Челленджер - Ян Росс (библиотека электронных книг txt) 📗
– Тогда точки должны располагаться на линейно независимых векторах, – резонно замечает Шурик. – Раз уж ты про устойчивость.
– Мм… Чёт с линейной независимостью ты переборщил.
– Не, это оно и есть! Мы прям по Юнгу и пойдём.
– В смысле?
– Для твоей безумной конструкции надо по одной представительнице каждого типажа.
– А-а, вот ты о чём. Почему бы нет. Как там было?
– О'кей, перво-наперво, берём Домохозяйку.
– Ой, не… Домохозяйка – это скучно. Лучше эту, как её… Жрицу или Амазонку.
– Не дури. Домохозяйка – это основа. Тебя же должен кто-то кормить… заботиться… Взгляни на себя!
Мы оба скептически осматриваем меня, превратившегося за последние дни в пустынного странника. По меркам Шурика, не говоря уже о среднестатистическом жителе Калифорнии, я выгляжу хуже бомжа-неудачника.
– М-да… кормить меня, пожалуй, не помешает.
– Отлично. Дальше можно Поэтессу, ты ведь у нас весь такой утончённый, тебе непременно нужно, чтобы кто-то припорашивал мозг рафинированной, как бы это выразиться… рафинированной лабудой.
– Угу, непременно. Поэтесса – эта та, которая истеричка и шлюха?
– А ты не доводи. Держись в рамках и всё будет пучком. У тебя ж свободные отношения, какие истерики? Одна лишняя истерика – и на выход.
– Хорошо, уломал. Берём Поэтессу.
– Спасибо.
– Ага, цени. Так, что у нас осталось?
– Дальше сложнее. Оба типажа не шибко конструктивны.
– Амазонка и Жрица?
– Ну да, даже не знаю… Скорее Амазонка.
– А Жрица? Не, так не пойдёт, где же духовность? Давай либо выкинем Домохозяйку, либо пересмотрим цифру три.
– Нет. Жрица не катит. Жрица – это ведьма и Фурия, она разметает всё в клочки. Амазонка, правда, тоже не фонтан. Будет войны затевать чуть что. Ледовые побоища. Оно тебе надо?
– А чё? Войны я люблю. Какой понт в страсти без войны?! Одной едой да лабудой сыт не будешь. Но вернёмся к Жрице. Обоснуй-ка, пожалуйста, почему Поэтессу можно держать в рамках, а её нет?
– Илюха, пойми, если блюсти конструктивность, Жрица категорически исключается. Жрица слишком похожа на тебя, и затеять с ней поверхностную интрижку не получится. К тому же, она сильный персонаж и непременно превратится в Фурию, при попытке запихать её в трёхгранную пирамидку.
– Юнг тоже придерживается такого мнения?
– Увы, дорогой. Либо Жрица, либо твоя полоумная модель.
– Ясно. Ну что ж, вот мы и определились с троицей почётных финалисток: Домохозяйка, Поэтесса и Амазонка.
– Осталось только название придумать. Конструктивное блядство – грубо и громоздко.
Зной сменился ночной прохладой, и, выбравшись из шатра, мы устроились на шезлонгах под открытым небом. Шурик притащил новую бутылку, а в холодильнике обнаружился лёд.
– А что тут думать? Так и назовём – Троебабие!
– Не, "баба" – это вульгарно.
– Зато смачно и от души.
– Может Троежёнство?
– Кто о чём, а вшивый о бане. Do I really need to spell it out for you? [52] Троебабие и концепция брака – не-сов-мес-тимы.
– Учкуду-у-ук тры колодца-а! – внезапно заголосил Шурик. – Учкуду-у-ук…
– Ты чего?
– Тры колодца-а! – ухахатываясь, продолжает горланить он. – Защеты, защеты, на-а-ас от со-о-онца. Ты в пусты-ы-ыне спасы-ы-ытэльный круг, Учкуду-у-ук!
– Братишка, ты перегрелся?
– Это ж песня советская, – утирая слёзы, пытается отдышатся Шурик. – Учкудук – город в пустыне… как её там? А, во – Кызылкум.
– Учкудук в Кызылкум?
Мы снова начинаем давиться со смеху.
– Итак, модель "Учкудук"? – переводя дух, уточняю я.
– Ну да, отлично. И звучно, и символично. Колодцы олицетворяют… олицетворяют… источник наслаждэний, нэжности и вдахнавэния. Тры красывый женщина – тры пэрсик.
* * *В полдень предпоследнего дня Шурик объявил, что время, отведённое на "ангажированность" в Burning Man исчерпано, и оставшаяся часть праздников [53] должна быть посвящена семье. Несмотря на уговоры повременить хотя бы до окончания основного события – церемонии сожжения статуи, он собрался и уехал ещё засветло.
За много часов до огненного ритуала народ со всех концов стягивался к центральной площади. К моему появлению выступление факельщиков сменилось коротким затишьем, и ночную мглу разорвал свист взмывающих фейерверков. Громадные ручищи Горящего человека начинают вздыматься, и по толпе пробегает восторженный ропот. Гул усиливается и, когда фигура замирает с триумфально поднятыми руками, новый сильнейший залп заволакивает свободное пространство. Мириады искр взметаются ввысь, и вопль многотысячной толпы сливается в протяжный ликующий рёв.
Гремит тревожная, насыщенная музыка и петарды нескончаемым потоком устремляются в небо, заполняя его ослепительным заревом. В беснующейся массе людей, плотно сомкнувшейся вокруг церемониального круга, возвышаются арт-кары, освещённые бликами всполохов, будто сказочные чудища, явившиеся на шабаш. Свист, крики и музыка сплетаются в нарастающий рокот. На долю секунды всё стихает, основание постамента вспыхивает взрывом, и в ответ эхом прокатывается приглушённый стон. Огненные шары рвутся вверх, набухают и лопаются, поглощая строение. Равнина озаряется светом, ошмётки пламени разлетаются в стороны, и на фоне звёзд вновь вырисовывается фигура Горящего Человека с простёртыми в небо руками. Вспышки вновь и вновь окутывают статую и первые языки огня юркими саламандрами карабкаются по брусьям пьедестала. Все умолкают и заворожённо смотрят, как пылает символ нашего братства.
Обуглившаяся балка с хрустом срывается вниз, снова поднимается гомон, и толпа принимается вытаптывать общий ритм. В небо взвиваются десятки искусственных смерчей и, змеясь, пляшут с нами
