Малая Пречистая - Аксенов Василий (читаем книги бесплатно txt) 📗
– Ты чё, смеёшься, а, ли чё ли? Уж, слава Богу, восьмой час. Пока то да сё, шель-шевель, глядишь, и девять. Заспаться совсем хочешь? Сёдня ульишек тридцать-то хошь надо просмотреть. Эй, да ты чё, на самом-то деле! – трясёт мужа. – Прокопий, вставай, вставай, я есть буду. Смотрю, совсем уж… это чё же.
Аграфена, не снимая с головы сетку, села за стол и приступила к завтраку. Из-под полога в спустившихся на пятки носках показались ноги. Самого Прокопия не видно, но слышно, как он отчаянно чешется.
– Накусали всё же, собаки. Аграфена!
– Ну? – с полным ртом отозвалась Аграфена, глядя на носки мужа, им же будто бы и отвечая.
– Ты жива ещё, а?.. Вылечи-ка!
– Вот, гамнюк, я тебе кружку налила тут. Вечером, хорошо будешь себя вести, может, и две получишь. – Помотав головой, Аграфена добавила: – Только и думат… глаза не успел разодрать…
Откинув марлю, появился Прокопий. Аграфена смотрит на него и морщится, морщится, но смотрит.
– И на кого ж похож ты! – говорит.
– На кокош, – отвечает ей Прокопий. – Мужика, ли чё ли, никогда не видывала.
– Да ты на мужика-то, чё, похож, ли чё ли, обормотина!
– А на кого же?
– На Петькин матрас.
– Хм… гм… ну и голова, не голова, а бомба атомная.
Спал Прокопий одетый – в том, в чём приехал, – теперь лишь натянул на ноги чирки – к столу направился.
Аграфена, бросив в тарелку вилку, быстро и ловко отодвинула кружку с медовухой; торопясь прожевать и стараясь не выронить при этом изо рта, затараторила:
– Э-э, нет, нет, нет, не-е-ет! Иди, поганец, руки вымой да свою рожу сполосни вначале.
– Даша ты! Выдумала тоже… Я чё, в навозе, чёлн, спал! Разве, не помню, об тебя, успел, испачкался…
– Иди, иди, а то и этого вот не получишь. Вон, за окошко, выплесну – и баста.
– Ет… твою… культура, тоже мне, нашлась! Сама-то расселась за столом… как татарин… Сетки не можешь скинуть с головы.
– Иди, иди, хошь освежись… смотреть тошно.
– Не смотри, не на смотринах, – сказал Прокопий и вышел на улицу.
Понеслись вскоре по утреннему лесу звяканье ковшика о рукомойник, плеск воды и фырканье. Застрекотала где-то сорока, а из избушки послышался приглушённый голос Аграфены:
– Прокопий.
– Ого?!
– Давай-ка закроем ямку.
– Чего, чего?! Ты там прожуй сначала, картошку-то проглоти, а то: мям-мям-мям – и хрен поймёшь – чё!
– Я говорю, давай закроем ямку тёсом, а сверху – шифером, что на избушку новую-то привезли. Не дай Бог, прикатят. А?!
Прокопий молчит. Вытерся висящим на колу и служащим вместо полотенца грязно-белым пчеловодческим халатом. Только после этого, войдя в избушку, усевшись за стол и опорожнив кружку, ответил вопросом:
– Это чего тебе вдруг взбрендило?
– А у тебя душа ни о чём не болит. Знашь только гадось эту лакать, тут уж тебя упрашивать не надо, пил бы да пил, а там хошь трава не родись. А еслив приедут?
– Да и в рот им, баба, шаньгу! Пусть едут!
– Ну, смотри…
– А чё смотреть-то! Дура ты, ли чё ли? Там же ведь, в вошь-мать, н-не одна доска и н-не щепки, а плахи, а они ведь не выболели, не исхудали… Потаскай-ка их, иди, попробуй. И шиферу – того не один листик. А если перекладывать, то уж все. Н-не разложишь же на кучки. Увидят, скажут, ага, чё, мол, а не себе ли отложили?! Никакого соображенья у человека. Говоришь, а чё говоришь? Языком лишь бы зудить. Домой-то в этот раз думашь, нет ли, пару фляг везти?
– Ну. Врачу-то надо да и…
– Так и чё? Опять всё с ямки перетаскивать назад?.. Ты покумекай!
– Скажи, что лишний раз пальцем лень пошевелить.
– Ну, прямо-ёшь-твою-в-вошь-мать! Лень! Лень! Да ты пошто така-то, баба, а?! Ну не баба, а шипичка. Хошь бы поесть дала спокойно… Лень-то тут при чём? Котелком нужно варить. – Прокопий постучал себя по лбу вилкой. – Наоборот ещё всё надо по… как тебе бы объяснить?., по… ещё и ямку приоткрыть – вон она, дескать, лезь, кому охота, смотри, а я, мол, не боюсь… так, поспокойней чтобы, но…
– А, ну тебя, и слушать тошно. Легче с печкой вон договориться. Пойду дымарь вон лучше разводить.
