Сын - Майер Филипп (книги TXT) 📗
– Он все твердил, что мы живем на Границе, – продолжал Джонас. – С большой буквы «Г». Я говорил, что граница закрылась задолго до его рождения, а он читал мне нотации о традиции, которую мы обязаны хранить. Я пытался объяснить, что нет никакой традиции, что не может быть традиции у явления, существовавшего всего пару десятков лет. Без толку… Не знаю, во что превратится со временем это место, но прямо сейчас я вообще не вижу в нем смысла. Культурной жизни никакой по причине слабой заселенности, но и дикой природы не осталось. Просто глухая провинция, деревня.
Джинни молчала.
– Ты должна продать все это. Сохрани нефть, но с остальным нужно порвать начисто. Мы устроим тебя в Барнарде.
– Я не поеду на Север, – тихо проговорила она.
– Ты же была там только в детстве.
– Здесь мне лучше.
– Джинни, – он с досадой прижал ладонь ко лбу, как будто ничего глупее в жизни не слышал, – все, чему нас учили, либо ложь, либо дурацкая шутка. Янки – то, янки – се, хуже янки быть не может, это просто куски дерьма, а не люди. И вот однажды я подумал: если папа так сильно их ненавидит, мне, пожалуй, будет лучше среди них. Сам он оказался куда хуже любого из парней, с которыми я познакомился в Принстоне; с рождения купался в деньгах, но вечно жаловался на бедность и ныл, что все его используют. С мексиканцами он так же себя вел?
Она промолчала.
– Напрасно я сюда приехал, – вздохнул Джонас. – Идиотский поступок.
Он задержался еще на неделю, пока оба не убедились, что имущество в порядке. К тому времени брат перестал злиться. Он изменил свое завещание в ее пользу – на случай, если что-нибудь с ним случится; подписал доверенность на ее имя. В эти дни они стали близки как никогда прежде; она потеряла отца, но обрела брата. А потом он сел в поезд, идущий на восток, на войну, и еще долгих три года они не виделись.
С того дня, как уехал Джонас, она превратилась в кошку – спала три четверти дня, просыпалась посреди ночи, бродила по пустому дому, вновь засыпала в слезах на диване в гостиной, пока не разбудит яркий солнечный свет, бьющий прямо в глаза. Поднималась к себе в спальню, задергивала тяжелые шторы, находила у дверей комнаты завтрак или обед – остывшие яйца, холодное мясо, – принимала душ.
Ей нечем было заняться. Никакой работы, ничего, к чему можно приложить руки и голову. Раз в неделю – наверное, это бывало по четвергам – она находила на столе папку с чеками на зарплату, которые подписывала и оставляла у дверей. Она вспоминала отца и плакала, вспоминала братьев и плакала; она смутно осознавала, что время идет, а Финеас отчего-то не звонит, не приглашает переселиться к нему. Частенько она сама не понимала, о чем плачет – об отце, о братьях или о прадеде, которого нет уже почти десять лет, но который был с ней нежнее и заботился гораздо больше, чем родной отец.
Прошел месяц. Или два. Но однажды она проснулась на рассвете и с предельной ясностью поняла, что отныне сама отвечает за собственную жизнь.
Спустя неделю явился человек из Южной Компании, поговорить о будущем.
– Я уже несколько дней, как приехал сюда, но, говорят, вам нездоровится.
Он держался так, словно они давние приятели, но Джинни, скрестив руки на груди, молча встала в дверях. Он сразу предложил миллион долларов плюс двенадцать с половиной процентов за аренду собственности, за исключением участка, на котором уже вела разработки «Хамбл». Ему прекрасно известна вся подноготная. Двое братьев погибли на войне, отец скончался в результате несчастного случая, а Джонас вернулся в Германию.
– Вы можете переехать в город, – торопливо добавил он. – Или выращивать бычков, или делать что пожелаете. Больше никаких тягот в жизни. – И сочувственно улыбнулся.
Она смотрела в сторону, надеясь, что мимо проедет кто-нибудь из вакерос.
– Вы говорите, как священник, – бросила она.
– Благодарю. – И завел речь о кормах, о погоде, о разведении скота, пока она не перебила его.
– Остальные тоже соглашаются на восьмую часть стоимости или только вдовы и сироты?
