«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
– Товарищ командир, по-моему, мы не вписываемся в пейзаж. Все, товарищ командир, по-моему… И тут командир почувствовал корабль.
– И-и-я!!! – крикнул он в прыжке, а потом заорал. – ВРШ – четыре с половиной!
И наша фанерная контора, после этих ВРШ, пронеслась мимо «Товарища Сомова» с радостным ржаньем.
Нам снесло все леерные стойки с правого борта, крыло мостика как корова языком слизнула, а потом уже екнуло об стенку. А ВРШ – это винт регулируемого шага, если интересуетесь; без него не впишешься в щель.
Когда мы стукнулись, помощник выскочил на причальную стенку и побежал по ней, закинув рога на спину. Командир бежал за ним, махал схваченной по дороге гантелью и орал:
– Гав-но-о!!! Лучше не приходи! Я тебе эту гантель на голове расплющу! Расшибу-у! Ты у меня почувствуешь! У-блю-док!!!
Не бегите за бегущим
Если человек бежит, не надо его останавливать. Черт с ним, пусть бежит. И не надо кричать ему: «Стой! Назад! Стоять, орлик! Па-дай-ди-те сю-да!» Не надо кричать, бросаться наперерез или чем-нибудь вслед. Все это чревато. Сейчас объясню чем.
Кто по первому снегу, абсолютно голым, пробежит через плац? Только курсант военно-морского училища, «будущий офицер». Почему голым? А спор такой. Почему по снегу? А чтоб остались следы, поражающие воображение тех, кто не видел это зрелище лично.
Бег начинается в 17.00, когда дежурный по училищу, древний капитан первого ранга, готовится к смене с вахты (безмятежный) и юные леди изо всяких училищных контор, щебеча, направляются к выходу. И тут их настигает «танец ягодиц», обычно скрытый под «кимоно». То, что у бегуна спереди, конечно, тоже танцует во все стороны, но воображение свидетелей почему-то навсегда поражает именно «танец ягодиц». Бесполезно потом вызывать и строить подозрительные роты. Бесполезно проверять у них ноги на тот предмет, у кого они краснее. Найти этого гуся лапчатого, этого гаденыша мелкого невозможно. И начальник училища, до которого докатится народная молва, все равно вычислит и пригласит того дежурного, у которого конец вахты украсился «танцем ягодиц», и скажет ему: «Ну, что ж вы так,
Иван Никитич…» – и на боевую, умудренную, босоногую голову Иван Никитича последовательно выльется и нахлобучится несколько ночных горшков.
Дежурный по училищу, капитан первого ранга, седой, шаркающий, в заслуженных рубцах (на шее, на щеках и в остальных местах), шел задумчивый через плац.
Старые капитаны первого ранга задумчивы, как водовозные лошади, когда, понурив голову, идут они себе еле-еле и смотрят перед собой, поводя ушами и отгоняя мух (лошади, конечно); хотел бы я знать, о чем они думают (капитаны первого ранга, конечно).
И вдруг мимо что-то проскочило. Таким быстрым скоком-полускоком. Дежурный поднял свою дремучую голову и… увидел «танец ягодиц».
Военнослужащий в основном состоит из рефлексов, и потому дежурный рефлекторно бросился вперед исполнять свой воинский долг. С гамом, что-то улюлюкая, заливаясь, раньше чем сообразил; то есть он бросился вслед за бегущим с криком: «Стой! Назад! Я кому сказал! Па-дай-ди-те сю-да!» Вы никогда не видели, как бежит капитан первого ранга, исполняющий свой воинский долг? Это ошеломляющее зрелище: у него все дергается на бегу, как если б он сидел на заборе, а забор тот под ним скакал, – и в лице у него при этом что-то судорожное-судорожное.
Не везде на территории училищной встречается асфальт, иногда встречается плитка. Дежурный на бегу вступил на плитку, поскользнулся и сопаткой вперед, теряя с лица что-то ответственное, упал, ударился оземь. Во все стороны. Рухнул, короче, и рассыпался, как хрустальный стакан: кобура, пистолет, фуражка, пенсне и сам дежурный. Его подняли потом, конечно, оторопелого, вызвали, естественно, куда надо и объяснили, когда он окончательно пришел в себя, что бежать за бегущим все-таки не следует…
Эту историю я вспомнил тогда, когда стоял дежурным по дивизии атомных ракетоносцев. (Всего один месяц заступал, а сколько потом впечатлений.) Было полярное лето, и ракетоносцев на дивизии почти не наблюдалось. Я был старшим в экипаже – сидел и сторожил матросиков, – и меня на это дежурство отловили. Отловили так: бегу я по ПКЗ, где в то время гнездился наш штаб, и тут вдруг открывается какая-то дверь, и из нее вылетает старший помощник начальника штаба.
