Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT, .FB2) 📗

Прекрасно пасть без роптанья. Прекрасно погибнуть средь братьев чужих, славно найти друга в последний час, обняться с ним, вздохнуть — и уйти.

Прекрасно рождение, которому следует еще более прекрасная смерть.

И сказал Лембиту:

Прекрасна жизнь и страшна. Прекрасен человек и страшен. Чего только ни коснись человек, все сделает прекрасным и страшным. Цветы и погибель он сеет вокруг, цветы и скорбь — его путь. С плачем рождается, со слезами умирает он, и сквозь хмурое небо так редко улыбается ему солнце.

И все равно я люблю тебя, человек. Твою красоту и мечту люблю, твое стремленье к свободе. Люблю тебя таким, каков ты есть, со всеми твоими радостями, со всеми твоими страданиями.

Люблю тебя, когда ты, себя обуздав, не взыскал с виноватого. Преклоняюсь перед тобой, когда ты смиряешь себя и раба из оков вызволяешь. До небес возвеличу тебя, однажды начавшего не разрушать, но строить.

— Люблю человека! — сказал Лембиту.

КОНЦЕРТ{55}

Были лица, движенье и краски. Потом пропало все, кроме звуков. Но постепенно пропали и они. Наступило словно бы минутное забытье, пустота, переход из одного мира в другой. А потом снова начали определяться движенье и краски. Подобно тому, как мертвая кинопленка снова пробуждает жизнь и ликование. И уже не чувствуешь ни времени, ни места. Есть лишь колдовское видение.

Чу!

Словно шаги моряка по причалу и лязг якорной цепи. Хлюпает, плещет, бурлит вода. Снова лязг цепей, и все заскользило куда-то.

Прощайте, прощайте! Летучий экипаж отправляется в путь. А свидимся снова — мы уже будем иными!

Паруса жадно хватают воздух, и мачты гнутся под их тяжестью. Вокруг мелькание чаек и соленая метель. Берега раздаются, точно полы материка. И ветер свищет силой всех своих смычков.

Открытое море! Парусник парит в сине-зеленом облаке. Все стремительней, все невесомей! Вот уже не связан он ни с чем земным. Вокруг еще реет клочьями пена, как грозди облаков. А потом — даль бескрайняя.

Дует ветер восточный и свищет западный, юлит ветер южный и сердится северный. Внизу вращается зеленовато-синий глобус.

Вот он уже вдали, в дальней дали. В такой дали, что граничит с небытием. Только дирижерская палочка еще удерживает его. Но и она теряет свои очертания, становится веткой, колеблемой ветром. Мечется из стороны в сторону, выгоняет почки и листья и расцветает. И нет больше ничего реального.

Беги, беги, моя мысль! Лети, мое чувство! Расправляй крылья, взвивайся выше, отрывайся от всего!

Распахнись, поэзия, светлым озером в северной летней ночи! Раскинься над ним, небо золотое! Разгорайтесь отблески, отсветы, отголоски света!

Быть братом радуги, быть из племени денницы! Легким, легким! Все прочее — ничто!

Миг остановки в вышине. Чувство полного совершенства, первозданное блаженство. Мерцает эфир, пульсирует бескрайняя даль. Ни тебе подъема, ни паденья!

Но вот из глубин вновь словно высвечивается воспоминанье о земном. И разражается катастрофой в оркестре вселенной.

Сквозь туман сквозит красный диск умирающей планеты. Внизу стелется серое болото, утыканное карликовыми соснами. Над ним безысходным пламенем вспыхнул закат и погас. Черная туча кроет небо, начинает накрапывать черный от копоти дождь.

Светлый день сменяет непроглядная ночь. И в мрачный сон, в мрачный сон несет она меня!

И нет больше воли, нет крыльев, и даже дали. Только вечная маета, вечная смерть и бессмертие. Быть одним-единственным быть-или-не-быть. Расшатывать только прутья клетки и в бессильи стонать. Прометей, которому никогда не быть свободным.

