Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль (книги хорошего качества .TXT, .FB2) 📗

— А то! — присвистнул Гадкий Стивен Хэнсон, решительно нажимая кнопку, когда Дауни махнул рукой в воздухе, как фокусник, и внезапно на экране появились фотографии, сделанные в том баре в Пунта-Аренас. Я пропустил объяснение Дауни, кто я такой, и пересказ моей генеалогии от Пети и Хагенбеков, потому что Виггинс прошипел:

— Теперь ваша очередь блистать.

Он кивнул на прощание Хэнсону и провел меня из будки киномеханика по коридору за кулисы. Я слышал, как гудит голос Дауни, а затем Виггинс осторожно подтолкнул меня вперед, указав на занавеску, которую уже приоткрыла моя старая знакомая Нордстрем. И я вышел на сцену.

— Друзья! — воскликнул взволнованно Дауни. — Представляю вам… Фицроя Фостера!

Зрители встали и зааплодировали, когда я увидел, как занавески, прикрывавшие стены, подняли, а за ними оказалось несколько экранов, пока что пустых, но ненадолго. И тут будто из ниоткуда всплыли десятки камер, и все они смотрели на меня.

Большую часть своей жизни я опасался подобного развития событий, боясь даже на мгновение быть пойманным каким-нибудь прохожим. Папа, мама и Кэм поступили правильно, предупредив меня, чтобы я был осторожен. Чтобы лишить меня свободы, хватило двух подставных туристов, которые сфотографировали меня в баре в Пунта-Аренас, в итоге я потерпел кораблекрушение здесь, в этой кубинской бухте, разграбленной Колумбом и присвоенной ВМС США. И вот я, Генри и Джемми Эден, все мы трое выставлены на экран, как куски мяса, чтобы наши враги могли пировать. И теперь они будут делать со мной все что заблагорассудится.

Я запаниковал, но все же не мог бежать, мои конечности и губы парализовала вереница фотокамер Гуантанамо, которые наступали на меня, душили, готовые снова пригласить Генри выйти на свет. Тысячи глаз насекомых на стенах сейчас превратят мой торс, руки и ноги в целлулоид, подготовив к предстоящим испытаниям. Камеры ждали здесь с моего четырнадцатого дня рождения. Если бы взглядом можно было убить, о, если бы взглядом можно было убить! Все ждали момента истины, когда я больше не сумею уклоняться от них, взглядов или камер.

Пришло мое время.

— Готовы к съемке крупным планом, Фицрой Фостер?

Я не ответил, попытался спрятаться, закрыл глаза в надежде, что когда открою их, то окажусь в Пуэрто-Эден, где, возможно, в этот самый момент фотографии, которые мы с Генри создали, хоронят, по древнему обычаю, с почестями, какие они заслужили. Но не имело смысла держать глаза закрытыми — эта тактика никогда не защищала от Генри, он подавлял меня, какие бы препятствия я ни ставил на его пути. С чего я вдруг понадеялся, что сегодня он будет действовать по-другому, почему не проявить упорное неповиновение этим военным, фармацевтам и умникам, доказав свою силу?

Мне крышка.

Я усилием воли открыл глаза и, конечно же, был в Гуантанамо, а доктор Эрнест Дауни, потомок того самого Дауни, который сфотографировал Крао и принца Альберта, поднял руку и опустил ее, будто сигнализировал об окончании гонки. Я умолял богов позволить мне умереть, чтобы вспышка молнии стерла меня с лица земли, полностью уничтожила меня, покончила с этим раз и навсегда, но нет, нет такого спасения, там наверху человек, который предлагал называть его Гадким Стивом, нажал кнопку, и раздался очередной щелчок вдобавок к бесконечным снимкам моего пленного существа.

Нет, не один щелчок. Камеры щелкали одна за другой, как резкие капли грязного дождя, как это было более одиннадцати лет назад, когда отец пытался запечатлеть меня в день моего рождения. Казалось, что это были все камеры вселенной с тех пор, как Дагер, Истман и Лэнд усовершенствовали это искусство; казалось, это все глаза в истории, когда мой предок Пети и принц Ролан Бонапарт, не приходившийся мне родней, Тарбокс Билс, Джейкоб Смит и Дауни отщелкивали из прошлого тысячу снимков, чтобы я мог оказаться в центре внимания, чтобы Генри явил звездный выход и снова мог исполнить назначенную ему роль, выполняя трюки перед почтенной публикой.

Вот только он не появился.

