Муравечество - Кауфман Чарли (читаем книги бесплатно txt) 📗
Жизнь моя, конечно, сложилась совсем не так, как я ожидал. Вспоминаю ту одинокую ночь, когда, еще будучи студентом Гарвардского университета, блуждал по улицам Кембриджа, штат Массачусетс, в поисках смысла жизни. «Что все это значит?» — вслух вопрошал я. И вдруг передо мной словно бы вырос из-под земли (или явился с небес?) бездомный старик и попросил денег. Я покачал головой, извинился и продолжил свой путь, опустив голову, руки в карманах, продолжая вслух размышлять о смысле жизни. Но бездомному было мало простого отказа — он увязался за мной.
— Буду благодарен любой мелочи. Я стар, у меня была тяжелая жизнь.
— Извините. Я сам ваще без денег (моя попытка сойти за низы общества).
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Так бывает: случись что — и жизнь летит под откос. Когда-то и я был молод, как ты, даже моложе. Сколько тебе, девятнадцать? Четырнадцать? Ну, вот когда-то мне было десять, прям как тебе. Хочешь — верь, хочешь — нет, но это правда. Случись что — и жизнь летит под откос.
— Я опаздываю на свою низкооплачиваемую работу, — ответил я, не останавливаясь.
— Когда-то мне в голову взбрела идея, сечешь? Idée fixe, так это называется. Тогда я еще не знал, что это называется idée fixe, и не знал, что это она. Просто в голову взбрела идея, так я подумал. Но она все не уходила. И для других идей в голове уже не было места. Idée fixe, так это называется. Французы ее так называют. Пьер Жане так говорил. Сам не знаю, почему у него женское имя вместо фамилии — это я так и не понял, — но он много чего говорил об idée fixe. Слыхал о нем? Одним его учеником был Карл Янг. О нем-то ты слыхал, а? Ты ж студент, как я погляжу. Он тип известный.
— Юнг, а не Янг, — сказал я, не в силах смолчать.
— Короче говоря, моя жизнь пошла под откос после такой мысли — которая просто возникла в мозгу, словно ее туда поместили, как яйцо, вирус или семя, что-то такое, что врастает или укореняется, — после такой: а что, если на самом деле я из будущего, типа, меня послали назад и на самом деле я кто-то другой, кто-то из будущего, а? Врубаешься? Понимаешь, мы с братом Гербертом — он-то уже покойник, — но однажды мы нашли чудище на пляже во Флориде, типа морское чудище, только чудище это было непростое. А как будто Бог совершил ошибку и просто скинул ее туда — может, понадеялся, что никто не найдет. Но мы с Гербертом — мы-то нашли, еще как нашли, и я подумал: а что, если это не совпадение? Вдруг это чудище — какая-то ошибочная версия меня с Гербертом, и кто-то другой — скажем, второй бог, который злой, — хотел, чтоб мы это нашли. Герберт мою idée fixe не понял, жил себе дальше и стал продавцом обуви, но я — я продолжал учиться и пытался понять.
— Угу, — сказал я. — Мне правда пора…
— Я аж сюда перебрался, в центр высшего образования, чтоб учиться в университете и узнать побольше, но раз я и до шестого класса не доучился, так и не удалось мне поступить ни в какое учебное заведение. Видать, надо мне было мне обувь продавать, как Герберту. Из нас двоих он всегда был самый практичный. А я — мне нравилось размышлять о вселенной да рефлексировать. Из нас двоих я был любознательнее, хотя по факту мы и не братья, но в душе — очень даже братья. Ну и, в общем, стал я раздумывать, почему эта идея влезла мне в голову и не дает мне покоя. Откуда взялась и…
— Мне надо в этот кинотеатр, — сказал я. — Я буду смотреть кино.
