Бог Мелочей - Рой Арундати (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Он целил своей бедностью, как пистолетом, Чакко в голову.
Чакко вынул мятый клочок бумаги с кое-как нарисованным им самим грубым эскизом новой наклейки, которую он хотел заказать товарищу Пиллею. Она предназначалась для новой продукции, которую «Райские соленья и сладости» собирались выпустить на рынок весной. Для Синтетического Пищевого Уксуса. В рисовании Чакко силен не был, однако общий смысл товарищ Пиллей уловил без труда. Он был хорошо знаком с эмблемой в виде танцора катхакали, с рекламным девизом под нижней кромкой его одежд, гласившим: «Императоры в царстве вкуса» (его идея), и со шрифтом, который использовался для «Райских солений и сладостей».
– Оформление то же самое. Меняется, надо полагать, только текст, – сказал това рищ Пиллей.
– И цвет рамки, – сказал Чакко. – Теперь не красный, а горчичный. Товарищ Пиллей, желая прочитать текст вслух, поднял очки до самых волос. От масла, которым они были умащены, стекла мигом помутнели.
– «Синтетический пищевой уксус», – произнес он. – Заглавными, надо полагать.
– Берлинской лазурью, – заметил Чакко.
– «Изготовлено из уксусной кислоты».
– Ярко-синим, – сказал Чакко. – Какой мы брали для зеленого перца в рассоле.
– «Вес нетто… Партия № Дата вып…. Срок годн…. Макс. розн. цена… рупий» – тем же ярко-синим, но другим шрифтом?
Чакко кивнул.
– «Настоящим удостоверяем, что уксус в этой бутылке по своим свойствам и качеству соответствует установленным нормам. Ингредиенты: уксусная кислота, вода». Это, надо полагать, будет красным.
Товарищ Пиллей говорил «надо полагать», чтобы превращать вопросы в утверждения. Он не любил задавать вопросов, если только они не носили личного характера. Вопрос – это жалкая демонстрация незнания.
К тому времени, как Чакко и товарищ Пиллей кончили обсуждать наклейку для уксуса, каждый из них обзавелся своим личным комариным конусом.
Они согласовали срок исполнения заказа.
– Так, значит, вчерашняя демонстрация прошла успешно? – спросил Чакко, наконец переходя к разговору, ради которого он, собственно, и пришел.
– Пока не будут выполнены наши требования, товарищ, мы не можем сказать, успешно она прошла или нет. – В голосе товарища Пиллея зазвучали ораторские нотки. – До тех пор борьба будет продолжаться.
– Но Отклик был очень мощный, – вставил Чакко, пытаясь говорить на том же языке.
– Это само собой. – сказал товарищ Пиллей. – Товарищи представили меморандум Высшему Партийному Руководству. Теперь надо подождать. Поживем – увидим.
– Мы вчера мимо них проезжали, – сказал Чакко. – Мимо колонны.
– По дороге в Кочин, надо полагать, – сказал товарищ Пиллей. – Но, согласно партийным источникам, Отклик в Тривандраме был еще лучше, и намного.
– В Кочине тоже были тысячи демонстрантов, – сказал Чакко. – Кстати, моя племянница увидела среди них нашего Велютту.
– Охо. Понимаю.
Товарищ Пиллей был застигнут врасплох. Он вообще-то имел намерение поговорить с Чакко о Велютте. Когда-нибудь. В подходящий момент. Но не с кондачка, не с бухты-барахты. Его мозг загудел, как настольный вентилятор. Он раздумывал, воспользоваться ли возможностью или лучше отложить. Он решил не откладывать.
– Да. Он хороший работник, – сказал товарищ Пиллей глубокомысленно. – Очень толковый.
– Чрезвычайно, – согласился Чакко. – Отличный столяр с инженерным мышлением. Если бы не…
– Я не про то, товарищ, – сказал товарищ Пиллей. – Партийный работник.
Мать товарища Пиллея по-прежнему раскачивалась и всхрапывала. В ритме ее всхрапываний было что-то убаюкивающее. Как в тиканье часов. Звук, которого почти не замечаешь, но которого тебе будет не хватать, если он прекратится.
– Ясно. Значит, он полноправный член партии?
– Конечно, – мягко сказал товарищ Пиллей. – Конечно.
Под волосами у Чакко было уже очень потно. Ему казалось, что там пробирается рота муравьев. Он принялся чесать голову и делал это долго, двумя руками. Возя вверх-вниз весь скальп целиком.
