Далекие часы - Мортон Кейт (читать книги онлайн txt) 📗
Кровь в моих венах стала жаркой и жидкой, как бензин, пока я следила за сменой эмоций на ее лице. Смущение, подозрение, затем вздох, предвещающий узнавание. Позже, воссоздавая сцену мысленно, я в точности определила миг, когда корявый почерк на верхнем конверте превратился в прожитый опыт. Ее лицо менялось, его черты становились чертами почти тринадцатилетней девочки, которая послала первое письмо родителям с рассказом о замке; она вновь была в нем, застывшая в моменте сочинения.
Мамины пальцы коснулись губ, щек, задержались над гладкой впадинкой у основания горла, пока через целую вечность не дотронулись осторожно до коробки, не достали груду конвертов и не сжали их обеими руками. Руками, которые дрожали. Она произнесла, не глядя мне в глаза;
— Где ты?..
— Рита.
Она медленно вздохнула и кивнула, как будто и сама должна была догадаться.
— Она объяснила, где взяла их?
— Нашла в бабушкиных вещах после ее смерти.
Мама издала звук, похожий на начало смешка, задумчивый, удивленный, немного печальный.
— Поверить не могу, что она сохранила их.
— Их написала ты, — мягко отозвалась я. — Конечно, она их сохранила.
— Но все было не так… — покачала головой мама. — Мы с матерью никогда не…
Я вспомнила о «Книге волшебных мокрых животных». У нас с мамой тоже все было негладко… как мне раньше казалось.
— Наверное, так поступают все родители.
Потеребив конверты, мама развернула их веером.
— События прошлого, — промолвила она скорее себе, чем мне. — События, которые я так старалась забыть. — Ее пальцы легонько касались конвертов. — Теперь это ничего не значит…
Мое сердце забилось при намеке на откровенность.
— Почему ты хочешь забыть прошлое, мама?
Но она промолчала, тогда промолчала. Фотография, меньше размером, чем письма, выпала из стопки, как прошлой ночью, и приземлилась на стол. Мама вздохнула, прежде чем поднять снимок и провести по нему пальцем; ее лицо было уязвимым, страдающим…
— Столько лет прошло, и все же порой…
Кажется, именно в это мгновение она вспомнила, что я рядом. Нарочито небрежно засунула фотографию обратно в пачку, как будто та ничего для нее не значила. Пристально посмотрела на меня.
— Твоя бабушка и я… наши отношения всегда были непростыми. Мы с самого начала были очень разными людьми, а моя эвакуация особенно заострила некоторые моменты. Мы поссорились, и она меня так и не простила.
— Потому что ты хотела перевестись в среднюю школу?
Все словно замерло, даже естественные потоки воздуха приостановили свой вечный круговорот.
Маму словно ударили. Она сказала тихо, дрожащим голосом:
— Ты прочла их? Ты прочла мои письма?
Я сглотнула и судорожно кивнула.
— Как ты могла, Эдит? Это личные письма.
Все мои оправдания расползлись, будто клочки бумажного носового платка под дождем. От стыда мои глаза наполнились слезами, и все словно выцвело, включая мамино лицо. Ее кожа лишилась красок, осталась лишь россыпь веснушек вокруг носа, так что ей снова будто стало тринадцать.
— Я просто… Я хотела узнать…
— Тебя это не касается, — прошипела мама. — Это не твое дело.
Она схватила коробку, крепко прижала к груди и после секундной паузы ринулась к двери.
— Нет, мое, — пробубнила я себе под нос и добавила уже громче, дрожащим голосом: — Ты лгала мне.
Мама запнулась.
— О письме Юнипер, о Майлдерхерсте, обо всем; мы вернулись…
Легкое промедление в дверях, но она не оглянулась и не остановилась.
— …я это помню.
И я снова осталась одна в специфической стеклянной тишине, которая повисает, когда ломается что-то хрупкое. Наверху лестницы хлопнула дверь.
С тех пор прошло две недели, и даже по нашим стандартам отношения были натянутыми. Мы придерживались жутковатой любезности, не только ради папы, но и потому, что это был привычный для нас стиль: кивали и улыбались друг другу, но наши фразы были не длиннее, чем «передай соль, пожалуйста». Я то испытывала угрызения совести, то уверенность в своей правоте; гордость и интерес к той девочке, которая любила книги не меньше меня, и раздражение и обиду на женщину, которая не желала поделиться со мной хотя бы малой частью себя.
