Mea culpa - Бабаян Сергей Геннадьевич (книги бесплатно без .TXT) 📗
Но его прямо распирало. Этот кит, эти три кита, на которых зиждилась его невиновность, казались неуязвимыми. Вокруг них могли бушевать ураганы и грозы, извергаться вулканы обвинительных несообразностей, несоответствий, его, Николая, ошибок, – но киты стояли незыблемо, потому что не признавать их – значило отвергать основу всея и всего: не мог электромонтер, взявшись за ремонт через семь часов после выключения рубильника – после того, как он увидел выключенным рубильник, – не подойти и не проверить его… Не мог! Это было ясно как дважды два… как Волга впадает в Каспийское море. За семь часов может случиться и можно забыть все, что угодно; через семь часов не проверить перед ремонтом, включен или выключен щит, – это… ну, большую дикость – нет, не дикость – нелепость – невозможно себе представить. Не мог Бирюков этого сделать. Не мог.
Единственное (уже неохотно подумал он), что… что электрик и не полезет в кабель, не выключив ток. Это тебе не станочная лампа. А Бирюков полез. Он подумал об этом – и снова запутался – и снова испуганно-злобно напрягся. Во всем этом была какая-то абсурдная, алогическая неясность, которая угнетала и раздражала его. С одной стороны, по прошествии семи часов Бирюков не мог не проверить щит… то есть с него, Николая, вину безусловно снимало то, что за семь часов Бирюков должен был подойти к щиту и проверить рубильник. Но… но если он не мог его не проверить, то, проверяя, он не мог его и не выключить! А рубильник оказался включен… и Бирюкова ударило током.
Мысли тупо, как слепые щенки, тыкались в как будто окольцевавшую его мятущееся сознание глухую, толстую стену. С одной стороны, не мог. С другой стороны, тоже не мог. Бред какой-то. Он как будто физически ощущал (начинало стучать в висках, увлажнялся лоб, болью тянуло затылок) неповоротливость своего бессильного перед этим противоречием, привычного к простому и ясному выбору мозга. Мог, не мог… Инстинкт самосохранения заставил его сдаться – махнуть рукой, – он не лицемерил перед собою, вполне добросовестно: главный кит – Бирюков не мог не проверить рубильника – оставался неколебимым…
(Единственное – виновато всплыло в мозгу: Бирюков погиб – вот что главное, в этом весь ужас. Не все ли равно, кто виноват? Не мерзко ли испытывать облегчение, что ты невиновен?…)
В коридоре знакомо застучали шаги – он встряхнулся, открыл журнал регистрации показаний, перелистнул на сегодняшний день. Быстро вошел Немцов.
– Ну, все в порядке?…
Николай поднял голову и увидел: Немцов нервничает. Страшно нервничает – сухие впалые щеки неровно пульсировали колючими желваками. Он еще не снимал показаний – какие тут показания?! – но согласно кивнул. Немцов быстро собрал в бесцветную трубочку и снова растянул тонкие губы.
– М-да. Вот так. Был человек, и нет человека. Только что звонил Полищук. Смерть наступила между шестью и семью часами. Никто… бардак… Елисеев… поздно…
Кажется, Николай потерял сознание… он все видел и слышал, но ни слова не понимал.
– …зачем?., говорил… пенсия… колай… николай… Николай!
Николай очнулся, но не смог поднять головы – надрываясь, поднял только глаза – коротко взглянул исподлобья.
– Спишь, что ли?
– Когда?
– Что – когда?
– Когда… наступила смерть?
– Между шестью и семью.
– Михеич сказал, в одиннадцать…
– Какой еще Михеич? Полищук звонил в экспертизу: между шестью и семью. Обнаружили его около девяти, в цехе-то после шести уже никого не было… Федорченко вне себя: первый несчастный случай с летальным исходом за восемь лет! Эх, Бирюков, Бирюков…
Немцов вдруг сгорбился – и ушел: непривычно медленно, не закрыв за собою дверь… Николай сидел, совершенно раздавленный, не было сил – даже мысленно – кричать, проклинать, обвинять себя… «перебрал вчера, – весело сказал Бирюков, поблескивая серыми, радующимися жизни глазами, – перед уходом не выдержал, принял сто пятьдесят…» – а он подошел к щиту и включил рубильник. «Вчера перебрали с приятелем…» Работал желудок, думал мозг, смотрели глаза… жили тысячи жилок, сосудов, клеток – и вдруг по всем ним – ослепительно-синей ветвящейся молнией – ударили триста восемьдесят трехфазовых вольт. И – все. Вдребезги. Кончилась жизнь. Ты убил.
