Как творить историю - Фрай Стивен (читать книги регистрация .txt) 📗
Почести! Лишь к середине полета Аксель, размышлявший о шумном, бесцеремонном новом мире, окружавшем его, сообразил вдруг, что вскоре ему предстоит неизбежным образом унаследовать баронство отца. Фрейгерр Аксель Бауэр. Смешно.
Возможно, это и объясняло чрезвычайную обходительность и готовность помочь, кои проявило университетское начальство, когда он испросил недельный отпуск по семейным обстоятельствам. Где-то в его досье наверняка указано, что он – сын героя Рейха, героя Великой Германии. Никого теперь эта рыцарственная дребедень в духе Глодера особо не волновала, однако в мире осталось еще достаточно сентименталистов и снобов, чтобы настоящий, живой, всамделишный барон Рейха мог рассчитывать на особое к себе отношение. По малой мере, на приличный столик в ресторане. И может быть, когда он выправит себе новые документы и визитные карточки, вот эти же самые стюардессы начнут относиться к нему с большей услужливостью и учтивостью…
Власти Лондона и Берлина также выказали необычайную готовность пойти ему навстречу – особенно если учесть высокую секретность проекта, над которым он с коллегами работал в Кембридже. Как правило, властям не нравилось, когда неженатые, работающие в секретной области мужчины отправлялись в разъезды, пусть даже и по Европе. Мужчины семейные, оставлявшие дома жену и детей, у властей озабоченности не вызывали. И тем не менее все документы Акселя были оформлены уважительно и быстро.
От своего отеля на Курфюрстендам он с немалым удобством доехал до места на такси – новехоньком «ДВ-электрик». Германия, отметил Аксель, по-прежнему получает новые модели первой, какова бы ни была провозглашаемая ею государственная политика, – впрочем, пока глаза Акселя восхищенно взирали в окно на Тиргартен, на статуи, павильоны и башни, воздвигнутые к вящей славе Глодера, мысли его были заняты умирающим стариком, которого ему предстояло увидеть. Отцом, о котором он знал так мало. После того как в шестидесятых умерла мать, Аксель обменялся с ним всего двумя письмами. И только. Даже рождественских открыток и тех они друг другу не слали. Больницей в Ванзее управляла сдержанная, распорядительная молодая дама, напомнившая Акселю, когда он увидел ее стоявшей в вестибюле под писанным маслом портретом Глодера, архетипы Немецкой Женственности из музыкальных шоу и фильмов пятидесятых годов.
– Я не задержу вас надолго, герр профессор, – сказала она. – Вы человек науки и не захотите, чтобы я внушала вам ложные надежды. У вашего отца рак печени. И боюсь, он слишком стар, чтобы хоть в какой-то мере рассчитывать на успешную трансплантацию.
Бауэр кивнул. Сколько, собственно говоря, лет отцу? Восемьдесят девять? Девяносто? Как ужасно, что он не способен это припомнить.
– А как у него с головой, фрау директор?
– С головой все хорошо. Превосходно. Услышав о вашем скором приезде, он стал намного спокойнее. Будьте добры, следуйте за мной.
Стук их каблуков по мраморным плитам отдавался эхом в вестибюле. Они шли сводчатым коридором, одну стену которого занимало сплошное застекленное окно, выходившее на большую, тянувшуюся к озеру лужайку. Аксель увидел стариков и старух, которых катали по солнышку в креслах накрахмаленные санитарки.
– Ваш дом, – сказал он, обводя вокруг рукой, – похоже, не стеснен в средствах.
– Наш дом предназначен исключительно для героев Рейха, – с гордостью ответила фрау Мендель. – От этого поколения осталось не так уж и много людей. Обломки истории. Не знаю, во что он обратится, когда уйдет последний из них. Вы понимаете, надеюсь, что все расходы, связанные с похоронами вашего отца, будут оплачены?
– То есть похороны предстоят государственные? Она покачала головой – и да и нет.
– Официально это государственные похороны. Натурально. Однако в наши дни… – Фрау Мендель, словно извиняясь, развела руками.
– Нет-нет, все в порядке, – заверил ее Аксель. – Я и сам предпочел бы что-нибудь немноголюдное. Правда.
– Ну вот, – сказала фрау Мендель, останавливаясь перед большой, с колоннами по сторонам, бледно-зеленой дверью. – Здесь фрейгерр и живет.