Но более всего я сожалела, что показала ей письма. Будь проклят тот, кто сказал, что честность — лучшая политика! Я снова внимательно просматривала страницы о сдаче жилья и подпитывала нашу холодную войну, редко появляясь дома. Это было несложно: редактура «Призраков на Ромни-Марш» продвигалась полным ходом, так что у меня имелись все основания подолгу засиживаться в офисе. Герберт, в свою очередь, был рад компании. Он говорил, что мое рвение напоминает ему «старые добрые деньки», когда война наконец закончилась, Англия встала с колен, и они с мистером Брауном усердно приобретали рукописи и выполняли заказы.
Вот почему в ту библиотечную субботу я сунула папку с газетными распечатками под мышку, взглянула на часы, обнаружила, что едва перевалило за час, и не пошла домой. Папе не терпелось узнать, увенчалось ли успехом расследование похищения, но ничего, подождет до нашей встречи со «Слякотником» сегодня вечером. Так что я устремилась в Ноттинг-Хилл. Меня влекла перспектива приятного общества, желанного отвлечения, а может, и вкусного обеда.
Сюжет становится запутанным
Я совсем забыла, что Герберт уехал на выходные, чтобы произнести программную речь на ежегодном съезде Ассоциации переплетчиков. Жалюзи в «Биллинг энд Браун» были опущены, и офис выглядел унылым и безжизненным. Переступив порог и окунувшись в мертвую тишину, я испытала совершенно несоразмерное разочарование.
— Джесс? — с надеждой позвала я. — Джесси, детка?
Никто благодарно не потопал ко мне, никто не принялся старательно карабкаться по лестнице из подвала, лишь круги побежали по поверхности тишины. Есть что-то глубоко тревожное в любимом месте, лишенном своих привычных обитателей, и в этот миг мне как никогда захотелось побороться с Джесс за место на диване.
— Джесси?
Опять никого. А значит, она тоже отправилась в Шрусбери и я действительно осталась одна.
«Ничего страшного, — подбодрила я себя, — работы хватит на весь день». «Призракам на Ромни-Марш» в понедельник предстояло отправиться на корректуру, и хотя в силу обстоятельств я уже уделила им самое пристальное внимание, никогда не поздно что-нибудь улучшить. Я подняла жалюзи, включила лампу на столе, стараясь шуметь как можно больше, села и пролистала рукопись. Я переставила несколько запятых и вернула их на место. Задумалась над преимуществом использования «however» вместо «but», ничего не решила и мысленно сделала пометку еще поразмыслить на эту тему. Также мне не удалось однозначно определиться по поводу следующих пяти стилистических вопросов, после чего я сочла, что точно не получится сосредоточиться на пустой желудок.
Герберт любил готовить, и в холодильнике обнаружилась свежая тыквенная лазанья. Я отрезала себе кусок, подогрела и с тарелкой отправилась обратно за стол. Казалось неправильным есть над рукописью медиума, так что я открыла свою папку с распечатками из «Майлдерхерст меркьюри». Я выхватывала фразы тут и там, но в основном просматривала снимки. Есть что-то очень ностальгическое в черно-белых фотографиях; отсутствие цвета — визуальное отображение углубляющейся воронки времени. Было множество снимков самого замка в различные периоды, несколько фотографий поместья и очень старый снимок Раймонда Блайта и его дочерей-близнецов в статье, посвященной публикации «Слякотника». Фотографии Перси Блайт, чопорной и неловкой на свадьбе местных жителей Гарольда и Люси Роджерс: Перси Блайт, разрезающей ленточку на открытии общинного центра; Перси Блайт, вручающей экземпляр «Слякотника» с автографом победителю поэтического состязания.
Я пролистала страницы еще раз; Саффи не было ни на одной фотографии, и это показалось весьма необычным. Отсутствие Юнипер я могла понять, но где же Саффи? Я взяла статью в честь окончания Второй мировой войны, в которой освещался вклад разных деревенских жителей в борьбу с врагом. Снова фотография Перси Блайт, на этот раз в униформе скорой помощи. Я озадаченно на нее уставилась. Возможно, Саффи не любила фотографироваться. Возможно также, она всячески противилась участию в жизни общества. Но ведь я видела близнецов в действии, и более вероятно, что Саффи просто знала свое место. С такой сестрой, как Перси, полной железной воли и яростной приверженности доброму имени семьи, у бедняжки Саффи не оставалось ни малейшей надежды увидеть свою улыбку в газете.
