Бегущий за ветром - Хоссейни Халед (библиотека электронных книг .TXT) 📗
– Доктор Наваз говорит, тебя через несколько дней выпишут. Здорово, правда?
Тишина. Пенджабец на соседней койке пошевелился во сне и что-то пробормотал.
– Мне нравится твоя палата. – Я старался не смотреть на перевязанные запястья.
Неловкое молчание.
Через несколько минут у меня на лбу и верхней губе выступил пот. Я указал на нетронутую чашку с гороховым пюре, на платмассовую ложку:
– Ты должен есть, тебе ведь надо набираться сил. Может, тебя покормить?
Он с каменным лицом посмотрел мне в глаза и снова отвернулся. Взгляд у него был безжизненный, как тогда, в ванной.
Я достал из пакета у ног подержанную книгу («Шахнаме», купленная мною в персидской книжной лавке) и показал обложку Сохрабу:
– Эту книгу мы с твоим папой читали в детстве, сидя под гранатовым деревом на холме у нашего дома…
Сохраб глядел в окно. Я постарался улыбнуться.
– Больше всего твой отец любил легенду о Рустеме и Сохрабе, в честь которого тебя и назвали. Да ты и сам это знаешь.
Какой же я идиот!
– В письме он написал, что и тебе очень нравится эта история. Почитать?
Сохраб зажмурился и прикрыл глаза рукой. Той самой, с лиловым шрамом.
Я открыл заранее заложенную страницу.
– Начнем.
Интересно, что подумал Хасан, когда впервые сам прочел «Шахнаме» и обнаружил, какой отсебятиной я его пичкал?
– «Внимай же повести о битве между Рустемом и Сохрабом, сколь бы печальной она ни была.
Однажды Ростем, пробудившись чуть свет, наполнил стрелами колчан, оседлал своего могучего скакуна Рехша и помчался к Турану. По дороге булавой разил он онагра, зажарил его на вертеле из ствола дерева, съел целую тушу и, запив водой из родника, заснул богатырским сном. Проснувшись, он окликнул коня, но того и след простыл. Пришлось в доспехах, с оружием брести пешком…»
Я прочел почти целиком первую главу (до того места, где юный воин Сохраб является к своей матери Техмине, царевне Семенгана, и требует сказать, кто его отец) и захлопнул книгу.
– Хочешь послушать еще? Настала очередь сражений, помнишь? Сохраб ведет свое войско в Иран к Белой Крепости.
Он мотнул головой.
– Ладно. – Меня ободрило, что он хоть как-то отреагировал. – Может быть, продолжим завтра. Как ты себя чувствуешь?
Рот у Сохраба приоткрылся, и оттуда донесся хрип. Доктор Наваз предупреждал меня, что такое возможно, ведь трубка касалась голосовых связок. Мальчик облизал губы и шепотом выговорил:
– Устал…
– Врач говорит, так и полагается… Он опять помотал головой.
– Что, Сохраб? Сморщившись, он прошелестел:
– Устал от всего…
Солнечный луч разделял нас, и с той стороны вырисовывалось пепельно-серое лицо Хасана – не того мальчика, с кем я резался в шарики, пока муэдзин не выкликал свой вечерний азан и Али не звал нас домой, и не Хасана, с которым мы играли на холме в догонялки на закате дня, а изгнанного слуги, тащившего на спине к машине Бабы свои пожитки под теплым проливным дождем, – таким я его видел последний раз в жизни.
– Устал от всего, – печально повторил мальчик.
– Чего тебе хочется? Скажи, я все сделаю.
– Мне хочется… – Он прервался и прижал к горлу руку (опять его перевязанное запястье у меня перед глазами). – Мне хочется, чтобы прежняя жизнь вернулась.
– Сохраб…
– Мне хочется, чтобы папа и мама были рядом. И Саса тоже. Мне хочется поиграть в саду с Рахим-хан-сагибом. Мне хочется опять жить в нашем доме. – Он провел рукой по глазам. – Хочу, чтобы все старое вернулось.
Что мне сказать, когда я глаз не смею поднять? Сколько можно разглядывать собственные руки? Это ведь и моя жизнь тоже. Я играл на том же дворе и жил за теми же воротами. Но трава высохла, и чужой джип стоит у нашего дома, пачкая маслом асфальт. Со старой жизнью покончено, Сохраб, и населявшие ее люди либо умерли, либо умирают. Остались только мы с тобой. Я и ты, и больше никого.
– Это невозможно, – наконец сказал я.