Она трижды быстро стукнула в дверь костяшкой среднего пальца и, не дожидаясь ответа, вошла.
Отец Акселя сидел в кресле-каталке – обмякнув и свесив на грудь голову. Он крепко спал.
Аксель понял, что никогда бы не узнал его, никогда, даже за тысячу лет. Сохранившийся в памяти Акселя подвижный мужчина в белом халате обратился в прототип Старца. Стариковская желтая кожа, стариковские тощие ноги, стариковский мокрый рот, стариковское дыхание и стариковские пряди волос – и все это наполняло комнату стариковским запахом. Даже солнце, вливавшееся сюда через окна, непостижимым образом обращалось в стариковское солнце – яркое, сварливое тепло, какое встречаешь только в домах престарелых.
Фрау Мендель тронула Старца за плечо:
– Фрейгерр, фрейгерр! Ваш сын приехал. Здесь Аксель.
Голова Старца медленно приподнялась, и Аксель увидел водянистые глаза отца. Да, вот их он, пожалуй, узнать еще смог бы. Зрачки почти заплыли желтоватой жировой тканью, в которую превратились райки, однако сквозь эти затуманенные кобальтовые кружки проглядывала сущность, знакомая Акселю, – сущность его отца.
– Здравствуй, папа! – сказал он и с изумлением ощутил, как на собственные его глаза навернулись слезы.
– Молоко.
– Молоко?
– Молоко!
– Молоко? Ты хочешь молока? – Аксель непонимающе повернулся к фрау Мендель.
– Это он просыпается. Обычно после дневного сна он выпивает стакан теплого молока.
– Папа, это я, Аксель. Аксель, твой сын. Аксель смотрел, как туман в глазах отца начинает рассеиваться.
– Аксель. Ты здесь.
Голос был хрипл и неясен, и все-таки Аксель узнал его и сразу же перенесся в Мюнстер, в дом своего детства. Ошеломляющее чувство любви охватило его, любви, ошеломленной собственной силой, ошеломленной, быть может, тем сильнее, что она и не ведала о собственном существовании.
На ладонь его опустилась, похлопывая, другая ладонь, холодная.
– Спасибо, что приехал. Ты слишком добр.
– Ерунда, при чем тут доброта. Для меня это радость. Радость.
– Нет-нет. Это доброта. Я попросил бы тебя вывезти меня наружу. В парк.
Фрау Мендель утвердительно кивнула и придерживала дверь, пока Аксель разворачивал кресло и выкатывал отца в коридор.
– Вы просто поезжайте до конца коридора, там повернете налево и через дверь попадете на пандус, ведущий в парк. Если что-то понадобится, на подлокотнике кресла есть кнопка.
Аксель попытался было завести разговор о красотах парка и озера, однако отец оборвал его:
– Вон туда, Аксель. Вези меня туда. За ливанский кедр, к озеру, там будет тропинка, по которой никто не ходит.
Аксель, как ему и было велено, покатил отца по лужайке, мимо дерева. Он обменивался кивками с санитарками и любящими родственниками, их было немало вокруг, и все занимались примерно тем же, чем он. Какой-то старик в пижаме сидел на скамейке, разговаривая сам с собой; к пижамной куртке, с веселым изумлением отметил Аксель, было приколото больше десятка наград.
– Туда, туда! Та м безлюдно, – произнес отец. Он кренился вперед, словно пытаясь ускорить ход кресла.
Аксель повез его в указанном направлении – по тропинке, ведшей к проему в многоцветной живой изгороди. За проемом их поджидал маленький цветник в форме подковы.
– Разверни кресло кругом, лицом ко входу, – попросил отец. – Вот так, и садись на скамью. Теперь, если кто появится, мы его увидим.
– Солнце не слишком печет? Может, мне сбегать за шляпой?
– Бог с ним, с солнцем. Я умираю. Уверен, тебе сказали об этом. А зачем умирающему шляпа?
Аксель кивнул. Чего уж теперь лукавить?
– Знаешь, когда я умру, ты унаследуешь мой титул.
– Я об этом особенно не думал, папа.
– Лгун! Поспорить готов, ты уж годы как почти ни о чем другом и не думаешь. Так вот, я хочу рассказать тебе, что он означает.
– Это знак отличия за заслуги перед Рейхом.
