Пока подружка в коме - Коупленд Дуглас (читать полную версию книги .TXT) 📗

— Ричард, — сказала Венди, — Карен отключилась. Мы всего-то пару глотков тяпнули, а с ней — смотри сам, что творится. Вообще это на нее не похоже. Пэм, притащи какое-нибудь одеяло. Ричард, ее нужно отвезти домой. Лайнус, привет. Как тебе эта… ну, вечерника?

— Погром! — ответил за друга Гамильтон.

Я не на шутку заволновался: чтобы Карен отключилась с двух легких коктейлей? Выглядела она вроде нормально, но что-то было явно не так. Нет, ее не тошнило, ничего такого, просто слабость и побледневшее лицо. Говорить с ней оказалось бесполезно. Она почти спала, не пытаясь ни вымолвить хоть слово, ни кивнуть, ни посмотреть в глаза. Чтобы скрыть накатывавшую на меня панику, я с напускным равнодушием сказал:

— Поехали к ней. Ее родителей нет дома, мы спокойно уложим ее спать, а сами посмотрим телевизор, да и за ней последим. Скорее всего, ничего серьезного…

— Всё идиотские диеты, — сказала Венди. — Наверное, ее просто срубило после такой нагрузки. Шутка ли — кататься на лыжах, проголодав перед этим несколько дней.

— Поехали, — согласилась Пэм, — как раз успеем к «Субботнему вечеру» по ящику.

Мы с Венди положили Карен в «датсун», ее кожа покрылась испариной, но ничего подобного ознобу заметно не было. Наша маленькая автоколонна направилась к дому Карен — через один от моего собственного. Я сам отнес ее на руках внутрь, снял с нее куртку, разул и уложил на кровать. На всякий случай я решил укрыть ее еще одним одеялом. Вроде бы все шло нормально. Ну, упала девушка в обморок, так ведь и досталось ей сегодня…

Мы вернулись в гостиную как раз к началу «Субботнего вечера». Венди успела поджарить попкорна на кухне, мы уселись в мягкие кресла и стали смотреть шоу, открывавшееся выступлением какого-то юмориста. Гамильтон, понимая, что проигрывает телевизору, попытался вновь переключить наше внимание на себя, рассказывая «аппетитные» истории про нарывы да фурункулы и выдавая весьма посредственные похабные анекдоты. Мы порекомендовали ему заткнуться.

Лайнус, согнувшись в три погибели, рассматривал стоявшую под елкой среди подарков кроваво-красную комнатную поинсеттию. Он рассказывал нам о сетке сосудов в ее лепестках, восхищался клеточной структурой ее стебля и листьев. По ходу дела он объяснил, почему корни можно сравнить с электропроводами и что фотосинтез — это наиболее самодостаточная и эффективная из всех возможных систем, преобразующих энергию Солнца.

— Эй, кто-нибудь скажет этому Джонни Яблочное Семечко «fermez la bouche»? [5] — спросил Гамильтон.

Пэмми потихоньку переместилась поближе к нему. Законодательница вкусов Венди, как раз пребывавшая в снобистском периоде «я-не-смотрю-телевизор», занялась подсчетом собранных матерью Карен фигурок и изображений сов.

— Совы, совы, шагу некуда ступить — везде совы. Даже над телефоном в прихожей совенок из макраме. Штук тридцать таких плетеных птичек, и можно соорудить себе вязаный комбинезон наподобие того, что был у Энн-Маргрет в «Томми» [6] перед тем, как она свалилась от смеха прямо в тушеные бобы.

— Венди, что ты там говоришь? — донесся с кухни голос Пэм. Почему миссис Мак-Нил «съехала» на совах? Что они для нее значат? Какая такая в них мрачная тайна? Какую ее внутреннюю потребность удовлетворяют эти птички?

Я извинился за невнимание к разговору и пошел посмотреть, как там Карен. Последнее, что я услышал из гостиной, было «восемьдесят шесть» Венди, относившееся к очередной обнаруженной и пронумерованной сове. Карен была бледная как полотно. Она лежала, запрокинув голову, ее глаза неподвижно глядели в одну точку, даже не на потолке, а где-то в бесконечности.

У меня в мозгу словно что-то взорвалось, а руки и ноги, наоборот, онемели; во рту пересохло, горло сдавило.

— Она… Она не… не дышит! — прохрипел-проорал я. — Она не дышит !

Все бросились из кухни и гостиной в комнату Карен.

— Что?…

Пэм закричала:

— Черт! Твою мать! Господи, Венди, ты же занималась плаванием. Давай, делай ей искусственное дыхание!

Венди бросилась к кровати и стала целовать Карен «поцелуем жизни». Гамильтон вызвал «скорую». Пэм взмолилась:

— Нет, только не это! Еще один Джаред!

