Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Предоставленный самому себе, свободный до головокружения, с начальством, отдаленным от его рабочего кабинета на пять тысяч километров, с ненормированным рабочим днем, такой человек мог себе позволить говорить без спешки, витиеватыми фразами, добродушно при этом щуриться на этот безумный и прекрасный мир. «Живет в кайфе!» — благодушно подумал Никита Ваганов… Ровно через двадцать один год он вспомнит квадратный и крохотный кабинет Егора Тимошина, карту Сибирской области на стене и неожиданно серьезный разговор, составленный из шуток-прибауток, улыбок, то есть прошедший в самой удобной манере для Никиты Ваганова. Обмен фразами запомнился почти стенографически.
ВАГАНОВ. Значит, нуждаетесь в маленьком сухом, но верном факте? Надеетесь, сударь мой, что за фактиком непременно потянется цепочка фактов?
ТИМОШИН. Не надеюсь — уверен.
ВАГАНОВ. А что мы за это будем иметь?
ТИМОШИН. Фамилию. Одну фамилию.
ВАГАНОВ. Ого! Аля-ля! Значит, вам известно, мил-сударь, что дай мне фамилию, и я сделаю или конфетку, или карачун? Ухватили мой творческий метод?
ТИМОШИН (серьезно, уважительно). Ты все делаешь качественно, Никита.
ВАГАНОВ. Мерси! (Смеется.) Кажется, где-то в недрах целой системы созревает для тебя не один и не сухой факт…
Да, это было в те времена, когда Никиту Ваганова, как преступника на место преступления, ежедневно тянуло в кабинет Егора Тимошина, чтобы разнюхать, знает ли он хоть что-нибудь о вырубке огромного кедровника и о преступной махинации с утопом древесины в комбинате «Сибирсклес»? Он, собственно, тогда и сам не верил, что государство можно обмануть так нахально и просто: украсть сто пятьдесят тысяч кубометров леса из четырех миллионов — отъявленный скептик рассмеется недоверчиво! Егор Тимошин входил в число ревностных оптимистов, но все-таки Никиту Ваганова тянуло в кабинет Тимошина, день считался напрасно прожитым, если он не видел слегка располневшее лицо с крупными белыми зубами и медленной-медленной улыбкой, которая успокаивала Никиту Ваганова ровно на сутки. О, как боялся он, что какой-нибудь доброхот, реально оценив крупность дела, исписав целую ученическую тетрадь, постучится в двери корреспондента центральной газеты!
— Твой последний очерк был хорош! — сказал Егор Тимошин. — Редактор мне по секрету сказал, что не мог сократить даже трех строчек… Молодец, Никита, ей-ей, молодец!
… Через десять лет Никита Ваганов напишет прекрасную статью о роли некрупных, но многочисленных фактов в журналистской работе писателя и журналиста Егора Егоровича Тимошина, только в самом конце статьи мельком проговорив, что «возможна и другая концепция отношения к факту и определению его значимости», а лет пять спустя, после статьи о Тимошине, университетский товарищ Никиты Ваганова — соперник, злой и умный соперник — Валька Грачев опубликует тоже хорошую и умную статью о своеобразном использовании фактов в работах выдающегося журналиста Н. Ваганова…
Егор Тимошин вздохнул.
— Утром был в обкоме, — сказал он. — Положение тяжелое, особенно с картошкой… Ну а леспромхозы? К Новому году, как обычно, наверстают упущенное? А?
К пятидесяти двум годам Егор Тимошин завел и вырастил троих детей, похоронил жену, сошелся с женщиной-врачом, которая всеми силами пыталась спасти первую жену; с ней завел еще одного ребенка, и все было прекрасно: семья оставалась единой и теплой, управляемая мягко и ненавязчиво новой женой и матерью. Сам Егор только медленно-медленно улыбался и помалкивал, и, судя по всему — железной нервной системе, несуетности, добродушию, — Егор Тимошин должен был прожить долго.
— Преодолевать трудности, созданные нами же, мы прекрасно умеем! — негромко сказал Никита Ваганов. — Пустой мешок не заставишь стоять.