– Ступай, ступай, давно бы так… Э-э-эй, Аграфена, ещё бы кружечку дала! С одной-то и не наработаешь.
– Ага! А эт-то вот н-не видел! – ответила Аграфена мужу, сунув к носу его кукиш.
Прокопий отмахнулся от кукиша вилкой и просить больше не стал. Его отступчивость показалась Аграфене подозрительной. Знает Аграфена, что коли уж захотел Прокопий выпить, то всю душеньку вымотает, землю сквозь туда-сюда пророет, но своего добьётся. Идёт Аграфена за зелёную штору и осматривает стоящие в самом углу, за дровами, фляги с медовухой. Дёргает за замки – целы те. Наклоняется ниже и близоруко щурится. Печати (неизвестные Прокопию) – приклеенные воском волоски – не потревожены. Аграфена успокаивается.
– Я уж, грешным делом, подумала, ключик подобрал или гвоздём как наловчился… Тут на тебя лени не накатишь, гору раскидашь, – сказала так и как бы в простодушии добавила: – А замочки-то вроде в порядке.
– Иди, иди, коли пошла… разводи дымарь. Нужны мне твои замочки. Отродясь не лазил под замки. Иди. Иди. Уж обогрело.
– Ты тоже очень-то тут не рассижывайся.
– Ты дай поесть-то мне хошь толком. Не на гулянку, наверное, собираюсь.
– Будешь уходить, стол от мух хошь полотенцем вон прикрой.
– Шуруй, шуруй. Прикрою. А то в ушах уж от тебя звенит.
Спустя два часа уже припекает. И крепко-крепко припекает. Небо безоблачно. Листья на берёзах не шелохнутся. На осинах – дрожат от восходящих потоков нагретого воздуха. Над пасекой повис пчелиный гуд.
Со свободным от сетки лицом через сдвинутые на кончик носа, который у него, как говорит Аграфена, рос на семерых, а одному ему достался, очки Прокопий рассматривает, повернув её к солнцу, рамку. Аграфена дымит из дымаря в раскрытый улей. Оба в белых халатах.
– Обезматил он… ли чё ли? – бормочет Прокопий.
– Недолжён.
– Знаю, что не должён.
– А чё тако?
– Не червит.
– Где при облёте, может быть, погибла? – предполагает Аграфена. – Мало ли… сглотнула, может, птичка?
– Всё мо-о-о… а, нет, есть! Вон, в самом углу. Видишь?
– Где? Да я кого там без очков-то!
– Ну, слепошарая… да вон же!
– A-а, ну-ну, вижу…
– Да ты куда?! Халат-то мне спалишь! Спишь? А? Сюда вот… видишь, где лезут, туда и дыми.
– Туда и дымлю.
Аграфена шустрее заработала дымарём, но через минуту, то ли устав, то ли забывшись, снова начала дымить кое-как и куда попало.
– Слышишь? – спросила она.
– Кого?
– Коршун пить просит.
– Напои.
– К дожжу… Не растаскал бы куриц дома-всё и кружал над нашим домом. Заиграются – обо всём на свете позабудут. Из речки, наверное, не вылазят, обормоты… Ой, Маньку бы с Юркой не додумались там в воду заташшыть, а то утопят… тьфу, тьфу, тьфу. А вон и галки по земле ходят, точно польёт…
– Бабьи сказки, стоишь тут, рассказывать.
– Чё бабьи-то? Приметы. И сам же всё так говоришь. Или это когда они на деревьях виснут?.. И Полкан утром траву шшыпал. Скажешь, тоже, чё ли, сказки? Всё к одному.
– Жрать захотел, вот и шшыпал, или глисты совсем замучили.
– Да я его кормила.
– А яво хошь закорми. Не кобель, а объедало.
– Взял бы да убил, еслив не нравится.
– Пусь хошь до осени-то доживёт, а то в ём мало чё поймёшь счас.
– А трубка шипит?
– Пока в кармане – нет, закурю – зашипит. А пойти ему, дак он и без трубки моей направится. Баба.
– О-о.
– Вот откусить бы проволоку тут… Сходи-ка за кусачками. Ай, да я сам. Тебя дождёшься разве.
– Ох, олень, а не мужик.
– Дыми, дыми, то пчёлы лезут вон.
Прокопий поставил в улей рамку, снял очки, спрятал их в карман халата и расторопно побежал к избушке. Вступив в неё, схватил он с подоконника кусачки и поспешил с ними за штору. Чтобы было светлее, завернул её Прокопий и опустился на колени перед флягой. Кусачками с противоположной от замка стороны он вытянул удерживающую крышку заклёпку, которую распили надвое еще перед последним отъездом домой, и открыл посудину. Наклонил её – и приложился. Утолив жажду, закрыл осторожно крышку, вставил на место заклёпку и осмотрел внимательно Аграфенину печать. В порядке вроде. Прокопий поднялся, опустил штору, вышел из избушки и уж неторопно пошёл на пасеку.
