Рассказы о Чике - Искандер Фазиль Абдулович (бесплатные полные книги TXT) 📗
Брат Боцмана, звали его Христо, занимался боксом. Он был на несколько лет старше Боцмана, ему было лет шестнадцать. Однажды он принес домой перчатки и песочные часы и предложил Чику побоксировать с братом.
Чик знал, что он сильнее Боцмана, но также знал, что Боцман очень ловкий. Они стали боксировать, и первый раунд прошел на равных. Во втором раунде Христо по-гречески сказал своему братцу: «Алихора! Алихора!» Это значит: быстрей, быстрей. Ага, подумал Чик, они мне навязывают темп. В журнале «Вокруг света» Чик читал много всяких рассказов про знаменитого американского боксера Джо Луиса, чемпиона мира. И Чик стал лихорадочно вспоминать, какими приемами отвечал Джо Луис, когда ему навязывали темп. Чик до того сосредоточился на воспоминаниях, что забылся и не заметил, как Боцман нанес ему резкий удар. Чик брякнулся на землю, хотя было совсем не больно.
Чик быстро вскочил, но Христо, неприятно засмеявшись, сказал: «Нокдаун!»
Смех Христо прозвучал нехорошо. Он прозвучал как знак фамильного превосходства. Чик был уверен, что, если бы он послал в нокдаун его братца, Христо и не подумал бы так засмеяться.
Но это еще полбеды. Вслед за старшим братом и Боцман рассмеялся самодовольным, наглым смехом. Смех его как бы означал: я давно знал, что Чик плохо держится на ногах. И в этом была подлость.
Чик с Боцманом никогда не дрался, но полное преимущество Чика в уличной драке Боцман давно признал. Да оно легко вычислялось. Чик спокойно поколачивал некоторых мальчиков, которые спокойно поколачивали Боцмана. Простая арифметика. И вот Чик брякается на землю от случайного удара, и Боцман издевательски смеется над ним, забывая об этом. И Чик припомнил сейчас подлый смех Боцмана.
— Анести, — сказал Чик, как бы отбрасывая чадру его прозвища, чтобы прямее видна была его бесстыжесть, — почему, когда в позапрошлом году Христо принес перчатки и мы дрались и я упал, почему ты тогда смеялся надо мной?
— Потому что ты смешно шлепнулся, — сказал Боцман с раздразненным недоумением.
— Анести, — горестно повторил Чик, как бы пытаясь терпеливо докопаться до его совести, — это же нечестно — смеяться, когда человек упал от твоего удара. Это же нечестно, Анести!
Боцман прямо-таки застыл от возмущения. Потом он яростно выплюнул из своего рта жвачку и крикнул:
— Ты посмотри! Он выигрывает и он же вспоминает! Играй!
— Хорошо, — сказал Чик.
Боцман снова подкинул монету. И Чик снова, стараясь отдалить его от своей тайны, крикнул перед самым приземлением ее:
— Решка!
Монета упала на «решку». Но, видно, Чик переборщил, и Боцман что-то заподозрил.
— Почему ты молчишь, когда пятак наверху, — спросил он, — а говоришь, только когда он возле земли?
— Все по правилам, — ответил Чик, — когда хочу, тогда и говорю.
— Нет, — сказал Боцман, — я заметил, что ты говоришь, когда пятак уже еле-еле крутится и можно разглядеть, на что он упадет.
— Не смеши людей, — сказал Чик. Боцман подумал, подумал и решил:
— Я буду копейку кидать… Посмотрим, как ты разглядишь…
— Как хочешь, — сказал Чик.
Чик, конечно, помнил, что чем мельче монета, тем точнее она падает. Множественность вращений увеличивала точность.
Боцман подбросил копейку.
— Орел! — крикнул Чик, когда монетка была еще на взлете.
Копейка упала на землю, отскочила и замерла на «решке».
— Вот видишь, — крикнул Боцман, — я понял, что ты меня фрайеруешь!
— Кидай, — сказал Чик, отдавая ему десять копеек. Боцман выиграл еще раз, а потом все проиграл до последней копейки.
Он стал играть на последнюю копейку и выиграл копейку. Стали играть на две копейки, и Боцман снова выиграл. Стали играть на четыре копейки, и Боцман снова выиграл.
С тех пор как стали играть на копейку, Чик даже не смотрел Боцману на руку. Говорил наугад. Он знал, что на копейке далеко не уедешь. Боцман снова сыграл на все деньги и все проиграл уже вместе с последней копейкой.
Он был здорово раздражен, что ему начало везти, когда у него оставалась только одна копейка. Он двинул было челюстями, чтобы немного успокоиться на жвачке, и вдруг обнаружил, что жвачки во рту нет.
