Язык цветов - Диффенбах Ванесса (читать книги онлайн бесплатно полностью без .TXT) 📗
Мои предсвадебные консультации пользовались не меньшим успехом, чем букеты. Пары относились к ним как к визиту к предсказателю или священнику. Они рассказывали мне, порой часами, какие надежды питают по поводу своих отношений, и делились проблемами. Я записывала лишь их собственные слова, делала заметки в блокноте или на листке прозрачной рисовой бумаги и, когда сеанс был закончен, отдавала им листок, скрученный в свиток и перевязанный лентой. И несмотря на то, что, выбирая цветы и сочиняя свадебные обеты, пары руководствовались написанным в свитке, они считали меня ответственной за благоприятный прогноз. Бетани и Рэй жили счастливо. Многие другие пары присылали мне открытки в день свадьбы, характеризуя свои отношения такими словами, как покой, страсть, счастье, и многими другими, все из которых были значениями цветов.
К следующей весне популярность «Языка цветов» в районе залива Сан-Франциско стала так велика, что я начала влиять на спрос, а следовательно, и предложение в общем масштабе. По всему городу флористы стали предлагать предсвадебные консультации по расшифровке языка цветов для невест, которые к нам с Марленой по тем или иным причинам не попали. Из-за этого спрос на пионы, бархатцы и лаванду упал ниже низкого, в то время как тюльпаны, сирень и страстоцвет уходили тоннами. Наиболее смелые невесты выбирали для свадеб керамические вазы с земляникой и несли перед собой ароматные пучки фенхеля, и никто не подвергал сомнению их эстетический вкус, а скорее восхищался простотой их желаний. Я часто вспоминала свой первый день в розарии Гранта – тогда он обвинил меня в том, что я использую язык цветов, чтобы сеять ненависть и злобу. Я больше не общалась с миром посредством языка цветов, но благодаря тому, что я делала, количество гнева, печали и недоверия, выращиваемого на Земле, значительно уменьшилось.
Делая этот маленький незаметный вклад в улучшение жизни на планете, я пыталась найти утешение. Каждый день я уговаривала себя, что этого достаточно. По вечерам, работая в оранжерее, которую соорудила на крыше из пластиковых трубок и пленки, ухаживая за сотнями растений в керамических горшках, расставленных на металлических решетках, я внушала себе, что благодаря небывалому успеху «Языка цветов» кто-то где-то сейчас испытывает меньше гнева и печали. Но я не верила в это, даже когда произносила вслух. Как я могла почивать на лаврах, гордясь усовершенствованием мира, когда все мои отношения с близкими неизменно заканчивались тем, что я кому-то причиняла боль? Я причинила боль Элизабет, когда сожгла виноградник и ложно ее обвинила, Гранту – когда бросила его и родила ребенка без имени…
И главное, как я обошлась с дочерью. Я не могла забыть о том, как поступила с ней, ни на секунду. Стоило утром проснуться одной на полу голубой комнаты, как я принималась считать, сколько ей сегодня месяцев и дней. Сидя напротив невест, щебечущих о своем, я вспоминала ее безволосые бровки, поднятые в изумлении, рот, который она ритмично открывала и закрывала. Со временем ее отсутствие в пустой квартире стало ощущаться почти физически. Оно дребезжало в пластиковых трубах оранжереи. Как свет, просачивалось в щель под дверью голубой комнаты. Барабанная дробь дождя о плоскую крышу напоминала ее голодное чмоканье. Каждую двадцать девятую ночь лунный свет отбрасывал прямоугольную тень на матрас, где мы сидели в последний раз, и каждый месяц я ждала, что каким-то чудом в эту ночь она ко мне вернется. Но луна освещала лишь мое одиночество, и я сидела, выпрямившись в ее бледном сиянии, и вспоминала дочь такой, какой она была, представляя, какой она стала. Хотя она была далеко, я чувствовала, как она меняется, растет и развивается с каждым днем без моего участия. Мне очень хотелось быть рядом, стать свидетелем этих изменений.
