Исповедь гейши - Накамура Кихару (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Мой сын тоже злился и боялся, что соседи могут в этом заподозрить его. Хотя свои футон я и просушивала каждое утро, все же на них было полно пятен. Я перепробовала всевозможные способы, к примеру, не давала Мино вечером ничего пить или же поднимала его ночью в туалет, однако ничего не помогало. В итоге подобное происходило каждые три или четыре дня… Раз я приняла его, то должна и отвечать. Будучи от природы очень отзывчивым человеком, мой муж. никогда не выказывал недовольства, и меня очень трогало то, что, покупая что-нибудь моему сыну, он то же самое приносил и Такаси с Минору.
Как и следовало ожидать, мать и бабушка ругали меня за трех непрошеных гостей.
— Ты не от мира сего, невозможно понять, откуда у тебя такие странные причуды, — жаловались они. По их мнению, я вовсе ополоумела.
Однако мне становилось не по себе при мысли о том, что я буду безучастно смотреть на беды других, при том что, когда мне самой было плохо, меня по-отечески тепло приняли супруги Иида после всех тех мытарств, когда я с ребенком на спине и с котомкой риса, рискуя сломать шею, висела на подножке поезда. Мне было очень жалко Фудзико, которая хотела умереть со своими обоими детьми, и я не могла просто отмахнуться от Такаси, сказавшего: «Мама, мне не хочется умирать», — и Минору, впервые в жизни попробовавшего чего-то особенного — а именно лапши, которая должна была оказаться последним обедом приговоренного к смерти, — и жить дальше, словно бы ничего не было.
Мой сын заботился о них, как старший брат, хотя Рева-Мино и ему был в тягость. Если у того не было игрушки, он плакал, если другие дети не играли с ним, он опять плакал, если мой сын и Такаси мирно ладили друг с другом, он тоже плакал. Этот ребенок словно жил исключительно для того, чтобы изводить всех плачем. Даже воспитательницы в саду удивлялись, что тот постоянно плачет. Он был прирожденным плаксой.
Его старший брат Такаси оказался очень смышленым ребенком и мог без посторонней помощи излагать весьма запутанные вещи. Когда я по утрам зажигала перед домашним алтарем священный огонь и молилась, он становился рядом и складывал свои ручонки.
— Все боженьки, дядя и тетя спасли нас. Когда мы вырастем, то воздадим им за это. Прошу вас, все боженьки, проявите свою милость к дяде с тетей, — молился он.
— Очень сообразительный для пяти лет, — считал Н.
Хотя этому его никто не учил, иногда Такаси говорил подобно ребенку из пьесы, что меня крайне поражало.
К счастью, Фудзико вскоре познакомилась с одним славным парнем, который был согласен взять к себе и детей, и они поженились. Что сталось с Такаси, выражавшимся словно персонаж пьесы и знавшим, что хотят от него услышать взрослые, и Минору, постоянно плакавшим и делавшим в постель? Сейчас это, пожалуй, мужчины средних лет…
В Америку
Я была зла на соседку, судачившую о том, что Н. каждое утро сопровождал Кинуэ в школу. Но более всего я злилась на мать с бабушкой, ибо не могла понять, как эти пожилые, опытные женщины могли всерьез относиться к подобной ерунде и постоянно попрекать меня этим.
Почему они не могли просто пропустить это мимо ушей? Две умудренные жизнью женщины… Мне было безмерно горько.
Подобные случаи участились, и мы с трудом ладили друг с другом. К тому же мой сын боготворил своего папу. Особенно хорошо папа умел играть в поезда и мяч, и когда нам удавалось выкроить время, то мы все втроем куда-нибудь отправлялись. Маме и бабушке это, похоже, особенно не нравилось.
Когда те порой навещали нас, сын их не замечал, как всегда ни на шаг не отходя от папы. Иногда они предлагали ему приготовить его любимое кушанье, но и тогда он отнекивался. Ему больше нравилось есть вечером в саду с папой.
Сад хоть и был небольшой, мы тем не менее часто выносили туда стол и устраивали своего рода пикник, что очень восхищало моего сына. Я хорошо представляла себе, как расстраивало маму и бабушку то, что мой сын не бывает больше у них. Однако я давала им достаточно денег, и в их распоряжении была наша экономка. Поэтому перед ними я никакой вины не испытывала.
