Сволочь - Юдовский Михаил (читать книги онлайн полностью .txt, .fb2) 📗
Оставшись без денег, хаттенвальдцы присовокупили к межконфессиональной вражде веротерпимое мародерство. Все грабили всех, отбросив религиозные и национальные предрассудки. В исчезновении же казны, помимо городских властей, попытались обвинить евреев, но с сожалением вспомнили, что иудейская община уже дважды вырезана. Впрочем, новые евреи не замедлили возникнуть на месте старых — все в том же составе. Когда же истребили и этих, на смену им прибыли очередные раввин и кантор. Это стало своего рода традицией: еврейскую общину непримиримо искореняли, а она неуклонно возрождалась. Глядя на это, предводитель католиков, длинноносый и тонкогубый мужчина в очках, слегка неприязненно, но не без восхищения высказался в том смысле, что какой бы мир ни создал Творец, в нем обязательно появляются евреи.
Католики, как, впрочем, и протестанты, изнеженные и расслабленные многими годами мирной и благополучной жизни, неожиданно вспомнили, что они немцы, и вспомнили основательно. Некогда законопослушные горожане стали сбиваться в отряды и дружины, они маршировали по давно не убиравшимся улицам и упражнялись в строевой подготовке и штыковом бое на площади перед ратушей, у самого подножья проклятого горшка. Горшку, судя по всему, нравились эти экзерсисы: он наливался неприятным коричневым оттенком и, казалось, начинал притоптывать на месте в такт марширующим. Руководил ими все тот же предводитель католиков, уже успевший отпустить под длинным носом тоненькие, в ниточку, усики.
— Только так, — покровительственно втолковывал он стоявшему рядом главе евангелистов, — мы сможем противодействовать исламской заразе. Мы по-своему понимаем Христа, вы по-своему, но ведь есть и древние боги — те же Вотан с его смертоносным копьем и Донар с молотом-молнией. Крест — символ жертвенный, нам же сейчас нужнее символы победные. Пусть будет крест, но сложенный из копья и молота, силы и созидания. Тогда враги наши уразумеют, наконец, кто хозяин на этой земле.
— Страшные вещи вы говорите, — качая головой, перебил его предводитель меннонитской общины. — Настоящая вера не жаждет крови, она требует смирения. Где же ваша человечность, терпимость…
— За слово «терпимость» пора уже вешать, — отрезал католик. — Или вы не понимаете, что у нас идет война, жестокая и беспощадная? Или мы их, или они нас. Обращаться к людям в военное время с мирной проповедью может либо сумасшедший, либо изменник. Ступайте в пустыню, где никого нет, и проповедуйте там.
Неизвестно, в пустыню ли, но в скором времени меннониты и в самом деле ушли из города. Следом исчезли свидетели Иеговы, сочтя, что толковать о рае земном сподручней в более безопасном месте. Индуисты, растерявшиеся в круговерти событий, решили, что настала пора остановить колесо сансары, и наконец-то устроили массовое самосожжение, но до того неудачно, что огонь перекинулся на соседние дома и оставил без крова немалую часть хаттенвальдцев, совершенно, как всякая стихия, пренебрегая конфессиональной принадлежностью.
Уцелевших индуистов отловили, избили и выдворили из города. Буддисты, облюбовавшие городской парк, полностью отрешились от происходящего, проводя дни и ночи в медитациях. Из этого благословенного состояния они выходили лишь для того, чтобы подкрепить силы собранными в парке съедобными травами и кореньями и отразить нашествия «воинства Мары», как они называли вооруженных сограждан.
Мусульманская община, потерявшая несколько человек, мстила всем: иудеям — за то, что они иудеи, и за гибель собратьев, христианам — за нежелание жить в Хаттенвальде по законам шариата, буддистам — за язычество и идолопоклонство. Испытав на себе смертоносность взрывчатых веществ, правоверные научились мастерить зажигательные бомбы и устроили в городе ряд терактов, разворотив больницу, пару аптек, несколько опустевших сувенирых лавок и дом, в котором обитала православная вдова и время от времени собирался штаб поредевшей и разрозненной православной общины. Вдова, пившая в это время чай, успела лишь заметить, как в нее летят осколки разбитого стекла, как сотрясаются стены, с потолка падает люстра, по воздуху плывут обломки развалившегося на части буфета, а из щелей между половицами выбиваются желтые язычки пламени.
