Лето никогда - Смирнов Алексей Константинович (читать книги полностью txt) 📗
3. Пять дней до родительского Дня.
Шашечки для Тритонов: все зеленые
Был тихий час. Никто не спал, но лежали сравнительно тихо. Все отряды уже получили по два замечания и одному предупреждению.
Миша, Леша и Дима заперлись на веранде. Они резались в «дурака» и пили пиво компании «Арктика Плюс», но не от лояльности и любви, а потому, что другого в окрестностях не было.
— Жаль, что не «Lager», — скаламбурил Дима, толстый и веселый детина, вот уже десять лет не слезавший со студенческой скамьи.
— Тьфу, надоело.
Леша бросил карты, встал, пересел на раскаленный подоконник и вытащил сигарету. Закуривая, он высунулся в окно и зачем-то посмотрел, как нависает красная кровля.
— Так ты продулся, вот тебе и надоело, — Миша тоже положил карты, рубашкой вверх, и потянулся. — Завтра в поселке пошукаем, без баб тоскливо.
— Хорошо придумал. С противогазом, при пушке…все бабы твои.
— Да ну к холере эту Зарницу! Быстренько отстреляемся, и все свернем. Все это уже устарело, не актуально и им не понадобится.
Леша возился с бутылкой, пытаясь откупорить ее трофейным ножиком.
— Ты же понимаешь, что это совершенно неважно.
— Понимаю. Но без Зарниц там всяких — вообще пропадать. А что, по-твоему, важно?
— Мнема, ясное дело.
Миша отмахнулся:
— Очередное поветрие. Еще лет дцать — и все повернут наоборот. Психология развивается; докажут, что все не так, снова получат бабки…Те же самые получат, кто за мнему нахапал.
Дима перевернул карты, которые оставили товарищи, и продолжил игру с призраками. Наполовину вытянув бубновую даму, он озабоченно заметил:
— Слишком ты круто берешь, с общими-то законами. У нас в государстве чересчур гладкая жизнь. А зло и конфликты нужны для развития общества, иначе наступит стагнация. Так что все логично, и никто ни от чего не будет отказываться… Развитие происходит по спирали, с отрицанием отцов и переходом на высшую ступень при одновременном накоплении отцовского опыта. И с его преодолением.
— О-о-о! — Леша схватился за челюсть, словно у него заломило зубы. — Заткнись, я тебя прошу. Ты десять лет философию слушаешь, социологию гребаную…У тебя уже крышу свезло.
— Я и не спорю, — Миша стряхнул пепел в стоявшую под окном пожарную бочку. — Я только говорю, что это тренинг, тренингов много, есть тренинги тренингов и тренинги тренинга тренингов. И нечего ахать, найдется деятель, который все перевернет с ног на голову, так всегда бывает. Чем мы занимаемся? Натаскиваем волчат. Это и есть тренинг. Техники меняются.
— Ну и что, и что ты хочешь этим сказать?
— Да то, что нечего прыгать: ах, мнема, ох, мнема! Самое важное! Самое главное! Мне, если хочешь знать, никакая мнема не понадобилась. Я и без нее…
— Не понял, — Дима разинул рот.
— А тут нечего понимать. Знаешь, какой у меня папаша был? Не знаешь. Он у меня такой был, что я за счастье посчитал, без всяких шлемов и записей. Явился он как-то раз, даже вломить мне толком не мог, сразу отрубился. Ну, я и думаю: ах, ты, падло. И — вперед…
Леша вытер губы.
— Не зря ты у нас старший вожатый.
— Не зря. Ты-то молчал бы. Тебя копнуть, так наука остановится. Сто лет разбираться.
Леша прошелся по веранде, остановился у стола, на котором были разложены веером карманные красные книжечки с краткими жизнеописаниями скаутов, отличившихся в годы войны. Подцепил и пролистал одну, похожую на все остальные. Вожатые называли эти книжки библиотечкой юного дауна. В руках у Леши оказалась хрестоматийная повесть о новобранце, сила духа которого была столь велика, что он, очутившись по ряду причин в пустыне и оставшись без еды и питья, питался содержимым собственных чумных бубонов; этим он не только не повредил себе, но даже окреп и уничтожил, когда дошел до оазиса и людей, многих врагов.
— Политграмота, — пробормотал Леша и повернулся к Мише. — Раз ты такой крутой, то не в службу, а в дружбу… Позанимался бы ты с ними сам, а? Меня от этого блевать тянет. Ну какой из меня рассказчик?
— Я не «сама», — возразил Миша. — Ничего, проведешь. А то еще сам «сама» станешь. При чем тут «рассказчик»? Пусть они тебе рассказывают, а ты слушай.
— Я тебе подкину идею, если собьешься, — пообещал Дима, снова садясь за карты. Но теперь он раскладывал нехитрый пасьянс.
