Мадонна с пайковым хлебом - Глушко Мария Васильевна (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
Потом сидела, уже не отвлекаясь, над кальками, надо было до конца дня все успеть и сдать в спецчасть. Зина уже двигала ящики, все убирала, а Фира пудрила свой носик; она же все заполняла рейсфедер тушью, Передвигала по рейсшине угольник, от мелкой штриховки рябило в глазах.
— Тебе еще много? — подошла Фира. — Давай помогу?
Нина помотала головой — нет, не надо. Она догадывалась, что Фире просто не терпится остаться вдвоем, без Зины, и поговорить. Фира ей нравилась — всегда веселая, добрая, тетя Женя сказала бы «подельчивая», но Нину пугала ее развязность и то, как обнаженно рассказывает она про интимные тайны, и дружбы у них не выхолило.
— Ну, как хочешь, — обиженно произнесла Фира и пошла, процокала каблучками, покачивая бедрами.
Ладно, пусть, она молодая, у нее своя жизнь… И тут Нина вспомнила, что ведь Фира старше ее, Фире уже двадцать три, но все равно, она моложе по жизни, сейчас вернется домой, приоденется и пойдет с женихом — у нее каждый месяц менялся жених — в кино. А я зайду за Витюшкой, погуляю с ним, а дома буду стирать.
Нина сдала чертежи, собрала свою сумочку, спустилась вниз, миновала турникет — «вертушку», пошла по узкому в выбоинах тротуару, где шли они вчера вдвоем, но что-то заставило ее остановиться. Она оглянулась и увидела высокого мужчину в серых брюках и в голубой с белым футболке, он стоял под деревом, курил и, улыбаясь, смотрел на нее.
— Ты?!
Она побежала назад, к нему, все еще не веря и ожидая, что вот сейчас непостижимым образом он исчезнет, она не успеет дотронуться до него. Подвернулся каблук, она чуть не упала, он подхватил ее, обнял, они стояли так, и она слышала, как громко и трудно он дышит:
— Разве ты не уехал? — уткнувшись лицом в грудь, глухо спросила она.
— А почему я должен был уехать?
— Я думала…
— Мы отчаливаем послезавтра, если, конечно, ничто не помешает.
Послезавтра! У нас уйма времени, можно целые сутки смотреть друг на друга и говорить слова… Или даже молчать и не смотреть друг на друга, а стоять вот так и слушать, как стучит его сердце.
— Вчера я не смог. Мы всю ночь разыскивали свои вагоны, их куда-то загнали, а ты ждала?
— Нашли?
— Кого?
— Ну, вагоны эти.
— Нашли.
Жаль, подумала она. Виктор поднял отскочивший каблук, повел ее, припадающую на ногу, к какому-то зданию, сказал «Подожди-ка…» Она стояла, привалившись боком к теплой стене, смотрела, как ищет он камень и прибивает каблук. На руках его вспухали и опадали мышцы.
— Я тебя без формы не узнала.
— А-а! — Он состроил гримасу. — Надоело козырять, а ничего другого не нашлось, это все, что осталось от моей гражданской жизни.
Не все. Там, в Лефортово, в камере хранения — твой синий костюм.
Он махнул рукой.
— А-а, зачем мне он сейчас?
Он прибил каблук, покачал его, проверяя надежность, присел на корточки, снизу посмотрел на нее:
— Ну-с, ножку дивную продень…
И сразу она вспомнила свой сон точно таким было у него лицо, когда он столкнул сапогом на них черную груду земли.
Он поднялся, вытер платком руки.
— У тебя такое лицо — обиделась, что не пришел вчера?
…Но он же не отвечает за мои сны!
— Да нет, не обиделась.
Они пошли, Нина продела руку под его локоть, но все сбивалась с ноги, не могла приноровиться к его шагу, а он прижал к себе локтем ее ладонь и все поглядывал на нее сверху горячими карими глазами, а она слабела и обмирала под его взглядом. Что же я молчу, почему молчу, ведь уже начался отсчет нашего с ним времени, он уедет, и опять я буду жалеть…
— Ты от Ады узнал, где ясли? — Это были не те слова, которые хотела она сказать, но нельзя же все время молчать…
— Да, и знаешь, он сразу ко мне пошел… Красивый мальчик, ТОЛЬКО худенький.
В этой фразе ей послышался упрек, но она промолчала. Еще бы не быть ему худеньким!