– Стой! – говорит старший помощник. – Вы кто?
– Я? Химик…
– Никуда не уходите, сейчас заступите дежурным по дивизии.
– Так… я же химик, а там вроде командиры заступают…
– Ну и что, что химик. Не медик же.
Точно. Химик – это не медик. Медик – последняя степень офицерского падения. Так что заступил я. На целый месяц. Стояли мы на пару с одним орлом. (Нашли еще одного недоношенного.) Через день – на ремень. Встречались мы с ним при смене с вахты; встречались при смене, показывали друг на друга издали пальцами и кричали:
– Ой! Кто это у нас там стоит! Дежурным по Советскому Союзу?!
Снять нас с вахты было невозможно. Просто некем было заменить. Но, конечно, мечты относительно этого у начальства имелись. Начштаба как увидел меня впервые заступившим, так от жгучего желания тут же меня куда-нибудь убрать даже заскулил. Закончив скулить, он проорал:
– Что это за кортик? На вас?! Только не надо прятать его за бедро. Где набалдашник?! А? Что? Что вы там бормочете? Доложите внятно. А? Что? Потеряли? Когда потеряли? Десять лет назад? Потеряли – слепите из пластилина! А? Что? Нет пластилина? Из говна слепите! Из дерева вырежьте! Считайте себя снятым, если через пять минут… А? Что?..
Конечно, он меня не снял бы – стоять-то все равно некому, но через пять минут я уже достал новый кортик и скребся под его дверью, чтоб доложить об устранении замечания; но доложить я не смог – начштаба к тому времени уже унес куда-то в сторону вихрь, поднятый очередной комиссией.
Мы – дежурные по дивизии – старались не попадать под комиссию: прятались по углам и за шкафы.
Но ночью, когда наше начальство попадает, наконец, к себе в койку, дежурный по дивизии сам становится начальством и сам ходит и спрашивает со всех подряд по всей строгости.
Вышел я в свое первое дежурство ночью на территорию, чтобы проверить несение дежурно-вахтенной службы (все это сдуру, конечно, потому что в обычной жизни я нормальный человек), и увидел я, что по военному городку в два часа ночи шляется целая стая матросов, непуганых, как тараканы на камбузе. Они меня почти не замечали, но каким-то образом все время держали дистанцию.
Первым желанием было, конечно, броситься за ними с криком «Стой! Назад! Ко мне!» – и всех переловить, а потом я подумал: а может, так оно и надо? Может, я сейчас нарушу своим вмешательством природную гармонию, чудесное природное равновесие? Я был так поражен этой мыслью, что совершенно потерял координацию движения, повернулся на одном месте и пошел спокойно спать.
А утром нам дали третьего дежурного. (Наверное, для того, чтоб безболезненно можно было с вахты снимать.) Третий был молодой, цветущий, сильный, только из отпуска, старпом Вася.
– Вася! Заступил! Дежурным! По Советскому! Союзу! – заорал он, заступив, и засмеялся, счастливый. Так ему было хорошо после отпуска.
На следующий день я его не узнал: какой-то хмурый, расползающийся по шву рыдван.
– Что стряслось, – спросил я его, – в королевстве датском?
– А-а-й! – махнул он рукой так, что фуражка съехала на висок. Он хромал на одну ногу, а другую (ногу) приставлял к первой по дуге окружности.
– Ка-ко-й я коз-зел! – припадая к собственным коленям, говорил он и, закрыв глаза, быстро-быстро бил себя ладонью в лоб.
– А что такое? – интересовался я.
– Ну пройди ты мимо! – продолжал он бить себя в лоб. – Ну пройди! Во! Гавайский дуб! – и он рассказал, как ночью он вышел сдуру проверить территорию и увидел стаю матросов. Рефлексы при этом у него сработали. «Стой на месте! Подойди сюда! – заорал он. – Товарищ матрос!» Ближайший, метров за сто, «товарищ матрос», услышав его, не спеша повернулся, посмотрел, «кто у нас там», а потом, подхватив одной рукой другую, показал ему условный знак «на, подавись!» – до плеча: после этого «товарищ матрос» побежал.