– Ору карьям параяттей? – произнес товарищ Пиллей на малаялам, и голос его зазвучал доверительно, заговорщически. – Хотите совет? Я говорю с вами как друг, кето. Не для протокола.
Прежде чем продолжать, товарищ Пиллей испытующе поглядел на Чакко, стараясь определить его реакцию. Чакко изучал серую пастообразную смесь пота и перхоти у себя под ногтями.
– С этим параваном как бы вам не нажить неприятности, – сказал товарищ Пиллей. – Послушайте меня… подыщите ему работу в другом месте. Отошлите его отсюда.
Чакко был удивлен таким оборотом разговора. Начиная его, он хотел только прощупать почву, разобраться в ситуации. Он ожидал настороженной, даже враждебной реакции, а ему предлагали какой-то хитрый сговор.
– Отослать? Зачем? Разве я возражаю против его членства? Мне просто любопытно стало, вот и все… Я подумал, может, вы с ним говорили, – сказал Чакко. – Я считаю, он просто экспериментирует, пробует себя, мне он кажется человеком разумным и по ложительным. Я ему доверяю…
– Не в этом дело, – сказал товарищ Пиллей. – Пусть он будет какой угодно прекрасный-распрекрасный. Все равно другие ваши люди имеют на него зуб. Они уже приходят ко мне с жалобами… Видите ли, товарищ, на низовом уровне кастовые представления пустили очень глубокие корни.
Кальяни поставила перед мужем на стол металлический стаканчик с дымящимся кофе.
– Даже вот ее, к примеру, взять. Мою хозяйку. Ведь она никогда в жизни паравана не пустит на порог. Ни за что на свете. Даже мне не удастся ее заставить. Свою собственную жену. В доме ведь кто командир? Она. – Он игриво-ласково ей улыбнулся. – Аллай эди, Кальяни? Правду говорю?
Кальяни потупила взор, смущенно признаваясь в своем предрассудке.
– Видите? – торжествующе сказал товарищ Пиллей. – Она очень хорошо понимает по-английски. Только вот не говорит.
Чакко вежливо улыбнулся.
– Вы сказали, мои люди приходят к вам с жалобами…
– Приходят, – подтвердил товарищ Пиллей.
– На что-то конкретное?
– Ничего такого конкретно, – сказал товарищ К. Н. М. Пиллей. – Но видите ли, товарищ, ему идут от вас всякие поблажки, а другим, разумеется, обидно. Они считают – как так? Несправедливо. В конце концов, кем бы он там ни был у вас – столяром, электриком, кем хотите, – для них он все равно параван, рыбак. Это от рождения закрепляется. Я им сам без конца втолковываю, что они не правы. Но, откровенно говоря, товарищ, ввести Новшество – это одно дело. Получить Одобрение – совсем другое. Вам поаккуратней бы. Для него же лучше будет, если вы его куда-нибудь…
– Друг вы мой любезный, – сказал Чакко. – Это невозможно. Заменить его некем. Фабрика на нем одном держится… и мы же не можем всех параванов отослать подальше, проблемы так не решаются. Рано или поздно нам придется разбираться с этой чепухой.
Товарищу Пиллею очень не понравилось, что к нему так обратились: «Друг вы мой любезный». Для него это было оскорбление в хорошей англоязычной упаковке, иначе говоря, двойное оскорбление – во-первых, слова сами по себе, а во-вторых, уверенность Чакко, что до собеседника не дойдет. Настроение товарища Пиллея вконец испортилось.
– Может, и придется, – сказал он ядовитым тоном. – Но тише едешь, как говорится, дальше будешь. Не забывайте, товарищ, что здесь вам не Оксфордский университет. Что для вас чепуха, то для Трудящихся совсем даже не чепуха.
В дверях появился запыхавшийся Ленин – худой в отца, но с материнскими глазами. Лишь прокричав весь монолог Марка Антония и большую часть «Лохинвара», он обнаружил, что его никто не слушает. Он снова встал между разведенных колен товарища Пиллея.
Хлопнув над отцовской головой в ладоши, он нанес немалый урон комариному конусу. Потом принялся считать налипшие трупики. Иные выпустили из себя свежую человеческую кровь. Он показал руки отцу, который тут же отправил его к матери, чтобы та привела их в порядок.
Наступившим молчанием вновь завладели всхрапывания старой миссис Пиллей. Вернулась Латта, ведя Потачена и Матукутти. Мужчинам велели ждать снаружи. Дверь была оставлена приоткрытой. Когда товарищ Пиллей заговорил, он опять перешел на малаялам и повысил голос, чтобы двоим за дверью было слышно:
