Куклу зовут Рейзл - Матлин Владимир (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Толпа одобрительно загудела.
— Но было бы непростительной ошибкой ограничить наши требования закрытием вербовочного офиса или чем-то подобным, — продолжила Берта. — Мы должны воспользоваться этим собранием, чтобы высказать им, — тут Берта показала рукой то ли на административное здание, то ли на строй гвардейцев, — все наши требования, да, предъявить все наши счета. Вон я вижу у ребят в руках правильные транспаранты: «Прекратить преступную войну!», «Президент заврался», «Управлять страной должен народ», «Да здравствует диктатура пролетариата!». Вот это серьёзный разговор, вот чего надо добиваться!
Транспарант насчёт диктатуры пролетариата держал в руках Джино Чайкин, он и изготовил его сам — по совету Берты Леон.
Джино был знаком с Бертой давно, в пятидесятых годах они вместе учились в Колумбийском университете. Берта тогда носилась с идеей преодоления холодной войны путём установления контактов с советским студенчеством. По её замыслу, совместные согласованные выступления американских и советских студентов против холодной войны должны привести к тому, что всем станет очевидна несостоятельность и бессмысленность политики правительства, ориентированной на обострение отношений между двумя странами. Нужно было лишь установить связь со студенческими организациями в Советском Союзе, над этим и работала тогда Берта. Узнав, что у Джино где-то в России есть родственники, она дала ему задание установить с ними связь и выяснить, нет ли среди них студентов.
Джино, естественно, в первую очередь обратился к отцу. Айзек признался, что мало знает о своих родственниках в России. Когда-то, в первые годы после эмиграции, он ходил на встречи «ландсманшафт», то есть землячества. Правда, из Захвылья там никого не было, но были люди из соседних городов и местечек, так что наиболее важные новости доходили. Именно таким образом он узнал о погроме в Захвылье и о гибели сестер. Примерно тогда же услышал, что Арон ушёл в Красную Армию. Однако все попытки узнать его дальнейшую судьбу, а также местонахождение матери не давали результата: эмиграция из России прекратилась и традиционный способ узнавать новости от вновь прибывших больше не работал. Да и сам Айзек Чайкин к этому времени стал крупным профсоюзным боссом, был постоянно занят и ходить на встречи земляков у него не хватало времени.
Следующая порция новостей из Захвылья обрушилась на Айзека, насколько он мог припомнить, где-то году в двадцать седьмом. К нему в офис на Баури-стрит пришёл один из тех стариков, которых он когда-то встречал на земляческих сборах, и вручил ему письмо от захвыльского раввина ребе Эльханана. Письмо это, как объяснил старик, было вывезено кем-то из Советского Союза в Польшу и оттуда отправлено по почте.
Айзек поначалу обрадовался, что старый раввин жив и помнит его. Но о чём он писал?.. Тяжёлые времена наступили в родных краях: новая власть (для него она всё ещё была новой) хочет уничтожить веру в Бога и повсюду закрывает синагоги. И церкви тоже закрывает. В соседнем городе закрыли синагогу, а раввина выслали куда-то на Урал. В Захвылье, на другой стороне реки, закрыли церковь, а теперь подбираются к синагоге, писал раввин. В прошлую субботу разбили окно и намарали на стене дёгтем такие слова, что и вспомнить стыдно. Делают эту гадость так называемые комсомольцы. А кто они, эти комсомольцы? Да мальчики из здешних захвыльских семей, у многих из них рабби Эльханан был на обрезании, бар-мицву проходили в этой самой синагоге, которую теперь мажут дёгтем. Очевидно, скоро закроют совсем, устроят в синагоге клуб или склад. И пока это не случилось, раввин умоляет Исаака помочь. Как? Через брата. «Он теперь очень большой человек у новой власти, живёт в Киеве, а имя свое изменил, называется Аркадий Рабочев, — писал раввин. — Тут двое наших, захвыльских, ездили специально в Киев, так их даже близко к нему не допустили. Ты, Исаак, всегда был хороший, набожный еврей, я до сих пор помню, как ты читал “Насо” в день своей бар-мицвы. Напиши брату письмо, он тебя послушает, ты же старший. Проси его ради памяти ваших родителей сохранить синагогу».
— Я тогда долго думал, что делать, — сказал Айзек сыну, — но письма Арону так и не написал. До сих пор не знаю, правильно ли поступил…
Джино, откровенно говоря, не слишком волновала судьба захвыльской синагоги, зато он получил ценную для дела информацию: узнал фамилию своих родственников и что они жили, а может быть, и сейчас живут в Киеве. Дальше уже несложно было узнать адрес Рабочевых в Киеве: это делалось через Красный Крест в порядке розыска разъединённых войной семей. На запрос Джино пришёл ответ, что по сведениям от советского Красного Креста в Киеве проживают в настоящее время несколько человек по фамилии Рабочевы и ближе всего к запрошенным данным подходит Василий Аркадьевич Рабочев, 1933 года рождения; в конце письма был указан его адрес.
Несколько дней Джино и Берта сочиняли письмо вновь обретённому родственнику, потом Берта показывала это письмо друзьям из SDS, и в конце концов оно приобрело тот завершённый вид, который так не понравился КГБ. В письме, после сдержанного выражения радости по поводу установления связи с незнакомым двоюродным братом, говорилось, что им обоим выпала доля жить в трудное время, когда новая мировая война кажется неизбежной. Правительства обеих сверхдержав, ослеплённые ненавистью друг к другу, держат курс на обострение отношений посредством гонки вооружений и демонстрации силы. Это может кончиться только одним: всеобщей ядерной катастрофой. В таких условиях мы, молодёжь обеих стран, должны сделать всё возможное, чтобы спасти человечество от гибельных последствий теперешней политики. Если бы студентам из Америки и Советского Союза удалось встретиться где-нибудь в нейтральной стране и громко заявить о том, что они ни при каких обстоятельствах не будут принимать участия в войне друг против друга, такое заявление могло бы стать началом широкого молодёжного движения в обеих странах, а последствия этого движения могли бы совершенно изменить ситуацию в современном мире. Письмо кончалось вопросом: «Дорогой двоюродный брат, что думаете вы — ты и твои друзья — по этому поводу? С нетерпением жду ответа».
Ответ на этот вопрос получен не был. Вместо ответа пришло официальное уведомление почтовой службы США, что адресат отказывается получать письма от неизвестных лиц из-за границы. Больше Джино не пытался установить контакт с родственниками в Советском Союзе. Да и всё дело по установлению контактов с советскими студентами стало неактуально, поскольку началась международная разрядка и пришли другие заботы. А самое главное, Джино Чайкин полностью изменил свою жизнь: он ушёл из университета и переехал на Западное побережье. Причиной тому было разочарование в университетском образовании. То есть, формально говоря, его отчислили, поскольку он никак не мог сдать зачёты за третий семестр, так что разочарование было взаимным. К этому моменту Джино понял, что его настоящее призвание — киноискусство. Родители не перечили ему, они только просили изучать киноискусство в Нью-Йоркском университете. Но нет, Джино считал, что учиться творчеству бесполезно и даже смешно, творчеством нужно заниматься, а где же заниматься кинотворчеством, как не в Голливуде? И Джино переехал в Лос-Анджелес.
Кинокарьера у Джино Чайкина не сложилась. В течение четырёх лет он обивал пороги студий, писал какие-то сценарии, составлял проекты, но так и не смог ничего добиться. Всё это время родители поддерживали его материально. В конце концов ему стало ясно то, что отец говорил с самого начала: чтобы преуспеть в Голливуде, нужно иметь либо большие связи, либо большие деньги, либо, на худой конец, большой талант…
Осерчав на Голливуд и разочаровавшись в киноискусстве, Джино вернулся в Нью-Йорк, в отчий дом. Он снова было сунулся в Колумбийский университет, но туда его не приняли. Вообще, вскоре стало ясно: с его репутацией нерадивого студента надеяться попасть в хороший университет по меньшей мере наивно. В тщетных стараниях «найти себя» прошли ещё два года. И вот однажды, совершенно случайно, он встретил днём на улице Берту Леон. Она была всё такая же — порывистая, озабоченная, напряжённая.
