Миледи Ротман - Личутин Владимир Владимирович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
Глядя, как подпрыгивает за пианино хозяин, будто на угольях, Миледи вдруг подумала, что широкая сидюлька бывает у работящих людей, кто терпением своим, как пчела со взятка, высиживает семье добрый приварок. У Ротмана же корма с два тугих виноватых кочашка, состоящих вроде бы из одних кочерыжек, куда и гвоздя молотком не вбить. Ротману скучно сидеть на одном месте, и потому он поскакун и поэт; все у него делается с разлету, внахлест и взахлеб. Пришел, увидел, победил. Такие мужики думают лишь о себе, у них никогда не бывает крепкого дома...
С этой непонятно откуда взявшейся мыслью Миледи, не оглядываясь на хозяйку, решительно приложилась к бокалу, как бы остужая пожар в груди, и призналась, хотя никто за язык ее не тянул:
– Знаешь, Люся, я готова черту отдаться, лишь бы забрюхатеть. Верила бы в Бога, дак потянулась бы по монастырям. Всю бы Русь прошла, – протянула мечтательно. – Ты погляди, какая я! Во мне можно без дрожжей и сахару брагу варить. – Миледи, томясь, провела рукою по бедру, будто через джинсовую литую трубу хотела выявить чужому погляду свои дородные крепкие мясища.
– Так любишь Ивана? – задумчиво спросила Люся, избегая смотреть на гостью. Столбик пепла с сигареты сощелкнула себе на ладонь и, перетерпев его жар, стряхнула мертвый седой прах к себе в вино и выпила. – Неужели так любишь его? Я тебе завидую.
– По правде?..
– Как знаешь...
– Иногда убить охота, иногда на колени встать, как пред иконою. Ваня меня из ямы вытащил. Я уж было смирилась остаться в старых девах. А он за волосы вытащил. Но ему ребенка надо.
– А ты хочешь?
– По правде? – снова переспросила Миледи. Она чувствовала, как захмелела. Все плыло, размывалось в глазах; ей то ли хотелось заплакать, то ли исповедаться. Мечта о квартире неожиданно обрушилась, и на будущем приходилось ставить крест. Не век же маяться в гробу и дожидаться дара небесного?
– Смотри, – скушным голосом протянула хозяйка.
– Я ребенка побаиваюсь. У меня такое чувство, что ребенок меня убьет. Я пропаду, и меня не будет. Я не знаю, что это такое, но мне страшно. А брюхо просит, в брюхе все время ноет, прямо за пупом, словно там уже живет кто-то и просит свободы. Вы-пус-ти меня! Он меня извел, этот ребенок. Он меня извел! – вскричала Миледи, губы ее задрожали. Но она пересилила, порвала неожиданную удавку на горле и уже спокойно, с насмешкою, продолжила: – А Ване сына выложь и подай. Все мужики рехнулись на этом. Им наследника надо. Они и женятся, чтобы себя продолжить. Проклятые эгоисты. Все мужики эгоисты. Теперь я точно знаю. Он мне и расписание сделал, хи-хи! Чтоб все по науке. Что есть-пить, когда в туалет, да. График начертил, когда в постель с ним, когда из постели. Вниз головой велит стоять, ну, чтобы не вылилось. Яйца бычьи ест, штангу кидает, голым ходит. Он меня на взводе держит. Я для него машина, агрегат родильный. Ха-ха, правда смешно? Не то худо, говорит, что в меня, а то худо, что из меня... Ничего не понимаю. Он шиз! – Миледи пьяно покрутила пальцем у виска. Ей стало легко, раскованно, сквозь табачный туманец прорисовалось тонкое прекрасное лицо хозяйки, сигарета в мундштуке висела в воздухе сама собою, красиво плавала, будто в заводи тонкая серебристая рыба зевала алым хищным ртом, напуская вокруг туману.
– Ты пришли его ко мне, – донеслось издалека. – Я посмотрю...
Миледи хихикнула понятливо, погрозила пальцем. Люся невольно покраснела, будто ее уличили в дурном, лазоревые веснушчатые глаза затуманились. Она нервно затянулась, выдула струю дурной хмари, на миг скрывшись в лохматом рваном облаке. Из чада глухо, смущенно донеслось:
– Чего рыгочешь, дура? Я что, мужиков не видала? Они все через меня прошли. Работа такая. Они нынче все больные, – голос хозяйки треснул. – Хоть президент, хоть резидент. Все без штанов. Спускай штаны, говорю, лечиться будем. А у них, мужиков, все сознание там, – Люся показала в пол. – Это агроном. Агроном для них смерть.
Миледи не уловила соли в размышлениях уролога, но готовно хихикнула. Две дамы объединились в добровольный союз и друг за друга готовы были стоять насмерть. Мужиков сейчас можно отстреливать, как собак поганых на Куликовом поле, и укладывать их в валы. Все они скупердяи, эгоисты и сволочи.