Он продолжал улыбаться, глядя сквозь нее, догадываясь о намерениях, сквозивших в ее грубости. Агент стоял очень близко, и она с трудом сдержалась, чтобы не сделать шаг назад, но это означало сдать границу. На улице очень жарко, естественно было бы пригласить его в тень, однако Джинни решила не обращать внимания на мелочи, она не шелохнется. Но может, она ведет себя глупо и просто в корне неверно оценивает ситуацию? Кажется, вся прислуга уже разошлась; интересно, как он вообще проник на территорию.
Она чувствовала даже запах его дыхания, а вместе с тем – нарастающую тревогу. Все работники на пастбищах, очень далеко, они ничего не услышат, а Хьюго, повар, уехал за продуктами в Карризо. Она абсолютна одна, а у этого человека может быть что угодно на уме.
– Знаете, я устала, – твердо сказала она.
Он кивнул, но продолжал говорить; снял шляпу, чтобы вытереть лоб, на котором не видно линии загара – конторский служащий. Повторил, что здесь неподходящее место для одинокой девушки, и холодок пробежал у нее по шее. Кажется, уже слишком поздно. Он получит все, чего добивается. Во рту пересохло. Собрав все силы, она выдавила:
– Если вы не уйдете, я вызову шерифа.
Он медлил, словно ждал подробных разъяснений, или, может, хотел показать, что уходит по собственной воле, просто ему уже пора. Но наконец дружески стиснул ее плечо и пожелал доброго дня.
Закрыв дверь, она направилась прямиком в отцовский кабинет, мимо дюжины распахнутых окон и бессмысленно запертого французского окна (существовало множество способов проникнуть в дом, стоило только обойти его кругом).
В ящике стола она нашла кольт, но, когда потянула затвор, магазин со стуком вывалился и закатился под стол.
Джинни отперла шкаф, где хранилось остальное оружие, достала 25–20, с которым охотилась в детстве. Братья считали это ружье игрушкой, но и с такой безделицей она завалила пару оленей. Отыскала патроны, зарядила винтовку и вернулась в холл. Это просто смешно. Злоумышленник мог бы покончить с ней давным-давно. Ее внезапно охватила злость на Джонаса, на отца, на…
С улицы послышался шум – «форд» арендатора уже у ворот. Она издалека наблюдала, как он – маленькая точка – открывает ворота и уезжает. Нахлынула жуткая усталость, захотелось прилечь.
Но вместо этого она зарядила несколько револьверов (автоматическому оружию не доверяла), сложила в корзинку и прошла с ней по дому, раскладывая оружие, будто расставляя цветы: один – в большую вазу у входной двери, второй – на полку в кухне, третий – у кровати, а четвертый – рядом с любимым диваном в гостиной.
Вышла на галерею, откуда видны были окрестности на много миль вокруг, вплоть до шоссе, и принялась размышлять, что же все-таки произошло. Шерифа вызывать не стоило. Для важного дела всегда найдутся вакерос. Мысль, что арендатора можно просто пристрелить, принесла облегчение и настроила на нужный лад. Она глазела на облака, прикидывая, как это могло быть. Он бы, наверное, рухнул как подкошенный, прямо как бычок или боров на забое. Почему же так дрожат руки? Я схожу с ума. Она вернулась в дом, спустилась вниз и остановилась перед большим зеркалом в холле. Это шутка, оружие – это просто шутка, она лишь ребенок, играющий во взрослые игры. Или она все-таки сходит с ума?
С облегчением услышала, как вернулся повар и уже весело болтал с горничной. Возможно, она даже говорила сама с собой и прислуга это заметила. Да, все они были правы – Джонас, отец, бабушка, – ей здесь не место.
Первый грузовичок вакерос, перевозивший лошадей с дальних пастбищ, показался на гребне дальнего холма. За ним второй, третий. Тревога отступала. Все идет своим чередом. Она должна рассказать им, что случилось. И неважно, что будет с потенциальным арендатором, – мне нет дела, убеждала она себя, никакого дела, – это вам не Север, где вы можете запросто приставать к незнакомым людям. Даже револьверы заряжать не стоило; ей нужна оборонительная стена вокруг, стена из людей, охрана, которую содержал ее отец.