Эти слова взбесили Гамильтона, он в ответ закричал:

— Выброси из башки эту хренотень! Даже не думай. Не смей даже думать о том, чтобы подумать об этом!

Джаред. О Господи! Это ведь может быть навсегда. Может забрать ее от меня. У меня на глаза навернулись слезы, запершило в горле. Мы все вдруг ощутили свою беспомощность и отчаянную бесполезность. Нам оставалось только бормотать ругательства да сокрушенно качать головами. Настольная лампа с пластмассовым абажуром, стоявшая в изголовье кровати, освещала ядовито-желтым светом лицо Карен и часть стены с фотообоями — старыми, уже подвыцветшими: фотография лунного пейзажа и встающей из-за горизонта Земли. Медали с соревнований по плаванию, игрушечный песик Снупи с надписью на ошейнике: «Самой лучшей дочке на свете». Помада, блеск для губ, какие-то салфетки. Пара рубашек, вынутых из ящиков, но не удостоенных чести быть надетыми сегодня; пивная кружка с мелкими монетами; учебники, какой-то словарь, щетки для волос.

Через парадную дверь в дом вбежали санитары с носилками, на которые они легко перекинули неподвижное, точно пластилиновое тело Карен. Водитель «скорой» спросил:

— Пили?

Мы сказали, что да, водку.

— Наркотики, лекарства?

Никто, кроме меня, не знал про валиум, пришлось сказать.

— Две таблетки транквилизатора. Насколько я знаю — валиум.

— Передозировка возможна?

— Нет. Я видел, как она принимала всего две штуки.

— Траву курила?

— Нет. Понюхайте ее, если не верите.

В горло Карен вставили трубку для искусственной вентиляции легких.

— Родители?

— Они уехали в Бирч-Бэй.

— Сколько она уже не дышит?

— Точно не знаю. Несколько минут, наверное. Еще полчаса назад она была в полном сознании.

— Ты ее парень?

— Ну да.

— Поедешь с нами.

Мы пулей вылетели в гостиную, за дверь, на лужайку, понеслись к калитке. От моего дома спешно приближались мои родители, на лицах у них переливались огни мигалки «скорой». Когда они разглядели, что на носилках не я, страха в их глазах поубавилось, но не сильно.

— Гамильтон, объясни им, что к чему, — сказал я. — Мне нужно ехать.

Мы с Карен в утробе фургона «скорой помощи» понеслись к больнице Лайонс Гейт. Сквозь заднее стекло я бросил последний взгляд на тот квартал, где выросли Карен, я, Гамильтон, Лайнус и Пэмми, и он показался мне холодным, сухим и неподвижно-спокойным — как могильный склеп.

Кошмарный оранжевый «шевроле LUV» отца Карен… дым этилированного бензина… две таблетки… аккуратно подстриженные живые изгороди…

Машина проскочила по Рэббит-лейн к Стивенс-драйв и выехала на автостраду — кратчайший путь к больнице. Откуда мне было знать тогда, что наступает совсем другое время.

4. Это все обман

Самой трудной оказалась первая неделя комы. Мы никак не могли предположить, что образ Карен, который родился в тот декабрьский вечер в ее спальне на Рэббит-лейн, так надолго останется неизменным: безжизненные руки, все более костлявые пальцы; прозрачные пластиковые бутылки капельницы, словно неправильно приготовленные обеды в термоупаковке, айсберг аппарата искусственного дыхания, его синяя, соединенная с самым ядром Земли трубка, которая своим шипением и свистом пытается передать нам зловещие угрозы рока, произнесенные на неведомом языке; всегда прямые, аккуратно расчесанные волосы с годами седеют и становятся сухими и ломкими, как не политые вовремя комнатные растения.

Мистер и миссис Мак-Нил примчались из Бирч-Бэй под утро. Правое переднее колесо их «бьюика-центуриона» ткнулось в выкрашенный в желтый цвет поребрик парковочной площадки приемного покоя. Мои родители уже были в больнице. Ну и, разумеется, я, Гамильтон, Пэмми, Венди и Лайнус — все измученные бессонной ночью и страхом. Лица у обоих Мак-Нилов были красными, как объятые пожаром здания. Тревожная новость застигла их в преизрядном подпитии, и, судя по всему, сейчас их как раз мучило похмелье, в первую очередь — головная боль. Сначала они отказались говорить с кем-либо, кроме взрослых, явно считая всех нас, друзей Карен, виноватыми в том, что с ней случилось. Взгляд покрасневших глаз миссис Мак-Нил выражал это яснее, чем любые высказанные вслух упреки. Они поговорили с моими родителями — соседями и в каком-то роде друзьями в течение уже почти двадцати лет.