Из гостиной, как нескончаемая макаронина из тестяной машины, выдавливалась музыка. Вроде бы и ритм рваный, прыгучий, африканский, но конца этой пряже не виделось: вилось, вилось веретенце под ловкими пальцами банкира, привыкшими листать купюры. Хозяин был отчаянным поклонником джаза и сейчас витал на седьмом небе; ангельские крыла без устали носили его в аере, не давали опуститься на грешную землю, где у всех на глазах рушился Марксов устой: деньги-товар-деньги. Фридман полагал, что женщины тоже млеют от блаженства и сейчас готовы очарованно пойти за ним хоть на край света. Но Люся неожиданно встала, зло прихлопнула дверь, прищемила за хвост макаронину.
– Все мужики в космонавты целят, чтобы в зенит и выше. А они агрономы. Ты пошли своего ко мне. Не бойся, не съем...
– Не пойдет. Он гордый. Он говорит, что здоров, как бык-осеменитель. Говорит, через микроскоп смотрел, бегают детки, как мыши, только хвостики мелькают. Он здоров, я здорова, а бьемся друг о друга, как два.пустых облака: ни молнии, ни дождя. Скуплю, Люся. Все я да я! Расскажи, ты-то как?..
Миледи неожиданно просветлела. Плохое вино делают южные огняные братья; от него нельзя забыться, а значит, нельзя и воскреснуть.
– А что я? – замялась Люся. Погрузившаяся в себя, как в крепость, она уже позабыла об откровенных исповедальных разговорах, когда накипь соскабливается с души, как бы растворяется в соляной кислоте, а тягость перекладывается на чужие плечи. – Борюсь с ветряными мельницами. Рыцарей все меньше, а больных все больше. Скоро баб станут осеменять, как коров. Быки измельчали и плохо скачут. А по жизни, что тебе сказать, Миля. И по жизни швах, все идет к концу, сваливаемся в пропасть. Ауфвидерзеен и никаких пожеланий. Руку не к кому протянуть для пожатия. Думают, что прошу. Теперь ладонь стяни в кулак, милая, чтобы сразу раз и по мордасам. Был закон мудака, а теперь – кулака... Да нет, вру. Сейчас из первого разряда больше. Дилетанты, неучи, сплошь дубины... Пролетела жизнь, как фанера над Парижем, только гуд в ушах. И что вспомнить?
– Тебе-то грех жаловаться...
– Ага, мне грех. Мне грех смеяться, грех плакать, грех сетовать. У меня райская жизнь, все мужики на поклон, хозяин – банкир, деньги гребет лопатою... Милка, слезы, а не жизнь, коли по правде. Когда родился больной ребенок, я сказала Грише, давай оставим в больнице. Не будем искать виноватого. Семья – не телега о двух колесах: чья сторона отвалилась, тот и спроказил. Говорю: любовь делает невозможное, она из житнего теста, абы из полена сотворит человека на удивление. А так что?.. Я врач, я знаю, что такие дети выпивают родителей, как вампиры, и не дают рожать. Он завопил: это негуманно, ты сволочь, так поступать над дитем? Это моя дочь, моя кровинка, я сам подниму ее на ноги. Только нужен свежий воздух и свежий продукт. Ну, я сдалась. Уехали в Слободу. Теперь что в плюсе: у него нет денег. В сорок лет денег нет и не будет. Нет семени и семьи. Что видишь – это дым на публику, мираж. У меня нет мужа, семьи и детей. У дочери нет ничего.
– А что с ним? – Миледи кивнула на дверь.
– У него семя свернулось, ушло на нуль.
– Ну ты скажешь! – хихикнула Миледи, закинула ноги на диван, свернулась калачиком, как домашняя болонка. – Они же бегают, как мыши. Мне Ваня сказал. Они что, связались хвостами в один клубок? Ну ты скажешь...
Миледи смежила глаза, ее сразу понесло куда-то по спирали, в самое сердце неведомой вселенной, аж в ушах засвистело. Она всхрапнула, блаженно улыбаясь. Люся, глядя на гостью, пила вино и плакала. Поганая работа, поганая жизнь. Все скверно, хоть петлю на шею. Ей захотелось засветить гостью скалкой по виску, чтобы больше не просыпалась, но так бы и ушла в иной мир со счастливым лицом. Дурам везет. Вот таким губастым, носастым дурам, у которых гитарою бедра, и проклятые жеребцы только и смотрят на этот б... развалец, будто в нем и есть вся сердцевина бытия, его мед и сахар. Придя в нарочитое бешенство, побарывая туманец в голове, Люся даже поискала взглядом что поувесистее, будто хотела тут же исполнить намерение. Но глаза уперлись в бутылку с «Бычьей кровью», и страшный интерес сразу загас...