Красавец-украинец обедал на кухне с женой — постным борщом, потому что мясо стало в городе редкостью — когда за окном заполыхало, и повалили черные клубы дыма.
— Оце дило, — проговорил он, вставая из-за стола и направляясь к кухонной двери.
— Ты куды? — строго вопросила жена. — Борща дойиж…
— Та хиба це борщ. Водычка бурякова. Нэ бачыш — дом горыть.
— Дом йому горыть. Скоро все гориты будэ. А може, вообще — кинэць свиту настанэ. Апокалипсис. Люды он кажуть — чорта в мисти бачылы.
— Кого?
— Чорта. Вночи прокрався. Вэсь чорный, падлюка, з голкамы в руках. Як людыну яку зустринэ, так голкою в нэи и штрыкнэ.
— Понятно, — ответил украинец. — Ну, я пийшов.
— Куды?
— Чорта твого ловыты. Кажу ж — дом горыть.
— Ага, — прикусила нижнюю губу жена. — Ну, йды. Йды до своей кацапочки.
— Чого це до моей кацапочки?
— Так то ж ее дом горыть. А то ты забув, дэ вин.
— А чого мэни помнить — я шо, до нэи в гости ходыв?.. Ладно, всэ, пийшов.
— Ты шо ж думаешь, якбы наша хата горила, вона б нас рятуваты прыбигла? — с обидой проговорила супруга украинца. — Чорта лысого з отакою дулею. Ще б и дровеняку пидкынула.
Украинец только рукою махнул, нацепил куртку и выскочил на улицу.
До горящего здания было меньше квартала, редкие прохожие на улицах оглядывались на пламя, покачивали головами и шли дальше, привыкнув за последнее время к таким зрелищам. Возле самого дома не было никого. Остатки стекол в разбитых окнах частью закоптились дочерна, а местами отражали отблески огня, бушующего внутри, дверь обуглилась и перекосилась. Украинец вышиб ее ударом ноги и вошел. Прихожая была заполнена едким дымом, дым забивал дыхание, слепил глаза. Почти наугад отыскал он вход в гостиную. Пол здесь уже пылал, осколки люстры зловеще сверкали, руины буфета громоздились посреди комнаты. Под ними в беспамятстве лежала вдова, израненная осколками. Украинец раскидал обломки, подхватил вдову на руки, вынес из гостиной в задымленную прихожую, из прихожей во двор, опустил на траву, наклонился, осторожно вытащил осколки стекла, вонзившиеся в ее руки и лицо, а затем припал губами к ее губам, делая искусственное дыхание.
Вдова, наконец, шумно выдохнула и открыла зеленые глаза.
— А, это ты, казак, — слабо, но насмешливо протянула она. — Все же решился поцеловать меня. Чего ж так медлил-то?
— Лэжи тыхо, дура, — ответил украинец. — Наболтаешься еще. Повэн рот дыму мэни надыхала.
— Грубиян ты.
— А то!
Он снова подхватил ее на руки.
— И куда ж ты собрался меня нести? — поинтересовалась вдова. — Неужто в магистрат? Или сразу под венец?
— Ага, — ответил украинец, — под венец… Тут скоро всему венец будэ… Тебя б сейчас в больницу, так порушили все, бисови диты, к бисовий матэри… Може, аптека дэсь осталась. Болыть?
— Душа болыть.
— Пройдет. Потом. Трымайся за шыю!
Вдова обхватила его руками, и он понес ее улицами и переулками к городскому центру. Аптека, к которой они направлялись, оказалась разрушенной и разграбленной, у развалин шаталось несколько восточного вида людей, на сей раз в черных одеждах и с зелеными повязками на головах.
— Шо ж вы творите! — с каким-то отчаяньем произнес украинец. — Це ж аптека, ведь же ж самим лекарства понадобятся…
Мусульмане разом повернулись к нему.
— Ты что, шакал, смерти ищешь? — злобно вопросил их предводитель, низкорослый небритый человек с маленькими колючими глазами.
— Нашли чем пугать — смертью, — отозвался украинец. — Кругом смерть. Ладно бы меня — я ж чоловик, здоровый лоб. А оцю жиночку тэндитну, красуню таку, — за шо?
Мусульмане обступили их со всех сторон.
— А красивая, да, — оскалился один.
— Отойди, — нахмурился украинец.
— Жадный, да? Посмотреть хочу.
