Эгипет - Краули (Кроули) Джон (читать книги онлайн полностью txt) 📗
К двери-ширме магазинчика был прилеплен плакат с рекламой хлеба, изрядно выцветшая блондинка с таким же пожелтевшим бутербродом; Пирс уже сто лет не входил в такие двери, с такими вот плакатами. А внутри был запах, свежий и безымянный, что-то вроде керосина с изюмом и раскрошенным печеньем, извечный запах маленькой деревенской лавки; в городских магазинах товары были те же, но запах совсем другой. И, набирая номер, Пирс почувствовал, как понемногу погружается в прошлое.
В этот августовский полдень в колледже Питера Рамуса живых не оказалось никого, за исключением чьих-то чужих ассистентов; никто не мог перенести его встречу с деканом с назначенного часа на более поздний, а отказаться самому у него не достало духу; он оставил пару не слишком внятных сообщений, которые были приняты на том конце провода безо всякого энтузиазма, сказал, что перезвонит еще раз из Каскадии, и нерешительно повесил трубку.
Возле стойки он обнаружил охладитель для содовой, огромный, похожий на саркофаг, точно такой же стоял когда-то в его родном городе, в магазинчике Делмонта: та же темно-красная эмаль, та же тяжелая крышка с оцинковкой по краю, а внутри темное озерцо воды и льда, и холодные бутылки, которые глухо звякнули друг о друга, когда он достал одну. На стойке с открытками, на открытке с изображением темных очков, лежали темные очки, и он взял пару; хотел взять там же еще и выпуск местной газеты, но передумал. Газета называлась «Голос Дальних гор». Он заплатил за колу и за очки, улыбнувшись в ответ на улыбку тихой девочки, которая приняла у него деньги, и вышел обратно на свет божий с неким странным ощущением свободы, как будто его высадили на незнакомый берег — или он сам на него выбрался. Он надел очки, и день стал пуще прежнего похож на пейзаж кисти Клода, в янтарных тонах и с густыми пятнами тени: полная безмятежность.
Поездка прервана, хотя, возможно, многое было поставлено на кон, и, вероятнее всего, ему придется заплатить за это скукой или еще чем похуже — неважно, сейчас ему было на все это плевать, поскольку вперед ему ехать не то чтобы очень хотелось, точно так же, как и возвращаться назад. Если он чего-то сейчас и хотел, так это сидеть за этим вот деревянным столиком в тени и никуда не дергаться, потягивать свою кока-колу, а еще — глубокого покоя, который казался ему этаким тихим всеобщим праздником.
Полная безмятежность. Вот ее, наверное, и можно было бы пожелать безо всяких предварительных условий: жить c постоянным ощущением каникул, как будто ты откуда-то сбежал, причем сбежал удачно. И да пребудет с ним навсегда эта полуденная неподвижность, которую он втягивал в себя с каждым глотком здешнего сладкого воздуха.
Хотя в самом по себе пожелании неких моральных качеств, безмятежности, великодушия и так далее, тоже заключалась своя проблема. Без запрета (который Пирсу казался самоочевидным) на пожелание творческих способностей — садишься за пианино, и из-под пальцев вдруг сама собой начинает литься «Апассионата» — мудрости грош цена; ни озарение, ни творческий прорыв не имеют смысла, если их не заработаешь собственным трудом, и, вне всякого сомнения, по большей части из труда они и состоят.
Лучше всего. Пирс глубоко вздохнул: эта мысль ему и раньше приходила в голову. Лучше всего было бы просто отказаться. Да нет, спасибо, право, не стоит. Он уже в достаточной степени набрался ума — а может быть, просто начитался умных книжек, — чтобы понять: в самой природе гарантированного исполнения желаний есть нечто разрушительное для обычного человеческого счастья. Ясно как божий день. И все же. Ему оставалось только надеяться на то, что, когда такая возможность ему представится, он найдет в себе силы быть мудрым, и ничего не желать; что жизнь будет идти своим чередом; что им не овладеет какая-нибудь страсть; что он не окажется в пиковой ситуации, из которой будет отчаянно стараться найти выход, другими словами, только не сейчас. В таком случае, даже если он и не сможет наотрез отказаться от исполнения желаний, он сможет, по крайней мере, выбрать второй призовой вариант: тот самый, давно обдуманный, даже слишком обдуманный для его обычной манеры жить, — то есть первые два желания истратить на здоровье и богатство, а затем, в качестве третьего желания, просто-напросто забыть обо всем, и забыть накрепко и навсегда; чтобы к нему волшебным образом вернулись внутренний покой и уверенность в себе, чтобы он и думать забыл о каких-то там желаниях и вернулся в свое (нынешнее) состояние полного неведения относительно самой возможности вторжения в привычный ход вещей неких таинственных сил, подвластных его собственной воле, и о том, что такие силы вообще на самом деле в принципе в природе существуют.