Изображение почти мгновенно обозначилось на экранах, разбежалось по зеркалам по периметру зала, и это был безупречный портрет Фицроя Фостера.

Впервые после четырнадцатого дня рождения мое удивленное лицо смотрело на меня, на военную верхушку, сверлило взглядом гендиректора крупной фармацевтической компании и его свиту, оно было выставлено на всеобщее обозрение, но прежде всего сбивало с толку, поражало и бесило доктора Эрнеста Дауни.

Генри исчез!

По залу прокатился рокот. Дауни закричал: «Это какой-то глюк! Глюк!» — и приказал энсину Хэнсону повторить попытку — «и убедитесь, что вы все поняли правильно!». На этот раз никто не спрашивал, готов ли я к съемке крупным планом. Дауни просто схватил меня за руку, как будто я собирался сбежать от него, как будто это могло гарантировать другой исход. Я не пытался вырваться, мне даже не хватило духу посмотреть на реакцию Камиллы. Я был слишком очарован своим лицом, которого так долго не видел на фотографиях, и так ошеломлен, что оно показалось мне чудесным образом неузнаваемым.

Первоначальный шок сменился чем-то другим, восторгом, пониманием, намеком на веселье, которое першило в горле, когда в зале снова защелкали камеры и на экране появилось еще одно доказательство, что Генри отступил. Один только Фицрой Фостер ухмылялся с каждого экрана, улыбался на фото и улыбался на самом деле, а затем я услышал смех и понял, что это смех моей Кэм. Это не сон, мы действительно выиграли битву, и Кэм была права, когда велела довериться Генри.

Рядом с ней встал адмирал Пибоди, он поднял руки, успокаивая собравшихся, чье недовольство превратилось в раздражение, когда они тоже вскочили с мест, больше злясь на себя за то, что попались на удочку афериста, чем на Дауни, который посмел эту аферу провернуть; и все же они готовы были пойти на уступку знаменитому ученому в последний раз, все еще желая ему верить, когда он умолял их вернуться на свои места.

Третий щелчок. Ох уж этот третий щелчок, такой же, как тот, что разделил много лет назад мою жизнь на до и после, теперь отсоединил меня от Генри, как будто разрезал двух сиамских близнецов. Генри попрощался со мной, оставил меня наедине с моей личностью и образом здесь, в 1992 году, в то время как он, мой посетитель, мой Генри, вернулся к прежнему существованию на почтовых карточках, пылящихся в парижских книжных магазинах и библиотеках Старого Света, скрытых в грязных чердаках и во всяких чудных коллекциях, Генри больше не было, он навсегда заперт в 1881 году, в тишине и смерти.

— Фальсификация! — крикнула Кэм. — Остальные фотографии — фотошоп, джентльмены, использование компьютерных навыков моего мужа с целью его же и опорочить, оскорбить, заманить в ловушку. Как видите, единственное доказательство, которое имеет доктор Дауни для своих надуманных гипотез и обвинений, — поддельная фотография двух патагонских индейцев, вероятно братьев, может быть двоюродных. Это подделка!

Начался страшный галдеж.

Адмирал Пибоди рявкнул что-то вроде приказа, потому что Виггинс толкнул меня со сцены, я был все еще слишком ошеломлен, чтобы возражать, пока не увидел, как Кэм тащат за собой два офицера ВМФ. И тут меня прорвало. Я начал биться и кричать, звать ее, даже когда она исчезла из виду. Нордстрем бросилась ко мне и помогла меня увести.

— Эй, — просипел Виггинс. — Хватит! Ты победил! Ты же не хочешь показывать детишкам альбом с фотками, где ты с синяком. Наслаждайся победой!

— Куда ее уводят, сволочь?!

— В кабинет адмирала, как и тебя. Будьте лапочками, и все кончится хорошо для обоих.

Тут до меня дошло, что нет никакого смысла, чтобы схлопотать по роже и доставить такое удовольствие.

— И что с нами будет?

— Ну, по моим прикидкам, вы уже на пути домой. Но на каких условиях… потерпите, и все узнаете, мистер Фостер.

Я решил прислушаться к совету Виггинса и был вознагражден Кэм, более возбужденной, чем я когда-либо видел, — а это о многом говорило! — она сжала меня в объятиях в кабинете адмирала, а затем на полном серьезе закружила в танце и не остановилась, когда внезапно вошли Пибоди и Дауни. Кэм, казалось, смаковала изумление на их лицах, пока мы порхали по комнате.