Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
— Не важно. Послушай, что он пишет: «Существует еще и другой камень, найденный недавно (в 1892 году) в месяце июле в доме Христо Савина. На нем высечена такая надпись:
ΙΟΥΛΙΟΥ ΘΗΙΓΟ
ΝΟC ΠΟΠΛΙΩ ΕΡΟΝ
ΠΝΩ ΤΩ ΠΑΤΡΩ
Ω ΚΑΤΑ ΤΟΝ Θ. ΟΡ
ΚΙCΜΟΝ ΤΗC ΔΙΑΔΗ
ΚΗC ΤΟΝ ΒΩΜΟΝ
ΕCΤΙΑΝ ΚΑΙ ΤΑ ΘΕΙ
Α ΑΥΤΩ ΕΠΟΙΗΣΑΝ».
Ты понимаешь, о чем идет речь?
— Не совсем. Тут упоминается некий Юлий Теигон Поплий…
— …который в соответствии со священной клятвой, данной на Библии, подарил алтарь и реликварий…
— …церкви. Выходит, речь идет об основании храма. Великолепно! Я раньше не обратил на это внимания.
— Папа, это другой камень, отличающийся от «твоего». А есть и третий. Вот что написано в книге далее: «Существует камень в доме Андроника Пармака, который путешественники по непонятным причинам не заметили. Надпись на том камне не сохранилась полностью, остался только ее фрагмент:
ΚΑΙΠΙΩΝ ΔΡΥΑΝΤΟΣ
ΤΗ ΠΑΤΡΙΔΙ_ _ _ _ _.
Эта надпись важна тем, отмечает автор заметок, что в ней указано имя, высеченное еще на одном камне, по которому Хан[5] в свое время сделал очень точные выводы относительно истории Охрида». Речь идет о надписи, относящейся к некоему приношению Кайпиона, сына Дриянта, в пользу родины. Вот, прочитай!.. И только потом говорится о «твоем» камне с благословением.
— Просто удивительно!
— А по-моему, ничего удивительного. Такие камни в Македонии найдешь, где ни копни. Обычная археологическая дребедень.
— Некоторые вещи, кажущиеся нам пустяками, — деликатно поправил профессор дочку, — в науке приводят к важным открытиям. Поэтому, моя дорогая, мы должны серьезно относиться к любому факту, — с некоторым превосходством и даже высокомерием сказал профессор Кавай.
Не желая далее разрушать отцовские иллюзии, Майя громко чмокнула его в щеку, многозначительно сказала «конечно, профессор» и направилась к двери. У подъезда ее ждал Гордан.
— Кроме того, — она вдруг остановилась и повернулась к отцу, — мы должны принимать во внимание и личность автора записей. Имя господина Алкивиада Нуши[6] не имеет слишком большого веса в научном сообществе, не так ли, профессор?
— Что ты имеешь в виду? — холодно спросил ее отец, который всегда презирал научный позитивизм, полагая, что настоящий ученый, шире — мыслитель, никогда не должен наглухо ограждать себя стенами прагматики от неких необычных явлений, чего, как правило, требует от него наука.
— Я просто хотела тебе напомнить, что автором этих заметок является Бранислав Нушич, комедиограф.
— «У берегов Охридского озера» — абсолютно серьезный труд, — твердо сказал профессор и, помолчав, добавил: — Думаю, ты не можешь с этим не согласиться.
— Я боюсь, профессор, как бы ты не попал впросак с этими надписями… на исчезнувших камнях, — сказала Майя, на этот раз, без какой-либо иронии в голосе.
— Знаешь, твое занудство напоминает мне некоторых моих вечно сомневающихся и ни во что не верящих коллег. Таких, кстати, у нас на факультете, как головастиков в луже… — сказал Кавай уже сердито, надел очки и склонился над большим линованным листом бумаги, на котором он делал какие-то карандашные записи своим мелким аккуратным почерком.
— Это правда — наш факультет превратился в болото, но какое я имею к этому отношение…
— У вас нет научного ликования, нет мечты. Для нас в свое время это было самое главное, заменяло еду и питье…
— Откуда же тогда столько головастиков? Значит, вы не вырастили достаточное количество научных аистов. Что касается нас, то мы едим людей и пьем деньги, — Майя улыбнулась, не в силах скрыть насмешку по отношению к устаревшим взглядам своего отца, — такое нынче время, все можно.