Вообще на самом деле в принципе в природе существуют. Пирс допил свою колу. Из-за церкви, по переулку, на шоссе вышла небольшая отара овец.
И, конечно, очень даже может быть, что именно так все уже и случилось. Наимудрейшая триада желаний уже могла сработать, уже исполнена, джинн вернулся в лампу, лампа в прошлое, все, что было, кануло в Лету, а Пирс теперь даже и не подозревает, как ему повезло, и забавляется привычной игрой в желания. На первый взгляд оно, конечно, вряд ли, учитывая то, что он сидит без работы и что с нервишками у него явные нелады, — но как знать, как знать. Визит с седьмого неба мог состояться именно сегодня утром. А день сей, пронзительно-синий день, мог стать первым днем его новой счастливой жизни, а только что прошедшая минута — самой первой минутой.
Из переулка вышли еще овцы и бестолково сгрудились прямо на шоссе, блея и тычась друг в дружку. Один из расположившихся на крылечке местных жителей, до сего момента казавшийся совершенно нерасположенным двигаться, встал с места, подтянул штаны и вышел на проезжую часть, чтобы застопорить движение, дав выразительную отмашку как раз подъехавшему грузовичку-пикапу: погоди, не спеши. Вокруг отары не торопясь трусила собака, время от времени эдак свысока погавкивая на овец (их здесь был уже не один десяток, а из переулка, словно вызванные каким-то заклинанием из небытия, валили все новые и новые) и подталкивая их к мосту через речку, на который они, судя по всему, не слишком-то хотели заходить. Затем в самом центре овечьего арьергарда появился рослый пастух с крючковатым посохом в руке и в широкой, с треснувшими полями, соломенной шляпе. Он глянул в сторону потерявшего терпение пикапа и ухмыльнулся, так, как будто вся эта суматоха доставила ему самое искреннее удовольствие; потом подпихнул обратно в стадо пустившегося было в бега ягненка и с торжественным кличем послал свою дружину вперед, на мост.
Пирс смотрел на него, чувствуя, как сама собой выстраивается у него в душе цепочка смутных ассоциаций, как с некой, пока неведомой ему целью перетряхиваются одна за другой пыльные папки памяти. А потом ни с того ни с сего родилось решение проблемы. Он медленно поднялся с места, еще не зная, верить ему своим глазам или нет. Потом:
— Споффорд, — сорвалось у него с языка, и он позвал уже в голос: — Споффорд!
Пастух обернулся, откинув на затылок шляпу, чтобы получше рассмотреть идущего к нему быстрым шагом Пирса; тут же рядом с ним остановилась одна из овец, с черной мордой, и тоже обернулась к Пирсу. Водитель автобуса, который как раз вышел из магазина, чтобы собрать и пересчитать свое застигнутое дорожной незадачей стадо, проследил глазами за тем, как один из его пассажиров бросился в сторону, столкнулся на самой середине моста с местным пастухом и вдруг — упал к нему в объятия.
— Пирс Моффетт, — сказал пастух, отставив Пирса на расстояние вытянутых рук и улыбаясь на все тридцать два. — Черт меня побери.
— Значит, все-таки ты, — сказал Пирс. — Значит, я все-таки не обознался.
— Что, в гости решил заехать? Ой, что-то не верится.
— Да в общем-то нет, — ответил Пирс. — Честно говоря, я даже останавливаться тут не собирался.
Он объяснил ситуацию, в которой оказался: Конурбана, жребий брошен, а встреча не состоится.
— Вот это здорово, — подытожил Споффорд. — Потерпевший автобусокрушение.