— Ох, горе мне, — Леша положил книжечку на место. — Про что же мне спросить? Про подвиг Муция Сцеволочи? Про что вообще спрашивают на уроке мужества?
— Про мнему, — пожал плечами Дима, укладывая валета на короля. — Замечательная тема. А про Муция не надо, осточертело. Что, в конце концов, он такого сделал?
Действительно: подвиг Муция Сцеволочи все знали хорошо. Когда после бомбовых налетов начали сбрасывать гуманитарную помощь, тот распорядился все делать наоборот: сначала сбрасывать помощь, а после, когда выползут жрать и заправлять тампаксы — бомбить. Потом, отстаивая свою правоту в Гаагском трибунале, он сам себе откусил правую руку.
— Не надо, — возразил Миша и выпил пива. — Для мнемы будет специальное время, тут техника нужна. Что ты дурачком прикидываешься? Вон, возьми любую книжку и спрашивай по ней.
Леша фыркнул:
— Про Артема Ароновского, да?
— Можно про Артема.
Видно было, что Миша не уступит, и Леша, проходя мимо стола, одним движением смешал Димины карты.
— Где этот чертов горнист? — проскрежетал он, выглядывая в окно и требовательно всматриваясь в плац. — Время уже.
…Через час, после полдника, все отряды собрались на спортивной площадке. Сидели прямо на помосте, образуя круг, а Леша сел в центре, но уже не на доски, а на специально прихваченный стул.
Начал он не с мужества, а с очередного выговора. Кого люблю, того и бью — досталось, в основном, подшефным Дьяволам, но Леша не забыл и Тритонов с Кентаврами.
— Что за парашу вы устроили в спальном корпусе? В свинарнике чище! Потом вот что: в девятой палате снова дрочили. Я предупреждаю в последний раз — если поймаю, отрублю руки! Кентавры курили. Не надо, не надо мне, я все знаю! Откуда окурки? Про какое мне, к лешему, мужество, с вами говорить?
Командиры, предвидя дальнейшие выволочки, мрачно молчали.
Накричавшись, Леша вызвал самого тихого из Дьяволов и потребовал пересказать подвиг Артема Ароновского.
— Можешь с места.
Это было великодушно. Из гущи сидящих послышался опасливый лепет:
— Артем Ароновский… знаменитый юный герой. Его подвиг будет жить в веках. По всей стране наши скауты читают про его жизнь и мечтают стать такими, как он…
Леша недовольно кашлянул. Дьявол, как и ожидалось, почти дословно пересказывал красную книжицу.
— Воды не надо, — попросил Леша. — Давай суть.
Отвечавший заспешил, и его повествование еще больше приблизилось к оригинальному тексту.
— Однажды, как в старые добрые времена Али-Бабы, тайные слуги ислама из пятой колонны, кутаясь в ночь, метили меловыми крестами двери неверных… Но маленький партизан увидел и прошептал: «Вах! Хоббит. „ Он сбросил на головы басмачей высоковольтный провод и единым чохом изжарил сорок разбойников-духов. Его схватили, но он не пожелал крикнуть «аллах акбар“, и его голову насадили на длинный шест…
Леша, слушая, кивал и покусывал ноготь. Скауты, когда рассказчик дошел до последствий подвига, невольно посмотрели в сторону гипсового памятника Артему Ароновскому. Белая слепая голова на железном жесте, выкрашенном в бронзовый цвет, открывала Аллею Героев.
Обнадеженный Дьявол затараторил:
— Но не крикнула и голова…
Малый Букер отключился. Он давно уже выучил наизусть жизнь Артема Ароновского. Букер опустил лицо в ладони и начал думать про родительский День. Процедуру мнемирования окружала тайна, взрослые о чем-то не договаривали. Правда, самого ее существа никто не скрывал, и Букеру с удовольствием готовился заглянуть в погреба отцовской памяти. Большой Букер нередко вызывал у него чувство досады, потому что любил разглагольствовать на отвлеченные темы, непонятные Малому Букеру. Он, как только что сделал сам Букер, часто отключался от земных материй и уносился куда-то, раздражая сына заумными рассуждениями. Они могли быть ответом на любой невинный вопрос Букера, и тот не понимал, зачем так сложно объяснять простейшие, по-видимому, вещи. Однажды он спросил о времени, спросил просто так, для поддержания разговора, чтобы лишний раз убедиться в существовании прочной связи между родителем и сыном; ему плевать было на время, он искал внимания, которым и так не был обделен, но хотел получить новое доказательство папиного участия, папиной заботы — так, объевшись печеньем, берут из вазочки еще и еще. Что может быть проще? Ответь отец, что время — это будильник, Малый Букер был бы совершенно удовлетворен. Он даже, помнится, бормотал про себя: «Только не нуди, папа, не надо показывать, какой ты умный, я знаю, я спросил просто так, это проверка на вшивость, понимаешь? « Но папа, конечно, не понял. И заговорил о времени.