– Лучше бы ты не…
– Не говори так, прошу тебя.
– Лучше бы ты оставил меня лежать в воде.
– Не смей так говорить, Сохраб. – Я коснулся его плеча, но мальчик сбросил мою руку. – Для меня невыносимо слышать это.
А ведь недавно Сохраб перестал меня отпихивать. Пока я не нарушил своего обещания.
– Сохраб, мне не вернуть прежнюю жизнь, как бы мне этого ни хотелось. Зато я могу взять тебя с собой. Ты был в ванной, когда я хотел сказать тебе об этом. Тебе дадут визу в Америку, и ты будешь жить с нами. Это правда. Я обещаю.
Он шмыгнул носом и зажмурился. Зря я сказал «обещаю».
– Знаешь, за свою жизнь я сделал много дурного, в чем потом раскаивался. Самое плохое: я взял назад обещание, которое дал тебе. Но больше такого не повторится. Прости меня, пожалуйста. И верь мне. – Я понизил голос: – Так ты поедешь вместе со мной?
В тот зимний день, сидя под вишней, ты спросил у Хасана, будет ли он есть грязь, если ты велишь. Устроил другу проверочку, нечего сказать. А теперь сам оказался в роли муравья под лупой. Старайся теперь, доказывай, что чего-то стоишь. Ты заслужил.
Сохраб повернулся на другой бок, спиной ко мне, и долго не произносил ни слова. Я уж подумал, он задремал, когда услышал:
– Я так устал…
Порвалось что-то между мной и мальчиком. До моей встречи садвокатом Омаром Фейсалом робкая искорка надежды все-таки светилась в глазах Сохраба. Теперь взгляд его потускнел, и неизвестно, вспыхнут ли его глаза опять. Улыбнется он когда-нибудь? Поверит мне?
Я сидел у его кровати, пока он не заснул, потом отправился на поиски другой гостиницы.
Я и ведать не ведал тогда, что целый год пройдет, прежде чем Сохраб заговорит вновь.
Мое предложение Сохраб так и не принял. И не отверг. Он понимал: однажды повязки снимут, больничную одежду заберут. Что тогда делать маленькому хазарейцу-беспризорнику, куда податься? Сил не осталось, в душе пустота и безразличие, веры никому нет, как нет и возврата к прежней жизни. Зато есть дядюшка с его Америкой.
Что ждет его там?
Но рассуждать о будущем для меня – непозволительная роскошь. Не до того, от демонов бы отбиться.
В общем, не прошло и недели, как по раскаленному летному полю мы подошли к самолету, и воздушный лайнер унес сына Хасана в Америку.
Позади были ужасы, впереди туман.
Однажды, году этак в 1984-м, в видеомагазине во Фримонте ко мне подошел парень со стаканом кока-колы в руке, показал на кассету с «Великолепной семеркой» и спросил, смотрел ли я этот фильм.
– Тринадцать раз, – любезно ответил я. – Чарльз Бронсон умирает, Джеймс Кобурн и Роберт Вон тоже.
Парень взглянул на меня так, будто я плюнул ему в стакан.
– Ну спасибо тебе, приятель.
Кассету он, само собой, не купил.
Так Америка преподала мне урок: у нас не принято раскрывать, чем кончается фильм. Совершившему этот смертный грех уже не отмыться, всеобщее презрение покрывает его.
В Афганистане все было наоборот: люди старались заранее разузнать побольше насчет конца. Стоило нам с Хасаном вернуться из кинотеатра «Зейнаб» с какого-нибудь индийского фильма, как на нас все накидывались – Али, Рахим-хан, Баба, толпа отцовских приятелей и дальних родственников, вечно слонявшихся по двору и по дому. Только и слышно было: «А она находит свое счастье? А его мечты исполняются или все идет прахом? А конец счастливый?»
А какой конец у истории про меня и Хасана? Счастливый или нет?
Кто знает!
Все– таки жизнь – не индийский фильм. Зендаги мигозара, жизнь продолжается, любят повторять афганцы. И нет ей дела до героев и героинь, завязок и кульминаций, прелюдий и финалов, жизнь просто неторопливо движется вперед, словно пропыленный караван кучи.
И хотя в прошлое воскресенье случилось маленькое чудо, это дела не меняет.
Жарким августовским днем 2001-го (месяцев семь тому назад) мы прибыли домой. Сорая встречала нас в аэропорту. Я очень давно ее не видел. Только когда она обхватила меня за шею и меня овеял яблочный запах ее волос, я до конца понял, как соскучился.