Когда тоска становилась невыносимой, я запиралась в голубой комнате на все шесть замков и спала, невзирая на встречи в календаре. Марлена всегда меня заменяла. Она кипятила чай для клиентов, и сквозь сон я слышала свисток. Замки оберегали мой покой. Они также удерживали меня от того, чтобы сесть в машину и поехать в водонапорную башню, взбежать на третий этаж и забрать моего ребенка. В моих фантазиях она так и лежала там, в корзинке, и смотрела на потолок. На самом деле ей было уже больше года, она научилась ходить и, может, даже сама забиралась наверх по лестнице.
Но как бы мне ни хотелось увидеть ее снова, я не могла поехать к ней. Желание воссоединиться с дочерью было эгоистичным. Оставив ее с Грантом, я совершила самый благородный свой поступок и ни минуты не жалела о нем. Без меня моя дочь была в безопасности. Грант любил ее так же, как меня, даря ей безусловную преданность и нежную заботу. Большего я для нее и не желала.
Я жалела лишь об одном, и к дочери это не имело отношения. Вся моя жизнь состояла из проступков, многие из которых были ужасными и принесли незаслуженный вред. Но сожалела я лишь о пожаре. О стеклянных банках в мешке, спичках в кулаке и неосмотрительности, из-за которой вспыхнул адский огонь, горевший еще долго после того, как потух последний язык пламени. Этот огонь стал причиной лжи, разлучившей нас с Элизабет, и драк на протяжении семи лет жизни в детских домах, а его тлеющие угли породили мое недоверие к Гранту. Я не могла поверить, что он любит меня или что не разлюбит, узнав правду.
Грант считал, что его мать стала причиной пожара, разрушившего наши жизни, и хотя он никогда не говорил об этом, я знала, что он так ее и не простил. Но она была не виновата. Это я подожгла виноградники, из-за меня Элизабет так и не переехала к Кэтрин, из-за меня Грант провел юношеские годы, один ухаживая за больной матерью. Я не знала, как развивалась ее болезнь, но то, как Грант относился ко мне – деликатно, оберегая от остального мира, – говорило о многом. Ему не меньше моего была нужна Элизабет.
А теперь было слишком поздно. Виноградник сгорел. Грант всю юность был один, за исключением шести месяцев, проведенных со мной. Я потеряла единственную женщину, которая пыталась стать моей матерью, и было слишком поздно что-то исправлять и пытаться спасти собственное детство. Но несмотря на это, меня преследовала навязчивая идея: мне хотелось вернуться к Элизабет. Больше всего на свете я мечтала быть ее дочерью.
Всю первую половину мая я просидела за замками в голубой комнате. Мысли прыгали между дочерью и Элизабет, и лишь с началом сезона свадеб я вышла из своей берлоги. Марлена делала копии нашего календаря и каждое утро просовывала мне под дверь листки, где каждый квадрат был чем-то занят. Через десять дней ответственность за накопившуюся работу пересилила апатию. Я взяла банан из вазы с фруктами, которую принесла Марлена, и спустилась вниз. Марлена сидела за столом и жевала колпачок ручки. Увидев меня, она улыбнулась.
– А я уж собиралась в наше старое общежитие, – проговорила она, – искать себе ассистентку.
Я покачала головой:
– Я здесь. Что у нас в первую очередь?
Она заглянула в календарь:
– До пятницы ничего срочного. Но после этого начнется полный завал – до восемнадцатого августа всего три свободных дня.
Я застонала, но на самом деле была рада. Цветы стали моей отдушиной. Пережить лето будет легче, чем зиму. И возможно, время залечит раны. Я так на это надеялась, однако пока не убедилась в справедливости этой истины. Со мной, казалось, происходило прямо противоположное: с каждым днем я чувствовала себя все более несчастной, а последствия принятых решений давили все сильнее. Я повернулась и шагнула к лестнице.
– Обратно в берлогу? – спросила Марлена. Кажется, она расстроилась.
– А что еще делать?
Она вздохнула:
– Не знаю.
Она замолчала, и я оглянулась. Кажется, она хотела что-то предложить, но не знала как.
– Рядом с «Бутоном» открылось новое кафе, – наконец сказала она. – Я подумала, что мы могли бы перекусить, а потом поехать покататься.
– Покататься? Куда?
– Ты знаешь куда. – Она посмотрела на улицу. – К ней.