И я зашел в обшарпанный кинотеатр, только чтоб спрятаться от безумного деда, и в одиночестве в темном зале посмотрел «Уикэнд» (1967), шедевр Жан-Люка Годара, после чего моя жизнь изменилась навсегда. До того вечера я думал, что сидеть и наслаждаться фильмом — это пустая трата времени. Всерьез собирался поступить на дипломатическую службу, возможно, стать дипломатом, послом или атташе. Даже приобрел дипломат с монограммой. То есть был готов. Но фильм заговорил со мной на языке, на котором не говорил еще никто и никогда. Фильм был любовницей, о которой я всегда мечтал. Он видел меня целиком. Он раздевал меня. Он жаждал меня. Грубо говоря, будь у меня возможность трахнуть этот прекрасный фильм и после уснуть в его объятиях, я бы без раздумий так и поступил. Поэтому у меня не осталось выбора — только перевестись с международного отделения в отделение кино. Факультет киноведения в Гарварде, разумеется, был лучшим в мире — в то время его возглавляли Уоррен Битти и Майкл Чимино или два других, но очень похожих на них человека. Попасть к ним было почти невозможно, но их впечатлили мои смекалка, страсть и пятидесятистраничный план о создании американского кинематографа идей, он же — кинематограф эмоций, который бесстрашно исследует человеческую душу, чтобы, вопреки всему, осмыслить вечную войну между мужчиной и женщиной, — и меня приняли.
На первом же занятии я чуть не полез с кулаками на Уоррена Битти из-за рейтинга «Уик-энда» Годара. На тот момент я не видел других фильмов и, следовательно, ставил его на первое место. Битти — на седьмое, потому что он его не понял. Он настаивал, что этот фильм — критика фашизма, и это примерно так же проницательно, как сказать, что «Телесеть» — это критика Питера Финча[86]. Так я ему и сказал. Последовал мордобой. Битти — крупный мужик, но мышцы у него оказались какие-то до странности мягкие, студенистые. Я подумал, что у него проблемы со здоровьем и надо быть с ним осторожнее. Но, как бы то ни было страсть возобладала, и я вырубил его ударом локтя в челюсть, отчего на лице у него осталась вмятина, словно в куске глины. Он целую неделю проходил с этой вмятиной, пока в конце концов во время одного из занятий она вдруг не встала на место с таким гуттаперчевым звуком. Я ожидал как минимум отчисления, скорее даже тюрьмы, но Битти как будто изменился — во всяком случае, изменилось его отношение к «Уик-энду». Он сказал, что его оценка была поверхностной, и признал, что никогда даже не досматривал фильм до конца. И тут произошло нечто чудесное: он посмотрел мне в глаза и сказал: «Научи меня». И я научил.
Мы пошли в кино и посмотрели «Уик-энд» вместе. Я объяснил ему, что именно делает Годар и почему. Битти оказался страстным учеником. Он признал, что потратил столько времени на женщин, что это плохо сказалось на его навыках киноанализа. Я ответил: «Давай это исправим». Мы стали близки (он будет отрицать, что мы вообще знакомы, по причине ссоры из-за молодой Дайан Китон, но мы были очень близки, даже жили в одной квартире на протяжении трех семестров). Чимино оказался орешком покрепче, хотя однажды мы вместе провели каникулы на Арубе, и это было то еще времечко. Так началось мое кинообразование. В конце концов, разве преподавать — не лучший способ научиться?
В то время я планировал освоить все этапы кинопроизводства: операторскую работу, монтаж, запись звука, кинодраматургию, режиссуру, актерское мастерство, искусство «лучшего парня» et chetera. Затем, защитив диплом, я бы вышел в мир во всеоружии, дабы снять свой первый фильм, который так и назывался бы — «Во всеоружии», только в отличие от типичного голливудского пиршества насилия в моем фильме не промелькнул бы и пугач. Оружие из названия — это слова, понимаете? Это был бы фильм о насилии, которое возникает при попытках человеческого единения. Молодые парень и девушка с трудом поддерживают здоровые отношения. Он — блестящий и скромный ученый, специалист по международным отношениям, она — археолог, цветущая, циничная, но красивая, с выдающимися интеллектом и бюстом.
Глава 38
Я пришел к выводу, что я смешон. Злоключения. Открытые люки. Или пожар, уничтоживший фильм Инго и мою жизнь. Но, возможно, самое ужасное — это мои мысли. Мои размышления глупы. Мои воспоминания нелепы. Мои идеи смехотворны. Я напыщенный клоун. При случае я могу это осознать. Случаются моменты ясности, и тогда я чувствую себя еще более униженным, потому что вижу себя со стороны, глазами других, но не могу себя контролировать. Жалкий, комичный ход мыслей продолжается, как если бы того требовал сценарий. Почти как если бы я сам был марионеткой на ниточках у некой внешней силы, по сценарию служащей поводом для шуток в некоем странном космическом шоу, которое смотрит непонятно кто. Но кто или что? И зачем? А еще — как? И когда?
