей засунула их в карман пальто и крепко сжала там в руке.
— Ты молодец! — сказала она.
— А расписочку?
— Зачем? Я же дала слово.
Не то чтобы ей не хотелось дать ему расписку, но ведь дело-то уже уладилось, а все это так утомительно, так надоело. Все ей надоело.
— Лучше дай расписку, — сказал Альбер. — Как знать, кто умрет, кто жив будет.
Он написал несколько строк (работа была нелегкая для него, от усердия он даже высовывал кончик языка), потом протянул ей бумагу. Мирей небрежно поставила свою подпись.
— Ну, теперь можешь быть спокоен, — процедила она сквозь зубы.
В кармане лежит пачка кредиток. На эти деньги можно прожить некоторое время. И то уж хорошо. Эмерик, ее любимый, обрадуется, и ей легче, а то пришлось бы, пожалуй, переспать с каким-нибудь стариком. В конечном счете она довольна.
— Может, останешься пообедать? — говорит Альбер.
Ему совсем этого не хочется. Ей тоже. Он не предлагает довезти ее до станции. Придется ей пешком отмахать девять километров в туфельках на высоченных каблуках, которые то и дело подвертываются. Ничего! Пришла пешком, прекрасно может и обратно пешим порядком отправиться, тем более что получила денежки. Убиралась бы скорее восвояси, а то вернется Жильберта, увидит ее и потом все будет корить мужа за то, что его племянница похожа на гулящую девку.
— Нет, нет, спасибо, — говорит Мирей, идя навстречу его желанию. Мне надо спешить к поезду, я хочу вернуться к вечеру в Париж.
— Ну что ж, ступай, милая…
Он провожает ее до дверей, выходит с нею во двор. Там им попадается Леона с корзинкой только что собранных в курятнике яиц. Дядя не предлагает племяннице захватить с собою гостинец — свеженькие яйца. Он торопится спровадить ее.
— Как тетушка поживает?
— Очень хорошо, я же тебе говорил.
— Все у вас в порядке?
— В порядке.
— Ты доволен своей жизнью?
— Что за вопрос? Конечно, доволен!
Альбер провожает ее до ворот. На дороге — никого. Жильберта, наверно, в Монтенвиле, забылась там в молитвах, может быть, просит господа-бога ниспослать мужу прощение. Все идет хорошо. Жильберта не увидит Мирей, не будет никаких объяснений, язвительных слов, упреков.
— Ты дорогу знаешь? Мирей смотрит на него:
— Найду.
И она направляется в сторону поселка, но дядя указывает ей другую дорогу: ему совсем не интересно, чтобы в деревне любопытные задавались вопросом — кто она такая.
— Нет, нет, не сюда!.. Дойди до перекрестка… и сверни направо, так лучше будет.
Он не сказал, что это более короткий путь, — зачем неправду говорить? Мирей уходит. Он смотрит ей вслед. Она и не подумала поцеловать дядю, ни о чем с ним не поговорила, — все только о деньгах. В сущности, он заключил неплохую сделку, хоть и пришлось выложить наличные, а сейчас у него туговато с деньгами. Но ведь если Фанни умрет, племянница могла бы предъявить свои требования. Он потирает руки и оборачивается в последний раз. Мирей уже не видно, и больше никогда он не увидит ее…
