Искушение - Бондарев Юрий Васильевич (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
– Не ваше дело, гражданка! Прошу следовать за мной тех граждан, которые необходимы для протокола. Пострадавший, идите вперед. Не улыбьтесь, гражданочка, и за тыщи километров от Москвы никому… хоть и академику, нарушать общественный порядок не позволим! От ответственности у нас никто не уйдет.
– Нет сомнения, что охранитель истины вы образцовый, – сказал Дроздов. – Наверное, остальные остались в Минеральных Водах.
– А вы как думали! У нас никому поблажек не будет, гражданин ученый!
Он провел их в подсобное помещение, тесное, душное, рядом с кухней, по-хозяйски расположился за столом, не спеша раскрыл паспорт Дроздова, солидно напрягая шею, заостряя пульки зрачков.
– Ясно. Прописаны в Москве, а приехали к нам в командировку? На каком основании приехали?
– Представьте, товарищ лейтенант, приехал.
– Как это «представьте»? Вы шутки бросьте. Это черта можно представить.
– Представьте, что приехал черт, чтобы узнать, при каких обстоятельствах убили московского ученого здесь, у вас, в Чилиме.
– Вашего ученого никто не убивал. По пьянке сгорел в костре.
– У вас все родственники живут в Минеральных Водах, лейтенант?
Дроздов не видел и не мог видеть в этот момент, как в чайной, истерически давясь задушенными рыданиями, тягуче мычал, кусал себе в кровь руки, чтобы не закричать в голос, бился в припадке бессилия Улыбышев, повторяя всхлипывающим носовым шепотом:
– Валерия Павловна, я не могу! У меня что-то с головой случилось! Мрази и глупцы! Что они делают? Занимаются какими-то идиотскими протоколами, провокациями и не хотят искать убийц! Почему это? Я ничего не соображаю?..
Валерия молчала, глядя в окно, где с далеких гольцов, должно быть, дуло вечерним холодом и в падях буграми колыхался туман.
Глава двадцать четвертая
В Москве моросило.
Стекла такси запотевали, поскрипывающие «дворники» размазывали грязноватые радуги, и утренние улицы с ранним светом в магазинах, с мокнущими очередями на отполированных дождем тротуарах – все в туманце дождя было смутно, знакомо: и эти очереди, и скопища машин на перекрестках, и толпы зонтиков на остановках – все, что на время было забыто за тридевять земель отсюда, в невеселой чилимской тайге. Дроздов впервые почувствовал эту неприютность, отчужденную бедность, жестокость таежного края, прежде, несмотря ни на что, в определенный срок манившего его как земля обетованная. После похорон на ужасающем своей заброшенностью чилимском кладбище, где присутствовало их трое, шофер и сторож из морга, нанятый привезти на грузовике гроб и вырыть могилу, после поминок в гостинице, устроенных Валерией накануне вылета (выпили по глотку водки, сбереженной ею во фляге), он, уставший до крайности, позвонил председателю райисполкома и попросил короткой встречи. Однако встреча не могла состояться по причине отъезда председателя в глубинку, и тогда Дроздов по телефону высказал ему все, что думает о начатом без утвержденного проекта строительстве на Чилиме, о подозрительной гибели члена экспертной комиссии гидролога Тарутина, о необъяснимом исчезновении его бумаг, о кощунственно распространяемых среди рабочих слухах, извращающих обстоятельства его гибели, наконец, о глупейшей провокации в чайной. Председатель сдержанно и подробно объяснил, что мнение исполкома о необходимости строительства послано в Москву и все инстанции отозвались в положительном плане, то есть исполком безоговорочно одобряет строительство на Чилиме каскада электростанций, что послужит расцвету региона, поэтому местным властям странно слышать отдельные негативные голоса московских ученых, которые, приезжая сюда, расхолаживают строителей, но более того – находят нужным беспробудно пьянствовать до бессознательного состояния, устраивать дебоши в чайных на виду у рабочих.
