Дневник одного тела - Пеннак Даниэль (книги .TXT) 📗
* * *
86 лет, 9 месяцев, 30 дней
Понедельник, 9 августа 2010 года
Пока я перечитывал этот дневник, на левом локте у меня выросло яйцо. Фредерик сказал, что это гигрома – наполненный жидкостью мешок, образующийся после удара или долгого трения локтем обо что-то жесткое. Вы стукнулись? Да вроде не помню такого. Значит, дело в трении, как вы читаете? Подперев голову руками, локти – на столе. Ну так читайте в кресле, это даст отдых вашим локтям! Вот так. Никаких сомнений в диагнозе и раздраженный тон при назначении лечения – с Фредериком всегда так. Выходит, это из-за чтения дневника моего тела и внесения в него кое-каких пояснений между костью и кожей на моем левом локте образовалась вода. Такой маленький бурдючок, который так противненько болтается на локте. У Манеса такая штука периодически выскакивала на правом колене. Когда она ему сильно надоедала, он протыкал «это яйцо» перочинным ножом и сливал из него жидкость. Не лучший способ, говорит Фредерик, лучше предоставить времени самому разобраться, добавляет он, но тут же замечает допущенную бестактность и, надувшись, уходит.
Время…
Ну да, одна из особенностей агонии в том и состоит, что она уносит нашу жизнь, не дожидаясь выздоровления.
В конце концов, я совсем не против, чтобы уйти, высиживая яйцо динозавра.
* * *
86 лет, 10 месяцев, 6 дней
Понедельник, 16 августа 2010 года
Накануне моего второго переливания ребятня разъехалась. До свидания, бабушка! До свидания, дедушка! Эти дети не сомневаются, что мы снова увидимся, а все потому, что они знали нас всегда. В детстве мы не замечаем, как стареют взрослые, нас интересует, как растем мы сами, а взрослые не растут, они застыли в своей зрелости. Старики тоже не растут, они старые с рождения – с нашего. Морщины на их лицах для нас – гарантия их бессмертия. Для наших правнуков мы с Моной были всегда, а следовательно, и жить нам вечно. Тем сильнее поразит их наша смерть. Первый опыт эфемерности существования.
* * *
86 лет, 10 месяцев, 9 дней
Четверг, 19 августа 2010 года
Второе переливание оказалось совсем не то, что первое. Его действие, такое же тонизирующее, будет короче. Одно сознание этого портит мне всю радость опьянения.
* * *
86 лет, 10 месяцев, 13 дней
Понедельник, 23 августа 2010 года
Глядя, как Лизон перестилает нам кровать, а Фредерик выписывает мне рецепт после анализа крови, я подумал, что надо быть очень и очень старым, чтобы наблюдать, как стареют другие. Печальный дар – видеть, как время уродует тела наших детей и внуков. Сорок последних лет я наблюдал за тем, как меняются мои дети и внуки. Этот шестидесятилетний старик с пожелтевшими волосами, пятнистыми руками и тощей шеей, уже начинающий отделяться от своей кожи, мало похож на того Фредерика с крепким загривком и гибкими пальцами, в которого был влюблен Грегуар. И в Лизон уже мало чего осталось от Фанни и Маргерит, которые сбегают вниз по лестнице, обещая через месяц приехать меня «понянчить». Да и эти две чудесницы, какими бы роскошными красавицами они ни были, утратили уже свою воздушную упругость, которая заставляет Луи и Стефано скакать и носиться по всему дому.
Джинсы, которые все они носят, давно уже ставшие универсальной одеждой, без различия полов и возрастов, являются ужасающим показателем проходящего времени. На мужчинах джинсы с возрастом пустеют, на женщинах – наоборот, наполняются. Задние карманы полощутся, как паруса, на истаявших мужских ягодицах, между ног пузырятся складки, ширинка болтается, молодой человек, живший некогда в своих любимых джинсах, исчез, его заменил старик, выпирающий из них поверх ремня. Женщина же в возрасте трогательно заполняет собой все джинсы. Ах, эта ширинка – будто вздувшийся шрам! В мое время мы и наша одежда были ровесниками. В младенчестве мы носили шаровары, в раннем детстве – матроску и короткие штанишки, в подростковом возрасте – брюки-гольф, первая юность – первый костюм (из мягкой фланели или твидовый с подкладными плечами), и наконец – костюм-тройка, униформа социальной зрелости, в котором меня и в гроб положат – уже скоро. После тридцатника вы в этих костюмах все выглядите стариками, говорил Брюно. Это правда, костюм-тройка старил нас раньше времени, или, вернее, он старел за нас, а теперь и мужчины, и женщины стареют в джинсах.