Какая боль, какая горькая печаль!

О вершина мечтаний моих, высшая ступень грез моих — где пропала, где растаяла? Куда уходит все из-под рук моих, куда пропадает, куда сам я падаю?

О иллюзия! О греза! О греза грез!

И только шаги тюремщика по металлу перехода. Они удаляются и приближаются. Нет, послушай! Это бьет колокол сумасшествия, колокол помешательства — бьет, беснуется колокол безумья!

Как близко тьма!

Еще шаг — и настанет великая тьма!

Тьма — мой дом — мой единственный дом!

На мгновение все замирает, и легкими шагами пробегает тишина.

Потом вдруг взрыв энергии: нет, все-таки не то! Не то!

Напрягись снова! Оживи волю! Отряхни с себя напрасные мечтания!

Гляди, на небосводе расцветает вишневая полоса. И вот огонь извергается в бескрайнюю даль, и волны внизу розовеют. Все ближе, ближе! Сине-зеленое море опять рядом, и свежий ветер надувает паруса. И по глади морской разносится радостный призыв фанфар — словно прибыла экспедиция.

Корабль причаливает под громыханье стульев. И усталый человек за пультом трясет встрепанной головой.

МУКИ ФОРМЫ{56}

Никогда тебе не удается передать словами свое переживание и истину, в нем почерпнутую, — отчего это?

В чувствах вещь ясна, но уже в мыслях она бледнеет, а в словах и вовсе оборачивается ложью…

Это тирания слов, произвол средств выражения. Живешь, точно из милости безучастных переводчиков.

И всякий раз вспоминается тебе создатель вечного двигателя у Эйно Лейно{57}. Всю жизнь человек работал-трудился. Вот-вот запустит машину, но смерть подоспела раньше.

Так и ты трудился, отделывал, представляя, как заработает твоя чудо-машина. Вот-вот она тронется по-настоящему!

Но боюсь, черный перевозчик заберет тебя прежде, чем кто-нибудь увидит воплощение твоих мыслей.

Мы разговариваем между собой словно чужеземцы, инородцы. Разговариваем одними знаками, и знаки наши — слова. А с них повытерлось все индивидуальное, как с монет, долго бывших в хождении. Мы пользуемся каким-то жаргоном, бедным оттенками языком сабиром{58}, lingua franca. Все, что мы пишем, — сплошь переводная литература.

Форма убивает! Образ умертвляет образность!

Когда же ты добьешься того, что будешь запечатлевать не слова, а мысли? Снова и снова овладевшая тобой мысль спотыкается о буквы, словно о камышовый сушняк. И замок твоих мыслей в конце концов оборачивается лишь тенью слов.

Будь проклята «музыка языка», от которой страдает искренность, будь проклят «ритм формы», который убивает ощущение подлинности!

Словеса заливают реальность, словно мутный слой желатина. Чувство доносится сквозь него, но глухо, как голос водолаза. Слышит ли тебя кто-нибудь?

Ты ненавидишь «изящную словесность».

Тебе хочется облечь в слова самое важное — без обрамления, фасада, формы. Хочется выразить и себя и мир без литературной шелухи. Хочется быть как цветок — свой цвет, аромат, плод, наконец.

Да, тебе хочется написать повесть без беллетристического балласта, без композиционной начинки, без формальных излишеств. Сказать лишь то, что интересует тебя самого, и остановиться, где понравится. И пусть понимают это как хотят!

Но как сие возможно, если даже это свое желание ты не можешь выразить так, чтобы оно в полной мере отвечало тому, чего ты по-настоящему хочешь. Ибо и здесь слова, голые слова!

И все-то ты твердишь себе наперекор, сердишься, бунтуешь.

Да и как тебе соглашаться со всем, что взбредет на ум? Для этого надо быть куда прямолинейней, надо быть как поезд, который, раз поставленный на рельсы, направился к заданной точке. А тебе все больше и больше по душе лесные тропинки, что вьются в обход холмов, вдоль ручейков.

Истина воплощается непрямыми путями.