— Сейчас заберем его и отправимся к нашим, там ждут.
Нина вскинула на него глаза:
— Я не пойду. Не могу.
Он даже приостановился от удивления.
— Почему?.. У тебя дела?
— Нет. Просто не могу — и все.
Он облегченно улыбнулся, похлопал ее по руке.
— Глупости, маленькая, нас ждут, и я обещал… Там накрывают стол.
Она молчала, но он понял: в этом молчанье нет согласия, и принялся уговаривать, все так же похлопывая ее по руке: сейчас не время разводить капризы, он приехал ненадолго, ему одинаково хочется побыть и с ней, и с родными… А если были какие-то обиды, нужно переступить через них, в такое время надо держаться всем вместе, вот так, — сжал он в кулак пальцы.
— И потом, они хотят поглядеть на Витьку.
В его словах были логика и правота, но слова эти уходили, как вода в песок, ей очень хотелось сейчас сказать «ладно» — ведь ради него, — но она знала, что не сделает этого, даже ради него. Даже если он сейчас уйдет один и она не увидит его больше.
Она очень точно сказала: «не могу». Хотела, но не могла. Не обида и, уж конечно, не гордость мешали ей переступить порог того дома. Она потом много раз возвращалась к мысли: наверно, у них — своя правота, они не виноваты, что не дано им сострадать чужой беде, как не дано слепому видеть солнце, глухому слышать звуки мира… И она ни в чем не обвиняла их, но не могла забыть, как скиталась с ребенком по скованным морозом улицам и возвращалась вечерами, чтобы услышать: «Как успехи?»
…Он остался у дверей, она вывела из яслей зареванного сына, Виктор взял его на руки, спросил:
— Ну, куда теперь? Ты не передумала?
— Ты иди, тебя ведь ждут там…
Виктор ничего не сказал, понес сына, она шагала рядышком — совсем, как мечталось ей вчера, но что-то уже встало между ними, она подумала измученно: боже мой, ведь остался всего один день!
— Почему он плакал? — спросил Виктор.
— Он всегда плачет, когда я прихожу. Боится, что опять уйду.
Виктор прижал к себе головку сына, забормотал что-то, Нине послышалось: «Комочек мой…»
На Приваловом мосту возле лестницы Нина приостановилась:
— Осторожно, здесь крутые ступени.
Виктор посмотрел вниз, потом пробежался взглядом по ветхим деревянным строениям.
— Никогда бы не подумал, что в этом городе есть такие трущобы.
Они спустились вниз, подошли к домику, Нина, поднявшись на цыпочки, пошарила рукой над дверью, нашла ключ.
Из открытой двери пахнуло застарелой сыростью и керосином. Виктор потоптался у порога и, пригнувшись, вошел в сени, потом в комнату. Постоял так, потом спросил:
— Ты тут живешь?
— Да, живу. Ты проходи.
Витюшка запросился на пол и, как только Виктор опустил его, подбежал к буфету, стал тыкать в него пальчиком и кричать «дай!».
— Чего он хочет?
— Есть. Он всегда хочет есть.
Спохватившись, Виктор полез в брючный карман, достал подтаявшую шоколадку.
— Совсем забыл про нее. Ему можно?
— Ему все можно.
Витюшка выхватил из рук отца шоколадку, уселся на низенькую скамейку, принялся болтать ножками и грызть шоколадку.
Виктор прошелся по комнате, разглядывая потолок, стены, заглянул за занавеску.
— А чей это дом?
— Одной женщины, ее зовут тетей Женей.
— Она твоя тетка?
— Нет. Просто хорошая женщина. В этих трущобах, представь себе, живут хорошие люди, добрые… Еще была старушка она умерла.
— Кто — умерла?
— Ипполитовна. Нищенка. Она кормила нас, когда у меня украли карточки.
Он смотрел на нее, удивленно помаргивая, словно ничего не понимал. Словно она изъяснялась на иностранном языке.
— Разве тут можно жить?
— Можно. Да ты садись, не бойся. Или ты спешишь?
Он осторожно опустился на старенький фанерный стул, предварительно осмотрел его и испробовал на прочность.
— Знаешь, мне тебя нечем угостить, только холодная картошка и немного селедки…
— Я сыт, не беспокойся, — перебил он.
А ей очень хотелось есть, и она выставила на стол остатки селедки, молодую картошку, придвинул к нему хлеб и уже вялые, чуть сморщенные малосольные огурцы.