Ни слова всерьез, ни фразы без шутки или попытки шутки — так жил Никита Ваганов, никогда не разговаривающий ни с кем серьезным тоном, но везде, начиная со школы и кончая газетой «Знамя», его считали человеком предельно серьезным: вот еще одно доказательство того, что репутация создается не речами, а поступками, которые у Никиты Ваганова были только серьезными и крупными. Таким образом, «выкаблучиванием» Никита Ваганов никого обмануть не мог, исключая Егора Тимошина, который, будучи ленивым карасем, не только добровольно проглотит крючок жестокого удильщика, но так и не поймет распределения ролей.
— Мне, поди-ка, надо иттить! — зевая, сказал Никита Ваганов. — Известно ли тебе, что четырехлетний ребенок задает в день в среднем четыреста тридцать семь вопросов?
Завершением длинной цепочки сложных ассоциаций была мысль Никиты Ваганова о том, что ему в жизни не просто везет, а выпадают самые крупные выигрыши в этой заведомо проигрышной лотерее. Ничего нет удивительного в том, что Никита Ваганов — цветущий и жизнестойкий — в двадцать пять неполных лет считал человеческое бытие проигрышной лотереей — он понял это, кажется, на двенадцатом году, увидев в сиреневых кальсонах своего бедного отца, невезучего школьного учителя, живущего одной неисполнимой мечтой — купить автомобиль. День, когда двенадцатилетний Никита Ваганов скажет себе: «Проигрышная лотерея!» — запомнится на всю жизнь, но было бы ошибкой думать, что именно в этот день родился пессимист, выбирающий между кабаком, камерой следователя или каморкой ночного сторожа. Наоборот, именно в этот момент появилось то, что сейчас именовалось длинно и торжественно — специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Борисович Ваганов…
III
Итак, специальный корреспондент сибирской областной газеты «Знамя» Никита Ваганов стоял в приемной редактора Кузичева и размышлял, войти или не войти в святилище, так как это было еще в те дни, когда Никита Ваганов порой сомневался в редакторе Владимире Александровиче Кузичеве: вопреки всем обстоятельствам все-таки не верил, что редактор в трудную минуту протянет ему руку и поможет подняться на первую ступеньку — самую главную! — головокружительной карьеры. Да, это самое тяжелое — первый шаг. И Никита стоял в приемной с таким напряженным лицом, точно делал решающий ход в партии мирового шахматного первенства. «Знает — не знает!» — гадал он, уже почти месяц подозревающий, что редактор «Знамени» Владимир Александрович Кузичев пронюхал об афере с лесом, произведенной руководством комбината «Сибирсклес» весной и осенью прошлого года… но…
Никита Ваганов не вошел в кабинет редактора «Знамени». Удивленной секретарше Нине Петровне он сказал протяжно и наставительно: «Главное, ребята, сердцем не стареть!» — подмигнул ей, сделал губы ижицей, после чего выбрался из приемной, вспоминая бог знает по какой ассоциации киплинговское: «Ты и я — стая!» Заметим, что он не знал точно, как поведет себя редактор газеты «Знамя» Кузичев, член бюро обкома, в деле об утопе древесины и варварской вырубке кедровников, но уже догадывался — звериным своим чутьем, — что Кузичев останется Кузичевым, человеком честным — к честным и добрым — к добрым.
Редакционный коридор жил обычной жизнью редакционного коридора; пробегали с гранками или с черновиками в руках сотрудники «Знамени», шлялся по коридору метранпаж; рассыльная Груша — девушка образованная и эмансипированная — прислонившись к стенке, читала учебник русского языка; сидел на подоконнике Володька Фогин — тщеславный малый с лошадиным лицом, работающий литсотрудником в отделе информации, которым командовал сам Боб Гришков — фигура важная. В дверную ручку кабинета Ивана Мазгарева была сунута свежесверстанная полоса, что значило: Мазгарев отбыл для поисков проверочного материала в университетскую библиотеку.
В промышленном отделе газеты сидели трое: заведующий отделом Яков Борисович Неверов, Борис Яковлевич Ганин и Нелли Озерова. Окрещенные Никитой Вагановым «неграми», они и на данном, так сказать, этапе созидали непреходящие ценности. Заведующий отделом создавал передовую статью под свежим заголовком «Дню рыбака — достойную встречу», Борис Ганин с кислой физиономией писал очерк о каком-то начальнике — это он-то, известный противник начальства всех мастей и рангов; Нелли Озерова, гениальный организатор авторского материала, правила очередную статью под рубрику «На экономические темы». Шариковая ручка свистела, бороздя дрянную газетную бумагу, глаза Нелли светились творческим восторгом.
