Возможность острова - Уэльбек Мишель (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗

— Он унижался, — прокомментировала Эстер31, — он купался в унижении, причём самым омерзительным образом. Дошёл до того, что предлагал ей денег, много денег, за то чтобы она провела с ним ещё одну, последнюю ночь. Это было тем большим абсурдом, что сама она стала очень неплохо зарабатывать как актриса. Под конец он начал бродить вокруг её дома в Мадриде; она несколько раз видела его в барах, и ей стало страшно. У неё в то время появился новый бойфренд, с которым ей было хорошо: занимаясь с ним любовью, она получала большое удовольствие, какого никогда не могла вполне достичь с вашим предком. Она даже думала обратиться в полицию, но он всего лишь бродил по кварталу, не делая попыток вступить с ней в контакт, и в конце концов исчез.

Я не удивился, все это вполне соответствовало моим сведениям о личности Даниеля1. Я спросил у Эстер31, что было потом — уже понимая, что заранее знаю ответ и на этот вопрос.

— Он покончил с собой. Он покончил с собой после того, как увидел её в фильме «Una mujer desnuda» [84], где она сыграла главную роль; это был фильм по роману одной молодой итальянки, в то время пользовавшемуся некоторым успехом: героиня рассказывала, как она приобретала все новый и новый сексуальный опыт, ни разу не испытав ни малейшего чувства. Перед самоубийством он написал ей последнее письмо — в нём не говорилось ни слова о смерти, она обо всём узнала из газет; наоборот, в его письме слышится радость, почти эйфория, он заявляет, что верит в их любовь, в то, что трудности, с которыми им пришлось столкнулись в последние год или два, носят поверхностный характер. Именно это письмо оказало на Марию23 катастрофическое воздействие: именно из-за него она решила уйти, вообразив, что где-то сформировалось сообщество — людей или неолюдей, в сущности, она и сама хорошенько не знала — и в нём создан новый тип организации отношений; что радикальное одиночество индивидов, привычное нам, можно отменить уже сейчас, не дожидаясь пришествия Грядущих. Я пыталась её вразумить, объяснить, что письмо свидетельствует исключительно о повреждении умственных способностей вашего предшественника, о его последней, возвышенной попытке отвергнуть реальность, что упомянутая им бесконечная любовь существовала лишь в его воображении, а на самом деле Эстер вообще никогда его не любила. Все напрасно; Мария23 считала это письмо, и особенно завершающие его стихи, документом огромной важности.

— Вы с ней не согласны?

— Не спорю, это любопытный текст, в нём нет ни иронии, ни сарказма, он сильно отличается от обычной его манеры; он даже кажется мне довольно трогательным. Но чтобы придавать ему такое значение… Нет, я не согласна. Вероятно, Мария23 сама не вполне уравновешенна; только этим можно объяснить тот факт, что она поняла смысл последней строки как конкретную и заслуживающую доверия информацию.

Эстер31, безусловно, ждала моего следующего вопроса; не прошло и минуты — она лишь нажала несколько клавиш, — как я уже мог прочесть последние стихи, которые Даниель перед смертью отправил Эстер; те самые стихи, что заставили Марию23 покинуть своё жильё, отказаться от своих привычек, от всей своей жизни и пуститься на поиски гипотетического сообщества неолюдей:

часть третья. Заключительный комментарий. Эпилог

В этот период, в начале июня, заря занималась уже в четыре утра, несмотря на достаточно низкую широту; изменение наклона земной оси имело, помимо Великой Засухи, немало последствий подобного рода.

У Фокса, как и у всех собак, не было определённых часов сна: мы ложились спать вместе и вместе просыпались. Он с любопытством ходил за мной по пятам из комнаты в комнату, пока я собирал лёгкий рюкзак, и весело замахал хвостом, когда я, закинув рюкзак за плечи, вышел из дому и направился к ограждению; обычно мы отправлялись на утреннюю прогулку гораздо позже.

Когда я привёл в действие кодовый замок, он посмотрел на меня удивлённо. Металлические колеса медленно повернулись, открывая проход шириной в несколько метров; я сделал три шага вперёд и оказался снаружи. Фокс снова бросил на меня неуверенный, вопросительный взгляд; ни в воспоминаниях о предыдущей жизни, ни в генетической памяти у него не было заложено ничего похожего на подобное событие; честно говоря, у меня тоже. Постояв в нерешительности ещё несколько секунд, он тихонько потрусил ко мне.