В то время по выходным дням у нас часто ночевал Фукудзава Юкио, закадычный друг моего сына. Отец Юкио приходился внуком Фукудзава Юкити, основателю университета Кэйо. Его мать была европейкой, рожденной в Греции и выросшей во Франции.
Я работала не покладая рук, чтобы обеспечить обе семьи. Мой муж как раз тогда стал приобретать известность. Если он что-то зарабатывал, все это уходило на бензин и рекламу. Я получала доходы от содержания салона красоты, затем жалованье из начальной школы на Вашингтонских холмах и сравнительно высокие гонорары за ведение показов мод.
Наряду с этим я еще подрабатывала частными уроками английской речи, то есть была, как у нас выражаются, лисицей с девятью хвостами. Школа на Вашингтонских холмах платила мне в долларах, что по тому времени составляло 36 000 йен. Это примерно соответствовало жалованью высокопоставленного чиновника.
Мне приходилось невероятно много работать, чтобы содержать обе семьи. Кто, подобно мне, вырос в «мире цветов и ив», тому крайне претит скупость.
Когда мы строили свой дом в Адзабу, то рассчитывали использовать его в качестве фотостудии. Сама студия была достаточно просторной, чтобы при фотографировании можно было перемещать саму треногу с аппаратом. Многие артисты и манекенщицы приходили к нам сниматься. Порой я одаривала их одним из своих кимоно и тщательно подбирала для них соответствующие аксессуары и накидки. Единственным моим желанием было, чтобы муж получил известность.
Первого мая 1952 года мой муж отправился ко дворцу снимать демонстрацию. Когда мы по радио услышали, что там переворачивали и поджигали американские автомобили и из-за возникших беспорядков много людей было ранено, то страшно волновались за него.
Он вернулся домой под вечер в разорванной рубашке и с ссадинами на локтях и голове, но, слава богу, живым. Он был раздосадован и поведал нам нечто совершенно удивительное об одной американской женщине-фотографе.
Ее звали Маргарет Берк-Уайт. Несмотря на град обрушившихся камней, она оставалась стоять на грузовике. Хотя ее голову заливала кровь, она не дрогнула. Стоя, она продолжала снимать, наклоняясь лишь для того, чтобы поменять пленку. Затем она вновь выпрямлялась и принималась фотографировать. Мой муж сказал, что при виде такой женщины он, мужчина, не посмел бежать. Там он воочию увидел, что такое настоящий профессионализм.
Позже, уже в Америке, я посетила выставку Маргарет Берк-Уайт, где были представлены фантасмагорические снимки, изображающие коршунов, что облепили плывущий по Гангу труп, и людей, бегущих через пламя горящих автомобилей на площади возле императорского дворца как раз в то время, когда там находился и мой муж. Эти снимки были сделаны в ту пору сорокалетней женщиной. Меня крайне поразила эта необычайная женщина.
Этот кровавый Первомай сильно подействовал на моего мужа, и это влияние ощущается в его работе с Сакагути Анго для журнала «Тюокорон». Сегодня его женские портреты причисляют к одним из лучших в мире. Хотя и редко случается слышать, чтобы так хвалебно отзывались о бывшем муже, я и сегодня убеждена, что он был самым лучшим из всех моих мужей.
Наш брак оказался удачным, мальчик был по-настоящему счастлив, и остальные, что помогали мне и на меня работали, также были всем довольны. Единственно обиженными были моя мать и бабушка. Наши взгляды оказались совершенно разными, и согласие было невозможным. Своими непрекращающимися жалобами они надоели и моему мужу.
— Нас так или иначе отправят в дом престарелых. Мы уже смирились с этим, — только и слышалось от них.
Сегодня в этом нет ничего необычного, но тридцать пять лет назад считалось чем-то ужасным помещение родителей в дом престарелых. Это считалось проявлением черной неблагодарности.
Я продолжала тянуть лямку, подобно лошади, работая на показах мод, давая уроки английского языка, обслуживая посетителей салона красоты и преподавая еще в школе на Вашингтонских холмах. Каждый день я мечтала, как бы отоспаться хоть раз. Об отдыхе не было и речи, я даже не могла позволить себе расслабиться. Но мне вовсе не хотелось жаловаться матери и бабушке. В мое отсутствие, когда приходилось ехать на показы мод в Киото, Кобэ или Осаку, они наведывались каждый день и жалели «бедное дитя». Когда меня не было, они могли говорить о моей черствости и делать язвительные замечания.
