Допустимые потери - Шоу Ирвин (читать книги .TXT) 📗
– Очень хорошо, сэр.
Этот день явно не располагал к тому, чтобы сбивать цены и торговаться. Наконец-то он присоединился к самому патриотичному племени американцев – племени ненасытных потребителей. Деймону казалось, что он парит в облаках. Покупай, покупай, покупай и пой. Пусть все твои тревоги унесутся вместе с песней.
Он беззаботно, не глядя на цену, размашисто подписал слип с оттиском кредитки – тотем вышеупомянутого племени – и попросил, чтобы шубу доставили ему домой на следующий день от десяти утра до полудня.
Покинув универмаг через выход на первом этаже, он подумал, не стоит ли вернуться в контору, чтобы вручить подарки мисс Уолтон и Оливеру. Но все никак не проходил экстаз покупателя – чувство, которое Деймон ранее не только не испытывал, но даже не мог вообразить. До вечера было еще далеко, а Деймона со всех сторон окружали, поджидая его кредитную карту, сокровища Имперского города.
Деймон мычал на ходу отрывки из мюзикла «Камелот». Вдруг в его памяти всплыли слова, и он запел про себя: «Цветущий месяц май для легкомысленных мечтаний создан. Пристойных и не оч…»
Деймон громко фыркнул. Проходящая мимо пара бросила на него вопросительный взгляд.
Был всего-навсего апрель. Впрочем, до мая не так уж и далеко, подумал он. По обстоятельствам, от него не зависящим, ему пришлось немного поторопить время. Итак, куда теперь? В какой магазин направить свои стопы? Воистину судьбоносное решение. Дальнейший ход действий ему подсказали все еще звучавшие в голове слова песни. Он свернул с Пятой авеню и направился по поперечной улице в сторону Мэдисон-авеню, на углу которой располагался большой музыкальный магазин. Следующей в повестке дня стояла умиротворяющая любую неукротимую душу музыка. Он потерял чувство времени, бродя по магазину и изучая каталоги. По мере того как Деймон называл пластинки, которые хотел бы приобрести, обслуживающий его продавец становился дружелюбнее и дружелюбнее.
Бетховен – его отец и брат; Шопен – пылкий, ненавидящий неволю поляк с легкими пальцами; ослепительный, искрометный Моцарт; мрачный виртуоз Лист; Брамс – могучий, глубокий вздох из центра Европы; Густав Малер и Рихард Штраус – потерянный мир Вены; легкий, похожий на колокольчик и так до конца и не оцененный Пуленк; Элгар и Айвз, творившие на переломе веков. А теперь вы, парни двадцатого столетия. Ты, Гершвин, со своими блюзами из нью-йоркских джунглей; ты, Копленд, с аппалачской весной, ритмами Дальнего Запада и огневыми танцами майя из Мексики. Придите и вы, Шостакович со Стравинским. Вы ли являетесь выразителями русской души? Не знаю. Или Толстой и Ленин?
Список рос, продавец становился все более радостным, а его сердечность уже не знала границ.
Теперь подберем немного великих солистов. Для начала пойдут Рубинштейн, Касальс, Стерн, Шнабель – пусть это даже будут старые записи. Затем Горовиц, Сеговия, чтобы послушать его фламенко, и Ростропович – для сравнения с Касальсом.
Не уходите, молодой человек, нам еще надо подумать об операх. Начнем с «Фальстафа» Верди. За ней следуют «Так поступают все» и, естественно, «Волшебная флейта». Посоветуюсь с женой и зайду завтра. Не надо Вагнера, если можно. Впрочем, можно взять его «Мейстерзингеров».
Не будем обижать дирижеров… Бернстайн, Караян, Тосканини. Вы представляетесь мне молодым человеком, хорошо знающим новые имена. Буду благодарен, если вы назовете лучших из них.
Полагаю, что на сегодня достаточно, молодой человек. Но будет богохульством воспроизводить эту великую музыку на том шипящем стареньком проигрывателе, который стоит в моей гостиной. Позвольте послушать одну из последних моделей.
Он прослушал несколько акустических систем. Ну и умные же парни эти японцы! На их аппаратуре пластинки звучали так, будто оркестр находился прямо в комнате. Звук был чистым, глубоким
Деймон представил себя на веранде домика дядюшки Бьянчелли в Коннектикуте. Сельский джентльмен в элегантном вельветовом пиджаке, которому практически нет сноса, взирает на золотящуюся в лучах заката водную гладь пролива и красиво стареет под звуки ангельских голосов и грома тысячи инструментов, играющих только для его уха.
Система, на которой он остановил свой выбор, была не дешевой, но и не самой дорогой. Деймон выписал чек (цифра и на сей раз не имела значения), попросил продавца, который к этому времени уже видел себя вице-президентом владевшей магазином компании, обеспечить доставку покупок утром следующего дня и, бесконечно довольный собой, вышел на улицу.
Оказавшись на воздухе, он слегка удивился. Солнце уже стояло низко над горизонтом, шел седьмой час. Нью-Йорк напоминал сотню Больших каньонов, промытых человеческим потоком. Солнце – эта умирающая звезда – опускалось на луга Нью-Джерси. Все большие магазины уже закрылись. Поскольку он выбрал столько музыки, что слушать ее снова и снова сможет долгие годы, то теперь настало время подумать о книгах, которые он хотел бы иметь под рукой в Коннектикуте. Во-первых, следует купить книги, исчезнувшие из его библиотеки, и, во-вторых, приобрести новые – те, на чтение которых в период активной жизни ему не хватило времени. Возможно, его настроение вот-вот изменится и он, Деймон, ужаснувшись сегодняшним тратам, вернется к своей обычной бережливости. В результате ему придется коротать свой век, вспоминая содержание книг как пропавших из его дома, так и тех, которые он когда-то брал у друзей или в библиотеке и давным-давно возвратил.
По счастью, он вспомнил, что большая книжная лавка на Пятой авеню открыта до позднего вечера. Когда Деймон впервые появился в Нью-Йорке, город был раем для библиофилов. Практически на каждой улице шла торговля книгами. В огромных пыльных магазинах трудились очкастые продавцы, и когда их спрашивали о какой-нибудь книге, они отвечали: «Да, кажется, я знаю, где ее можно найти». С этими словами продавцы исчезали в лабиринте скрипящих полок и появлялись либо с адаптированным для школы трудом Берка «Примирение с колониями», либо с раритетным первым изданием «Казарменных баллад» Киплинга в руках.
Поток времени уносит все самое лучшее, испытывая приступ ностальгии, подумал Деймон. В его памяти всплыли слова Эдгара По: «Что пророчит мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор, хриплым карком Nevermore? Не оглядывайся назад. Думай о будущем. У каждого поколения свои потребности. Свободное пространство стало самым дорогим товаром на этом крошечном, переполненном людьми, выступающем из воды камне. «Тираж распродан» – вот лозунг всех издательств. После грандиозных траурных тиражей в год смерти Скотта Фицджеральда его книги перестали издавать, и теперь их можно найти по безумным ценам лишь в крошечных, торгующих раритетами лавках, владельцы которых оповещают о своем бизнесе петитом на последних страницах журналов «Нейшн» и «Нью рипаблик». Не стоит горевать о том, что прошлогодний бестселлер уже успел отправиться в мусорную корзину.