Сначала мне предстояло пройти около десяти километров по плоскому, лишённому растительности пространству; за ним начинался очень пологий лесистый склон, тянувшийся до самого горизонта. Весь мой замысел сводился к тому, чтобы двигаться на запад, а лучше на юго-запад; неочеловеческое, человеческое или неизвестно какое сообщество могло находиться на месте прежнего Лансароте или где-то в ближайших окрестностях; может быть, мне удастся его найти; такова была моя единственная цель. Популяции регионов, лежащих на моём пути, почти не изучены; зато там недавно велись съёмочные работы, и я располагал точными топографическими картами.

Идти было легко, несмотря на каменистую почву, и часа через два я вступил под полог леса; Фокс семенил рядом, явно радуясь затянувшейся прогулке, возможности размять свои маленькие лапки. Я ни на минуту не забывал, что мой уход — это крах, а возможно, и самоубийство. В рюкзаке лежали капсулы с минеральными солями, они позволят мне продержаться долгие месяцы: на всём протяжении пути я, скорее всего, не буду испытывать недостатка в питьевой воде и в солнечном свете; конечно, когда-нибудь запас солей кончится, но ближайшая насущная задача состояла в том, чтобы прокормить Фокса: теоретически я мог охотиться, я взял из дому пистолет и несколько коробок с патронами — но ни разу в жизни не стрелял и не имел ни малейшего понятия о том, какие животные могут мне встретиться в регионах, которые предстояло пересечь.

Под вечер лес стал редеть, и я вышел на поляну с чахлой травой; она находилась на самой вершине склона, по которому я шагал весь день. К западу склон довольно круто шёл вниз, а за ним, сколько хватало глаз, тянулись высокие холмы и глубокие долины, по-прежнему покрытые лесом. До сих пор мне не попалось никаких признаков человеческого присутствия, более того, никаких следов животной формы жизни. Я решил остановиться на ночлег возле болота, из которого вытекал ручеёк, а потом двигаться вниз, к югу. Фокс долго пил, потом растянулся у моих ног. Я принял три таблетки — дневную дозу, необходимую для моего метаболизма, — и развернул взятое с собой аварийное одеяло, довольно лёгкое: скорее всего, мне его хватит, в принципе, насколько я знал, у нас на пути не должно быть ни одной высокогорной зоны.

К середине ночи температура немного понизилась, и Фокс прижался ко мне. Он дышал ровно и иногда видел сны; тогда его лапки подёргивались, словно он перепрыгивал через какое-то препятствие. Сам я спал очень плохо; чем дальше, тем очевиднее становилось, что затея моя безрассудна и обречена на провал. Однако я ни о чём не жалел; более того, мне ничего не стоило вернуться, никакого наблюдения за нами из Центрального Населённого пункта не велось, факты побега, как правило, обнаруживали совершенно случайно, иногда через много лет, когда требовалось что-нибудь доставить или починить. Я мог вернуться, но не хотел: та жизнь, которую я вёл и которую мне предстояло вести до самого конца — однообразная, одинокая и, если не считать интеллектуальных контактов, совершенно пустая, — казалась мне теперь невыносимой. Мы должны были быть счастливы, как послушные дети: для счастья требовалось лишь соблюдение несложных процедур, обеспечивающих безопасность, а также отсутствие боли и риска; но счастье не пришло, и уравновешенность превратилась в безучастность. Маленькие, слабые неочеловеческие радости, как правило, связаны с построением систем и классификаций, с созданием небольших упорядоченных множеств или с тщательным, продуманным перемещением мелких объектов; этих радостей, как выяснилось, недостаточно. Когда Верховная Сестра планировала уничтожение желания в соответствии с учением буддизма, она делала упор на поддержании сниженного, не критического уровня энергии чисто консервативного порядка, который бы обеспечивал функционирование мысли, не такой быстрой, но более чёткой, ибо очищенной, — мысли, освобождённой от тела. Явление это имело место, но лишь в самых ничтожных пропорциях, зато целые недовоплощенные поколения погрузились в печаль, меланхолию, унылую и в конечном счёте смертельную апатию. Самым очевидным признаком краха служило то, что я в итоге стал завидовать судьбе Даниеля1, его противоречивому, бурному жизненному пути, бушевавшим в нём любовным страстям, невзирая на перенесённые им страдания и постигший его трагический конец.