Не было смысла спорить с ним, прямолинейным или коварным, но его слова о московских ученых, пьянствующих «до бессознательного состояния», и о дебошах в чайных зажгли огонек бешенства в Дроздове, и он ответил, не справляясь с собой: «У вас в тайге совершено убийство незауряднейшего человека. Это убийство на совести Чилима. И, вероятно, Москвы. Поэтому вряд ли вам выгодно расследовать его – в силу многих обстоятельств. Что касается дебоша в чайной, то не с благословения ли начальства устраиваются провокации на виду у рабочих. При заготовленном милиционере в подсобке. Впрочем, каждый наделен теми способностями, которые заслуживает!»
В конце концов Дроздов не жалел, что они не встретились, это избавило его от тягостных минут. Он знал, что не выдержит цинизм придуманной легенды о гибели Тарутина и не выдержит коварного иезуитства в позолоченных пилюлях, вкус которых он полной мерой ощутил в заключительных словах чрезвычайно воспитанного председателя исполкома: «Ученому тоже следует верить соответствующим органам и вести себя в рамках приличия советского человека. Оскорбление органов охраны правопорядка подсудно. Желаю счастливо долететь до Москвы, которую вы так неосторожно обвиняете. Чилим есть Чилим. Москва есть Москва. Кстати, из Москвы, из Цека на ваше имя пришла телеграмма. Вам ее передадут».
Уже в такси по дороге из аэропорта он припомнил фразу телеграммы, непонятно почему подписанную Битвиным: «К огорчению ваше поведение в Чилиме недостойно ученого», припомнил ее образцово-целомудренный текст, ее невозмутимый упрек, обещавший то, что (без неожиданности) он и должен был предполагать, возвращаясь из Чилима… Но не было ни сожаления, ни раскаяния, только мучило и не освобождало чувство беспокойства, недоделанности, незавершенности, будто некто беспощадный и всевластный остановил его на середине пути лживой силой.
– Пожалуй, скептиками сказано: если есть зло, то нет Бога, – вслух проговорил Дроздов, рассеянно протирая затуманенное стекло, за которым бежали осенние московские улицы. – Улыбышев сказал, что чилимскому председателю исполкома тридцать шесть лет. На три года старше Христа! Но почему-то кажется, что с послушной улыбкой первый гвоздь для распятия подал бы и он. Новые карьеристы на местах в заговоре с московскими монополиями, и страну распинают они вместе. И Чепцову лет тридцать пять.
На кольце бульваров дождь усилился, с дробной быстротой застучал по крыше такси, запузырились на асфальте почерневшие лужи, по забрызганному грязью переднему стеклу били струи, прилипали распластанные листья, скользили вверх-вниз на качелях «дворников», и пожилой шофер, покосясь на заднее сиденье, пробормотал ворчливо:
– Простокваша, чтоб ей провалиться. Вся Москва вроде в мокром мешке сидит. В Сибири – тоже льет?
– В Сибири ветер, – невнимательно ответил Дроздов.
– Ты слышал? В мокром мешке… – сказала шепотом Валерия и просунула руку ему под локоть, поеживаясь. – Я бы не хотела, чтобы мы оказались в мокром мешке. Знаешь, такой средневековый способ казни. Засовывают в мешок, завязывают веревочкой и сбрасывают несчастных в реку. Вот тебе и мокрый мешок.
– Почему ты об этом заговорила?
Она притиснулась виском к его виску.
– Как нет на свете серо-буро-малиновых кошек, так нет сейчас и правды. Я с тобой согласна. Но мне как-то стало тревожно… когда ты сказал предисполкома, что Москва участвовала в убийстве Тарутина. Ты переступил через что-то очень запретное, даже если ты подозреваешь что-то…
– Я и так совершил цепь ошибок. И еще об одной не жалею…
Валерия прервала его тихим протестующим движением головы.
– Крупные чиновники из монополий мстительны. Это я знаю. А наша академия!.. Я уже давно потеряла веру в академишек. Ученые мужи… Образцовые исполнители чужой воли. О, мученики совести и страстотерпцы! За крохотным исключением как они удивительно благоразумны, бездарны и безмолвны в любом добром деле! Владения надменного Козина. Известно ведь, что мнимая величина – это корень квадратный из минус единицы. От них нельзя ждать защиты.
– Валери, я не жду ее от корней квадратных из минус единицы. Одна надежда: вдруг прискачет на своем Россинанте верный Дон Кихот.