— …мы собирались, горячо обсуждали наши научные проблемы, мы смеялись искренне, от души… — не слушая ее, говорил профессор, продолжая что-то писать.
— И сегодня твои бывшие студенты и аспиранты смеются — прямо надрываются от смеха… У кого-нибудь в кабинете соберутся — на столе домашняя ракия и колбаса с чесноком, которые им прислали родственники из их умирающих деревень, — и давай перемывать косточки своим учителям — профессорам с городским происхождением, готовые сожрать и переварить их вместе с колбасой в своих здоровых деревенских желудках, забывая, что именно благодаря им перед ними открылся путь, приведший их к «пищеварительно-научной» карьере…
— Майя, пожалуйста, не драматизируй! — попросил примирительным тоном Кавай.
— Мне очень жаль, папа, но упомянутые тобою головастики размножаются в лужах, которым вы сами позволили появиться. Из-за социалистической солидарности или, может, от жалости… До сих пор вы смотрите на мир сквозь розовые очки, — сказала Майя отцу, быстро добавила «я тебя люблю» и выбежала из дома.
Профессор Кавай, сидевший, склонившись над письменным столом, выпрямился, снял очки, положил их на рукопись и потер усталые глаза. «Наверное, она права», — сказал он. Но все же он никак не мог понять, как общество, еще недавно охваченное поэтической мечтой и вдохновением, так глубоко погрязло в суровом прагматизме. В нем все еще теплилась надежда на то, что можно найти источник зла и, уничтожив его, предотвратить падение страны в страшную бездну.
12
— Алло, Памела, привет! Как ты? Ты куда подевалась? — послышался в телефонной трубке женский голос, оставивший ее в легком замешательстве, потому что звонившая назвала ее полным именем, официально, но при этом вопросы и тон указывали на то, что они знакомы достаточно близко.
— Я только что вернулась с работы, — сказала Пэм, не узнавая голос на том конце линии.
— Если бы я знала, что ты еще на работе, я бы позвонила туда. Я думала, ты давно ушла…
— Прошу прощения, — неопределенно проговорила она, — а кто говорит?
— Пэм, подруга, это же я, Роуз…
Памела вспомнила, что Роуз была той женщиной из ее группы, с которой она подружилась во время поездки в Южную Америку. Роуз тоже жила в Бостоне, преподавала оригами, интересовалась восточной философией и мистикой древних цивилизаций.
Во время осмотра древних городов инков Мачу-Пикчу и Куско выяснилось, что Роуз знала о них гораздо больше, чем их гид, низенький человек с ярко выраженными индейскими чертами лица, говоривший на отчаянно плохом английском.
Когда они летели домой, всех охватила вялость — не хотелось возвращаться к однообразию будней, которое тяжелее всего переносили одинокие женщины среднего возраста, и только Роуз не потеряла бодрости духа. Она пыталась развлечь Памелу рассказами о культуре майя.
— Нам бы надо вместе съездить в Мексику, если ты, конечно, не против, — предложила ей тогда Памела Портман, устало улыбаясь.
— Отличная идея, — ответила ей Роуз и продолжила, — в соответствии с календарем индейцев майя через 12 лет, точнее 21 декабря 2012 года, закончится цикл, длившийся целых 26 000 лет.
— И что же будет потом? — почти равнодушно спросила Памела. — Конец света?
— Кто знает, — сказала ей Роуз, — майя верили, что время движется по кругу, точнее, по спирали, а не по прямой. Так что, наверное, все начнется сначала.
— Да, люди верят в новое начало… — задумчиво произнесла Пэм.
— А ты что, не веришь?
— Иногда верю. Для меня новое начало будет, если Ник вернется, — натужно пошутила Памела.
— И только?..
— Может быть, верю немного перед Пасхой, хотя я давно уже перестала красить яйца. Но наша религия учит верить, не так ли? — сказала немного напряженно Памела Портман.
— Извини, дорогая, но я еврейка, хотя у нас есть кое-что общее: ваш Спаситель был из моего народа, — сказала Роуз, улыбаясь, и вернулась к объяснению веры в обновление. — По-другому это называется палингенезис, возрождение. Разве это не прекрасно? — не сдавалась Роуз, хотя по ее голосу было понятно, что и она с трудом преодолевает сон. Она посмотрела на Пэм — та, глубоко дыша, уже дремала.
В аэропорту Логан в Бостоне багаж приехал по движущейся ленте очень быстро, и женщины кратко попрощались.