* * *
86 лет, 10 месяцев, 14 дней
Вторник, 24 августа 2010 года
Как неукротимо молоды те, кто моложе нас на двадцать-тридцать лет! И как видны еще детские черты в лицах наших постаревших детей. Ах, дорогая моя Лизон!
* * *
86 лет, 10 месяцев, 18 дней
Суббота, 28 августа 2010 года
ЗАМЕТКА ДЛЯ ЛИЗОН
Помнишь, Лизон, как мы читали книгу, от которой Фанни пришла в ужас и которая так рассмешила Маргерит? Это был Габриэль Гарсиа Маркес. В то лето Мона читала Маркеса, во время сиесты. «Сто лет одиночества», думаю, хотя сейчас уже не помню. Но этот сеанс чтения я помню прекрасно! История была такая: молодая женщина каждый год на Рождество или на день своего рождения получает подарок от отца. Отец живет где-то далеко, уже не помню почему, но он очень пунктуальный, и подарок всегда приходит в срок. В большом ящике всегда оказывалось что-то неожиданное, что особенно нравится детям. (Это все же было Рождество, потому что мне запомнилась радость детей.) И вот в один год ящик приходит чуть раньше назначенной даты. Отправитель тот же, получатель тот же, но дата доставки другая. Вся семья с нетерпением бросается к ящику, и, ко всеобщему удивлению, в нем оказывается тело самого отца! Разлагающееся? Мумифицированное? Набитое соломой? Не помню, помню только, что тело отца. Фанни в ужасе: «Гадость!», Маргерит в экстазе: «Супер!», Мона в восторге от произведенного эффекта: «Да здравствует магический реализм!» – а ты, как всегда, набросала сцену в своем блокноте для эскизов. Скажи, Лизон, тебе не кажется, что я сейчас разыгрываю нечто похожее? Честно скажу, я не перевернусь в гробу, если ты бросишь все это в огонь.
* * *
86 лет, 10 месяцев, 29 дней
Среда, 8 сентября 2010 года
Медсестра, которая отмеряет мне кровяные шарики, ругается на мои вены. Слишком часто их эксплуатировали, и теперь они либо не прокалываются, либо прячутся. Мучительница ищет другие, на тыльной стороне ладони, на щиколотке. Везде синяки, царапины, корки… Потому что вы еще и чешетесь! Нет, вы только посмотрите на это! Может, вколете мне литр героина? – дразню я Фредерика, все равно моя репутация погибла, взгляните на мои руки! И потом, для вас это пара пустых – ограбите больничную аптеку, только и всего! Бедняга снова злится, говорит, что он не наркодилер, и упрекает меня в том, что я путаю героин с морфием. «Это все ваше безразличие! Героин и морфий – это совсем не одно и то же! Вы просто…» Он смотрит на меня, мотая головой, и вдруг заливается слезами. Ну и ну. Рыдает. Выбегает из палаты. Как они устают, эти бедные врачи, от смертей… Я бы тоже был злой, если бы все время видел, как умирают мои пациенты. Включая тех, кто выздоравливает. Потому что в конце концов умирают и они. Улучшение и смерть, улучшение и смерть… Каждый день, всю жизнь. Будешь тут злиться на умирающих. Бедный! Всю жизнь чинить то, чему на роду написано развалиться. А некоторые пишут «Пустыню Тартари». Фредерик – настоящий шедевр.
* * *
86 лет, 11 месяцев, 1 день
Суббота, 11 сентября 2010 года
Делаю в этом дневнике заметки для Лизон и вижу, сколько же я сюда не написал! Желая рассказать всё, я рассказал так мало! Я едва коснулся тела, которое собирался описывать.