— Где моя жвачка?! — крикнул он и посмотрел на Чика с таким видом, как будто Чик незаметно вытащил ее у него изо рта.
— Ты ее выплюнул! — сказал Чик.
— Подумаешь, один раз в жизни выиграл! — крикнул Боцман и, передразнивая Чика, добавил: — Зачем ты смеялся, зачем ты смеялся? Свалился, как гнилая груша с дерева, потому и смеялся!
Чик махнул рукой и пошел от него. Деньги приятно тяжелили карман. Монеты Боцмана, знакомясь с монетами Чика, дружески перезвякивались. Какая-то смутная неприятность чуть-чуть давала о себе знать, но монеты дружески перезвякивались, и Чик под эту музыку успокоился.
На углу большие мальчишки играли в «расшибаловку». Они играли на цементном тротуаре. Когда они, став на корточки, долбили своими тяжелыми царскими пятаками уже рассыпавшуюся кучу денег, на тротуаре стоял перезвон, как в маленькой кузне: тюк! тюк! тюк! Деньги куют деньгами.
Среди ребят, следящих за игрой, Чик заметил двух сверстников. Один из них был Бочо, а другой Славик. У Славика было нежное румяное лицо, и он нравился девочкам. За все это он получил прозвище Суслик.
Суслик жил рядом, напротив стадиона. Он учился в одной школе с Чиком, но в другом, параллельном, классе. Год назад он вместе с родителями переехал в Мухус из Москвы. Сначала ребята не верили, что он из Москвы. Многие приезжие мальчики норовили выдать себя за москвичей. Иной приедет из Краснодара или даже из Армавира, а норовит выдать себя за москвича.
Однако вскоре пришлось поверить. Иногда он выходил из дому прямо в носках, без обуви. Сидит себе на крылечке в носках или даже гоняет в футбол в носках. Ему было не жалко носков. На такой шик мог решиться только москвич.
Славик был единственным сыном своих родителей. Его отец и мать, оба работали в обезьяньем питомнике. Они были ученые. Профессорская семья, говорили на улице Чика. Это была единственная профессорская семья, о которой слышал Чик. Чик точно не знал, оба родителя Славика профессора или каждый из них полупрофессор, и потому в целом семья профессорская.
Да, Суслик был хорошенький и нравился девочкам. Но у него была странная привычка: что ни скажет — хохоток.
В первое время Чику как-то чудно было слышать этот хохоток. Он сперва даже думал, что в словах Славика, вероятно, скрыта какая-то острота, понятная в Москве, но еще непонятная в Мухусе. «Аида пить лимонад! Ха! Ха!», «Пошли на бартеж! Ха! Ха!», «Махнули на море! Ха! Ха!»
Потом Чик догадался, отчего это — избыток здоровья, благополучия, богатства. Казалось, вокруг Суслика роятся миллионы пылинок счастья и заставляют его все время чихать смехом. Чик чувствовал, что Суслика что-то неуловимое связывает с Оником. Но Оник никогда не доходил до того, чтобы бессмысленно хохотать. А уж если бы он вздумал выйти в носках на улицу и гонять в футбол, тут бы его отец, Богатый Портной, завопил бы на весь город.
В то время, все еще продолжая интересоваться загадочной душой богачей, Чик сблизился со Славиком. Чик еще не был у него дома, но знал, что приглашение назревает. И вот однажды Славик на переменке, пробегая мимо него, остановился и сказал:
— Чик, приглашаю на день рождения! Мировая шамовка и мировые девчонки! Жди меня после школы! Забегу за тобой! Ха! Ха!
Чик пришел из школы и стал ждать. Он даже сразу надел на себя свежую белую рубашку и первые свои длинные брюки, с непривычки накаляющие икры ног.
— Ты куда собрался? — спросила мама.
— Да тут один москвич пригласил, — мимоходом ответил Чик.
Но вот он его ждет да ждет, а Славика все нет. Чик все это время тоскливо сидел дома. Он даже в сад не пошел, боялся, что Славик заскочит и, не найдя его дома, убежит. Мама начала коситься на него, как бы думая, что Чик чего-то там не понял и простодушно преувеличил свою близость с москвичами.
Наконец Чик вышел на улицу и стал ждать Славика, сидя на крылечке Богатого Портного. Поглаживая Белку, он смотрел и смотрел, когда из-за угла выскочит Славик. Но Славик все не выскакивал. Становилось все тоскливей и тоскливей. Оказывается, ничего в мире нет ужасней этого, когда тебя приглашают на день рождения, обещают зайти, а потом не заходят.