Он вскочил – не владея собой: кресло отъехало и тупо ударилось в стену. Ноги сами понесли в распределительный зал. Опять судорожно заработал мозг – цепляясь за любую соломинку, содрогаясь от страха, предчувствуя муку… Все равно от четырех до шести – шести тридцати! – два с половиной часа. Что же, за два с половиной часа он ни разу не подошел к щиту? Он был выпивши, за два с половиной часа кровь из носу захотел бы сходить по нужде; чтобы попасть в туалет, надо пройти мимо щита… Он вошел в зал и остановился перед серебристой металлической дверью, с которой, пробитый ломаной красной стрелой, мертво смотрел на него обугленный череп. Перед глазами как будто вспыхнуло: голова Бирюкова, одетая горящей сварочно-голубыми зубцами короной… Рот его разодрала мучительная гримаса. Не-ет!… – яростно закричал мозг и забился в неистовой, непонятно к кому обращенной злобе. Не мог Бирюков не пойти в сортир! Не мог не заметить включенный рубильник! Не мог умереть – не по своей преступной вине!…
Он рывком открыл дверь и шагнул через высокий стальной порог – щупальце ненасытной Земли, вечно жаждущей электрической крови. Тугими ключами била она из неутомимых сердец генераторов, струилась на недосягаемой высоте по жилам передаточных проводов, завивалась крутыми спиралями вокруг сердечников трансформаторов, вспыхивала огненными трещинами в груди грозовых облаков… Земля стерегла ее день и ночь, пядь за пядью ощупывая холодными черными пальцами мертвую скорлупу изоляторов; Земля не смыкая глаз следила за каждым движением каждого из миллиардов комочков влажной, горячей плоти – которые, упиваясь своим могуществом, как будто смеялись над извечным стремлением друг к другу Энергии и Земли: рубящими контактами безжалостно рассекали пульсирующие электрической кровью артерии, загоняли ее в глухие керамические мешки конденсаторов, дробили, резали, сплющивали стройное и гибкое тело электромагнитной гармоники в преобразовательных мясорубках, замуровывали ее игривое, чувственное течение в толщу непроницаемых диэлектриков… Земля терпеливо ждала. Большие числа были на ее стороне: очень много времени, очень много пространства, очень много электричества, очень много живой, разумной – и потому часто ошибающейся – плоти… Плоть могла ошибиться один-единственный раз – времени в миллиардные доли секунды, за которые еще можно было спастись – исправить ошибку, – для плоти не существовало. На один ослепительный миг электрическое сердце и черное мясо Земли соединялись иллюзорно коротким, упоительно влажным мостком – и электронный ураган с ревом обрушивался в вожделенную бездну и мириадами своих составляющих растворялся в породившем его земном естестве. Электричество и приявшая его плоть возвращались домой – чтобы после дальних и долгих странствий и лет опять и по-новому возродиться…
Николай медленно переступил через высокий порог. Матовые отблески люминесцентных светильников быстро тонули в заплетенной синими лианами кабелей сумрачной глубине. Низко гудели трансформаторы – безжизненно ровным, угрожающим жизни гулом. Он сделал шаг в сторону, освобождая проем для света из зала, – и наткнулся подъемом ноги на приподнятую над полом поперечную стяжку каркаса. Носок скользнул дальше – почти невесомо ударился обо что-то скользкое, твердое… это что-то легко поддалось, лязгнуло, со стеклянным рокотом побежало, часто постукивая, в темноту… Он вздрогнул и, протянув руку назад, нашарил на стене и снял с гвоздя переноску. Вилка с сухим щелчком впилась в заглубленное донце розетки. Мутно-желтое, с темным глазком пятно эллипсируя заметалось по полу – выхватывая бетонные крошки, огарки спичек, растоптанные окурки, молочно-белые трубочки кембриков… наткнулось на что-то сверкнувшее зеркалом – промахнулось, коротко высветив подошву опоры, – маятником качнулось назад…
