Кризис - Торин Александр (мир бесплатных книг TXT) 📗
Я подошел к окну. Правое крыло гостиницы горело, и как горело! Все этажи, с первого по сороковой, превратились в пылающий факел. Какая тяга скрывалась в этих перекрытиях, как лопались на моих глазах зеркальные окна, как плавились, вспыхивая мотыльками, занавески, кровати, синтетические коврики.
При пожаре звоните. Независимо от того, какой международной телефонной компанией вы пользуетесь. Все равно. Звоните! Ноль одиннадцать – гудок означает, что ваш голос преодолел государственные границы Соединенных Штатов Америки, или любого другого государства. Семь. Это код великого и нерушимого, ваши проблемы возникли давным-давно, в одной седьмой или пятой части света. Ноль – девяносто пять. Наконец-то мы дома. Москва – порт пяти морей. Ноль один! Да здравствуют пожарные дружины! Любимый город может спать спокойно. И видеть сны… Что-то там еще было про «среди весны».
– Мы на горе всем буржуям, – Я был захвачен этим зрелищем местной катастрофы. – Мировой пожар… Сматываться надо, ребята. В нашей профессии самое главное – это вовремя смыться…
О, Господи. Серая сумка с рубашками, носками и трусами. Через плечо ее, заразу! Кожаная сумка с интеллектуальным капиталом. Графики, слайды. На шею! Чемодан с меморандумами компании, факсами, финансовыми отчетами. В огонь! Санта-Клаус… Черт бы тебя побрал, попробуй, дотащи эту идиотскую куклу до лифта. О, чудо, работает! Наверняка у них в гостинице есть запасной генератор. Тускло освещенная кабина открылась передо мной, и, стараясь не смотреть на убитого, но скривившегося глупой улыбкой англичанина, навсегда закончившего свой земной путь в углу этого, покачивающегося на стальных канатах, ящика, я отправился навстречу неизведанному.
Ах, как жаль, что нет у меня револьвера. А еще лучше, автомата Калашникова с несколькими сменными магазинами. И на что я надеюсь, глупый, последний акт трагикомедии, верное самоубийство. Такси… Откуда здесь возьмется такси? Только взбесившиеся толпы, а вот и они, легки на помине.
Санта-Клаус, тебе не повезло, твой прах потревожен отныне и во веки веков. Картонный гроб, в котором ты сопровождал меня, разодран в клочки. При виде твоего доброго англо-саксонского лица, белой бороды и непременных очков, толпа озверела, и ты, шарниры, хитроумно спрятанные в твоей руке, электронные схемы, все превращено в груду обломков. Ну и хрен с тобой, я даже рад, что тебя больше нет. А я бегу, бросив пожитки, только маленькая кожаная сумка с цветными слайдами и книжками больно бьет по ногам. Вся наша жизнь – вот такой же безумный марафон. Мне страшно, Господи. За что караешь ты меня?
Скажите, за вами никогда не гналась толпа, почему-то пытающаяся вас убить? Озверевшая от погони, с искаженными от ярости лицами? А ведь я не умею бегать на длинные дистанции, впрочем, аборигены, кажется, тоже. О чем я думал в эти минуты? Стыдно сказать, в ушах у меня звучала песенка «Почему аборигены съели Кука? Хотели кушать. И съели …». Мне было страшно, да, я слился с этими отвратительными тротуарами, с этим зловонием, распространявшимся из канализационных решеток. Они будут сниться мне, моллюски, осьминоги, содрогающиеся рыбы с вспоротым брюхом, упавшие с разоренных прилавков, гниющие на улицах.
Каждая клеточка моего тела дрожала, глупая дрожь, быть может, смерть не так уж и плоха, особенно в моей ситуации. И представилось мне, что погоня эта символизирует человеческую жизнь: безрассудно, неизвестно каким образом, оказался черт его знает где, а за тобой гонятся никогда не виданные враги. Успеешь убежать – выживешь, не успеешь – попал под колесо истории. Как говорил Карлсон, который живет на крыше: мальчиком больше, мальчиком меньше. Дело житейское… А был ли мальчик?
Вся моя жизнь, вся ее бессмысленность и нелепость вдруг промелькнули передо мной. Вечная гонка, безумие… Много неясного в этой стране. – Я начал напевать песенку Алисы в стране чудес, она помогала переставлять ноги по мостовой. – Можно запутаться и заблудиться. – Даже – мурашки – бегут – по спине – если – представить – что может – случиться… – Где – ждут – желтоли-ицые – черти, подвела – меня-я – дыхалка. – я начал задыхаться. – Господи, помоги мне…
– Булыжник – орудие пролетариата. Источник: учебник Истории СССР, восьмого класса средней школы, утвержден к использованию Министерством Просвещения.. – вдруг произнес спокойный, металлический голос. Готов поклясться, что именно таким голосом читал новости покойный диктор Советского Радио и Телевидения Юрий Левитан.
Ну все, глюки пошли. Вот так, нелепо, погибнуть, ни за что, ни про что, неизвестно где. А… – Я запнулся, вспомнив цветную иллюстрацию. Рабочий, скрюченными пальцами выдирающий булыжник из мостовой. Красное знамя. А вот и булыжник. – Злость вдруг овладела мной. – Первого, кто меня догонит, убью! Вставай, проклятьем заклейменный.
– Зачем убивать, – укоризненно возразил голос. – Необходимо всячески укреплять связи с массами, направлять стихийное, неорганизованное рабочее движение…
– Отстань, идиот.
– Как знаешь, ты же просил меня о помощи. Помни: пролетариату нечего терять, кроме своих золотых цепей.
Бред какой-то. У меня просто предсмертные галлюцинации, говорят, так бывает. Встает перед мысленным взором вся жизнь, эти золотые цепи… Красивые у них побрякушки в витрине ювелирного магазина. А, была не была. Вот вам, буржуины проклятые! – я схватил самый настоящий булыжник, лежавший в маленьком садике. Витрина рухнула, посыпались на асфальт украшения, засвистела сирена, а я, задыхаясь, продолжал бежать вперед.
Преследователи мои отстали, ювелирный магазин был гораздо соблазнительнее уставшего, начинающего лысеть белого чужака, к тому же проявившего неожиданную прыткость ног.
– Мистер, сюда! Скорее! – Меня грубо схватили за руку. – Прыгай, скорее!
– Я вообще-то не мистер, я бывший товарищ.
– Ты, знаешь, что я сейчас с собой сделаю, извращенец? – Это прозвучало в гораздо более оскорбительной форме, да еще с южным акцентом.
– Неужели, – обреченно вздохнул я. – Только не это.
– Ты меня правильно понял. Мне по хрену, понял? – Дословно это опять-таки звучало иначе, многократно упоминалось говно, но смысл я передал верно. – Будь ты хоть русский, хоть даже поляк, хоть ирландец. Я вас всех… – А вот это переводить не было никакого смысла. Что по-русски, что по-английски, фраза эта звучит одинаково.
