Шоколад - Харрис Джоанн (книги полностью TXT) 📗

В конверте одинарный листок бумаги. Я извлекаю его, и на стол выкатывается что-то, — наверно, монеты. На листке крупным, старательным почерком выведено:

Закончив читать, я отложила письмо и стала искать раскатившиеся монеты. Одна лежала на столе, вторая — на стуле. В моей ладони блестят два золотых соверена. Один — для Анук. А второй? Инстинктивно я мысленным взором нащупала тёплое неподвижное местечко внутри себя, потайной уголок, который и сама ещё как следует не изведала.

Головка Анук покоится на моём плече. Я читаю вслух, а она, уже почти засыпая, убаюкивает Пантуфля. В последние недели Пантуфль редко давал о себе знать; его затмили более реальные партнёры по играм. Но изменился ветер, и он снова здесь. Наверно, неспроста. Я тоже предчувствую неминуемость перемен. Придуманная мною сказка о постоянстве — всё равно что песочные замки, которые мы некогда строили на берегу. Стоят до первого прилива. И если не море, то солнце разрушает их. К следующему утру на их месте одни развалины. Но я почти не сержусь, и обида меня не гложет. И всё же запах карнавала не даёт мне покоя, неугомонный жаркий ветер зовёт в дорогу. Откуда он? С юга? С востока? Из Америки? Из Англии? Это всего лишь дело времени. Ланскне, со всеми его ассоциациями, уже кажется мне менее реальным, уже превращается в воспоминание. Механизмы сбавляют обороты и останавливаются. Наверно, я с самого начала предвидела подобный исход. С самого начала догадывалась, что мы с Рейно уравновешиваем друг друга и что без него моё присутствие здесь не имеет смысла.

Какова бы ни была причина, этот городок утратил свой забито-убогий вид, его сменило чувство глубокого удовлетворения и полного довольства. Я понимаю, что теперь я здесь лишняя. Повсеместно в домах Ланскне парочки тешатся любовью, дети играют, собаки лают, орут телевизоры… Без нас. Гийом гладит своего пса и смотрит «Касабланку». Люк, один в своей комнате, чуть запинаясь, читает вслух Рембо. Ру с Жозефиной в своём отремонтированном доме мало-помалу открывают для себя друг друга. Сегодня вечером «Радио Гасконь» передавало репортаж о празднике шоколада, высокопарно провозгласив гулянье в Ланскне-су-Танн «очаровательной местной традицией». Отныне туристы не станут проезжать мимо Ланскне, торопясь посетить другие, более интересные края. Я отметила незримый город на карте.

Ветер приносит запахи моря, озона, жареной пищи, дух набережной Жуан-ле-Пен, блинов, кокосового масла, древесного угля и пота. Столько мест ждут, когда ветер сменит направление. Столько страждущих людей. Как долго на этот раз? Полгода? Год? Анук утыкается лицом в моё плечо, и я прижимаю её к себе, неожиданно крепко, ибо она пробуждается и что-то обиженно бормочет в полусне. «Небесный миндаль» вновь станет пекарней. Или кондитерской, со свисающими с потолками алтейными гирляндами, похожими на синюю колбасу, и коробочками с коврижками, на крышках которых проштамповано: «Сувенир из Ланскне-су-Танн». Во всяком случае, у нас есть деньги, даже больше, чем нужно на то, чтобы открыть новую шоколадную где-нибудь ещё. В Ницце, например, или в Каннах, Лондоне или Париже. Анук бормочет во сне. Её тоже тревожит запах перемен.

И всё же мы сделали большой скачок. Безликие гостиничные номера, мерцание неоновых огней, скитания с севера на юг по велению гадальной карты — всё это теперь не для нас. Наконец-то мы, Анук и я, сбили спесь с Чёрного человека, обратили его в бегство, увидели его истинное лицо. Оказалось, что он просто шут, карнавальная маска. Здесь мы не можем оставаться вечно. Но, возможно, Рейно проторил для нас путь в какое-то другое местечко. Благодаря ему мы сможем навсегда осесть в каком-нибудь приморском городке. Или в селении у реки, с полями и виноградниками. Имена мы изменим. Иначе будет звучать и название нашего магазина. Например, «Чудесный трюфель». Или «Дивные соблазны» — в память о Рейно. И на этот раз мы унесём с собой столько добрых воспоминаний о Ланскне. Я держу в ладони подарок Арманды. Монеты тяжёлые, увесистые. Золото красноватое, почти как волосы Ру. И опять я подумала, как она догадалась… сколь сильным даром ясновидения обладала эта женщина. Ещё один ребёнок — на этот раз не от безвестного отца. Ребёнок от хорошего человека, пусть тот никогда и не узнает о нём. Интересно, унаследует ли она его волосы, его дымчатые глаза? Я почему-то убеждена, что у меня родится девочка. Даже знаю, как её назову.

Всё остальное можно оставить в прошлом. Чёрный человек исчез навсегда. Мой голос изменился, стал более уверенным, звучным. Прислушиваясь, я различаю в нём новые, до боли знакомые интонации. Дерзость, пожалуй, даже ликование. Я распрощалась со своими страхами. И с тобой простилась, maman, хотя твой голос, обращающийся ко мне, буду слышать всегда. Мне больше не надо бояться собственного отражения в зеркале. Анук улыбается во сне. Я могла бы остаться здесь, maman. У нас есть дом, друзья. Флюгер за моим окном крутится, крутится. Я представляю, как слушаю его скрип изо дня в день каждую неделю, каждый год. Воображаю, как смотрю из своего окна на зимнее утро. Новый голос во мне хохочет, будто приветствуя моё возвращение домой. Во мне тихо, нежно ворочается новая жизнь. Анук болтает во сне, плетёт что-то нечленораздельное. Её маленькие ладошки стискивают моё плечо.

— Пожалуйста, maman. — Мой свитер заглушает её слова. — Спой мне песенку. — Она открывает глаза. Сине-зелёные, как земля, открывающаяся взору с большой высоты.

— Хорошо.

Она вновь смежила веки, а я тихо запела:

Надеясь, что на этот раз я просто пою колыбельную. Что на этот раз ветер её не услышит. Что на этот раз — хотя бы один раз — он улетит без нас.